Молчаливое море

Возбужденно-радостный, он является в штаб.

— Чего это у тебя рот до ушей? — спрашивает попавшийся ему навстречу командир Антонов. — Смотри, как бы тебе веселье боком не вышло. Лютует старик! — показывает он глазами на кабинет адмирала.

— А что случилось?

— Неужели не знаешь? Призовую торпедную стрельбу завалили. Твой приятель Вялков помог. Сначала шел рекомендованным зигзагом, а потом вдруг повернул бог знает куда. И Славка Камеев весь залп пустил ему за корму. Жалко мужика, достанется ему теперь на орехи.

«Когда-то это должно, было случиться, — с сожалением думает Костров. — Время папаши Шаблона давно прошло. И плохо будет тем, кто до сих пор этого не понял...»

Предупрежденный Антоновым, он с опаской толкает дверь адмиральского кабинета.

— Разрешите войти?

— Входите, входите, Костров! — откликается Мирский, и в голосе его слышатся добродушные нотки.

В кабинете есть уже посетитель. Он сидит спиной к двери, Кострову виден только коротко стриженный седой затылок да часть шеврона на рукаве торгсовфлотской тужурки.

— А ну, покажись-ка, сынок! — басит гость, подымаясь со стула и поворачиваясь.

— Юлий Оскарович! — забыв, где находится, восторженно орет Костров, бросаясь навстречу старому капитану. Целует его в морщинистые, обветренные щеки. И только разжав объятия, видит на его груди Золотую медаль «Серп и Молот».

— А ты что думал: цветочки-ягодки разводит пенсионер Котс! — заметив его взгляд, довольно хмыкает тот.

«Вот уж действительно права пословица, что только гора с горой не сходится...» — мысленно радуется Костров, усаживаясь рядом с Котсом. Но все оказывается очень просто: Коте старый знакомый адмирала Мирского. Пересекались их судьбы на военных фарватерах, а потом в одном соединении командовали лодками. Костров даже чуточку разочарован, — ему хотелось думать, что именно ради него приехал сюда бывший его командир.

— Тут неподалечку промывал я свои печенки-селезенки минеральной водицей,— рассказывает Котс, густо дымя сигаретой. — Какие-то камни нашли у меня эскулапы, хотели совсем на прикол поставить. А я им — шалишь! Не пришел еще мой черед! Теперь вот санаторная комиссия сказала, что снова все у меня в ажуре. И то верно, рановато нам, Иван Федорович, с морем расставаться, — обращается он к Мирскому.

— Рано не рано, а вот эти молодцы подпирают! — кивает адмирал на Кострова, — и мы становимся плотиной на их стремительном пути. Диалектика, Юлий Оскарович...

— Ну ничего, Иван Федорович, сдадите портфель здесь, приходите к нам, в «рыбкину контору». Подыщем вам работу, если не на море, так возле него. Дела мы теперь такие заворачиваем, что опытные кадры нам нужны позарез!

Чувствуется, что Котс не зря получил Героя. Он просто-таки влюблен в свою новую профессию. Да и должность его — капитан-наставник — звучит не менее солидно, чем контр-адмирал.

Беседа двух ветеранов подводного флота длится долго. Костров уже начинает чувствовать себя здесь третьим лишним.

— Заговорил я вас, Иван Федорович, — первым спохватывается Котс. — Совсем забыл, что вы-то не в отпуске. Ну что ж, очень рад был с вами повидаться, вспомнить молодость нашу тревожную... Не смею больше занимать ваше время. Последняя просьба: позвольте мне посмотреть одну из ваших подводных лодок. Хочется узнать, какими они стали.

— С удовольствием, Юлий Оскарович. Вот, пожалуйста, — к вашим услугам новый командир, известный вам капитан третьего ранга Костров.

— Значит, поменяемся ролями, крестник? — с улыбкой глядит Котс на Кострова. — Представь себе, что я — пришедший к тебе на корабль зеленый лейтенант.

— Постараюсь, товарищ командир, хотя сделать это мне будет нелегко! — в тон ему отвечает Костров. И чувствует — Котсу очень понравилось, что к нему обратились так же, как много лет назад.

Они подходят к причалу, где вторым корпусом стоит «тридцатка». Вахтенный у трапа отдает им честь, и Котс тоже берет под козырек своей невоенной фуражки.

— Нагибаться вы не разучились? — спрашивает его Костров. — Лодки до сих пор еще не рассчитаны на ваши габариты!

— Ничего, синяки и шишки на мне по-прежнему долго не держатся, — отшучивается Котс.

Но в отсеках он становится серьезным и, слушая объяснения Кострова, только покачивает головой. Сложнейшее навигационное оборудование и электронно-вычислительные приборы производят на него огромное впечатление.

— Да, такое моему поколению командиров было бы не по плечу, — задумчиво произносит он.

— Не скромничайте, Юлий Оскарович, — говорит ему Костров. — Вам немного подучиться — и вы бы флотом командовать смогли!

— Разве что рыболовным, — принимает его комплимент Коте. — Для такой техники и ребята нужны смышленые, — замечает он немного погодя, с любопытством поглядывая на работающих возле пультов старшин и матросов.

— Они такие и есть, — не без гордости отвечает Костров. — Кое в чем даже инженерам нос утрут!

Через пару часов Костров провожает Котса на автобусную остановку. У того в кармане билет на поезд, и, к огорчению своего бывшего ученика, капитан-наставник не может задержаться даже на один вечер.

— Ну, а личные дела у тебя, Шура, каковы? Какую кралю ты осчастливил?

— Никто за меня не пошел, Юлий Оскарович, — усмехается Костров.

— Значит, бобылем живешь. Невеселоѳ это дело, милый мой, по себе знаю...

— Да, веселого мало, — соглашается Костров.

Пришла бумага, подытожившая долгую жизнь нашего корабля. Решением государственной комиссии он списывался на слом. Ему оставалось последнее плавание к ковшу разделочной мастерской, после чего он переименовывался в «разоружаемый объект».

В кают-компании не стало слышно смешков и шуток, совсем как в доме, где лежит умирающий. Зато началось паломничество с других лодок, и вовсе не за