Игра судьбы

Он принялся за работу, проделывая медленный, утомительный процесс, оборачивая его вокруг ее грудей, через каждое плечо. Она держала ткань, пока он закреплял, и он покрывал поцелуями ее плечо, шею и подбородок. Когда он начал завязать ей пояс, его рот накрыл ее рот, и он провел несколько минут, целуя ее, его язык томно скользил по ее губам.

Наконец, он отстранился, переплел свои пальцы с ее, и повел ее в обеденный зал. Это была комната, которой он редко пользовался, за исключением очень редких случаев, когда он принимал кого-то из Божественных в своем царстве. Тем не менее, зал производил впечатление инкрустированными бриллиантами люстрами, золотыми обеденными стульями и банкетным столом черного дерева, вырезанным из обсидиана, добытого в Подземном мире.

— Ты действительно здесь ешь? — спросила Персефона. Он не мог определить тон ее голоса, но у него возникло ощущение, что она считает это таким же вычурным, как и он. Тем не менее, Аид знал, что значит соревноваться с богами, и, хотя он ненавидел это, он не был выше — или ниже — иллюстрируя свое богатство и власть.

Аид улыбнулся ей.

— Да, но не часто. Обычно я беру свой завтрак с собой.

Как только они уселись, его поданные поспешили в комнату, принеся подносы с фруктами, мясом, сыром и хлебом. Минфа последовала за ним. Для Аида было невозможно проигнорировать отчетливый стук ее каблуков по мраморному полу. Он не смотрел на нимфу, когда она приблизилась, или когда она заняла место между ним и Персефоной. Он мог чувствовать ее осуждение и ее гнев, без сомнения, после слухов, как он отнес Персефону в свои покои прошлой ночью.

— Милорд. У вас сегодня плотный график.

— Ясное утро.

— Уже одиннадцать.

Ее голос был напряженным, выдавая ее разочарование.

По правде, в этот самый момент ему было наплевать и на время, ни на свои обязательства. Он только что увидел, как воплотились в жизнь мучительные фантазии, накопившиеся за месяцы. Это было на следующее утро, и какое это было уже утро. Он собирался наслаждаться этим; он упивался бы этим, как давным-давно упивался войной.

Он сосредоточился на Персефоне и, наполняя свою тарелку, спросил:

— Ты не голодна, дорогая?

— Нет.

Она смущенно посмотрела на него.

— Я… обычно пью кофе только на завтрак.

Почему-то это его не удивило. Он подумал о том, чтобы прокомментировать питание, о том, как ей понадобится энергия после их ночи, но решил не делать этого. Вместо этого он предложил ей чашку кофе.

— Сливки? Сахар?

— Сливки, — ответила она с улыбкой, от которой ему захотелось подарить ей солнце и луну.

— Спасибо.

— Какие у тебя планы на сегодня? — спросил он, отправляя в рот кусочек сыра.

Мгновение она молчала, угрюмо глядя на Минфу, но по мере того, как молчание затягивалось, ее глаза расширились, когда она поняла, что он обращается к ней.

— О, мне нужно написать…

Она резко остановилась.

— Твою статью?

Он старался, чтобы горечь не просочилась в его голос, но это было трудно. Он не мог отрицать, что почувствовал легкое предательство при мысли о том, что она продолжит писать, даже после той ночи, которую они провели вместе.

— Я скоро приду, Минфа, — сказал он, отпуская ее, но когда нимфа начала колебаться, он сказал твердо. — Оставь нас.

— Как пожелаете, милорд.

Минфа поклонилась и практически выпорхнула из столовой. Он чуть не набросился на нее, но остановил себя, подумав: «Одна битва за раз».

— Итак, ты продолжишь писать о моих недостатках? — спросил он, как только они остались одни.

— Я не знаю, что я собираюсь написать на этот раз, — призналась она. — Я…

— Ты что?

Он не хотел огрызаться, но не смог скрыть своего разочарования по этому поводу, и Персефона сузила глаза.

— Я надеялась, что смогу взять интервью у нескольких твоих душ.

— Те, что в твоем списке?

Он никогда не забудет этот список, никогда не забудет эти имена, потому что каждое из них приносило разную боль.

— Я не хочу писать об Олимпийском бале или проекте Халкион, — объяснила она. — Все остальные газеты ухватятся за эти истории.

Конечно, они бы это сделали, и она хотела быть уникальной, хотела выделяться из толпы. Определить себя так, как ее никогда раньше не определяли. Он знал, чего она хотела — быть хорошей в чем-то, но не просто в чем-то. Она хотела быть хорошей в том, что выбрала сама, потому что она не была хороша в том, для чего была рождена. Он хотел сказать это вслух, слова вертелись у него на кончике языка, но он знал, что они причинят ей боль, поэтому он вытер рот и встал, чтобы уйти, но Персефона последовала за ним.

— Я думала, мы договорились, что не будем бросать друг друга, когда злимся?

Ее слова остановили его.

— Разве ты не просил, чтобы мы проработали над этим?

Он повернулся к ней лицом и честно ответил:

— Просто я не особенно взволнован тем, что моя возлюбленная продолжает писать о моей жизни.

— Это мое задание, — сказала она, защищаясь. — Я не могу просто остановиться.

— Это не было бы твоим заданием, если бы ты прислушалась к моей просьбе.

Она скрестила руки на груди, и он не мог не позволить своему взгляду упасть туда, но то, что она сказала, привлекло его внимание больше, чем ее грудь.

— Ты никогда ни о чем не просишь, Аид. Всё приказы. Ты приказал мне не писать о тебе. Ты сказал, что будут последствия.

— И все же, — сказал он со всем возможным восхищением. — Ты все равно пошла на это.

Она не боялась его. Она была редкой породы.

— Я должен был этого ожидать.

Он пальцем откинул ее голову назад.

— Ты непокорна и зла на меня.

— Я не…

Он прервал ее, обхватив ладонями ее лицо. — Должен ли я напомнить тебе, что я чувствую вкус лжи, дорогая?

Он уставился на ее губы, проводя по ним большим пальцем, и тихо сказал:

— Я мог бы целовать тебя весь день.

— Никто тебя не останавливает, — ответила она, ее губы коснулись его губ, когда она говорила.

Он усмехнулся и сделал так, как она хотела — поцеловал ее. Обняв ее за талию, он поднял ее на стол и встал между ее ног. Он обрабатывал каждый сосок через ее пеплос, пока они не стали твердыми, как бусинки, в то время как его руки опустились между ее бедер, чтобы исследовать ее атласную плоть. Вскоре она уже звала его по имени, широко расставив ноги на краю его обеденного стола, запрокинув голову, оставляя шею напряженной и открытой. Он целовал ее там, посасывая кожу, пока она не приобрела пурпурный цвет, и когда она кончила, он убрал пальцы и поднес их ко рту.

Аид застонал.

— У тебя такой вкус, как будто ты принадлежишь мне.

Улыбка тронула уголки ее губ, но она опустила голову и отвела взгляд.

— Не смущайся, — сказал он, приподнимая ее подбородок, чтобы она встретилась с ним взглядом.

— Мы будем говорить так, как говорят влюбленные.

Ее глаза потемнели.

— А как говорят влюбленные?

Он помолчал мгновение, а затем ответил:

— Честно.

Она пристально смотрела на него, ее ноги все еще были раздвинуты, словно приглашая его. Она выглядела милой и возбужденной.

— Ты хочешь честности? — прошептала она хриплым голосом, от которого у него по спине пробежала дрожь.

— Однажды ты сказал, что сотрешь память об Адонисе с моей кожи. Ты поклялся в этом, выжег свое собственное имя на моих губах. Теперь я сделаю то же самое. Я сотру память о каждой женщине из твоего разума.

Дорогая, хотел сказать он. Ты единственная женщина в моих мыслях. Но он молчал, пока она давала свою клятву, его сердце и член набухали с каждым гребаным словом. Она обвила ногами его талию, упираясь пятками в его задницу.

— Я хочу, чтобы ты был внутри меня, — сказала она. — Трахни меня, произноси мое имя, когда кончаешь. Мечтай обо мне, и только обо мне, всю оставшуюся вечность.

— Да, — прошипел он, когда его бедра подались вперед. Это было все, чего он хотел, молитва, на которую ответили Судьбы, и поскольку он дал ей именно то, о чем она просила, он молился им и угрожал им.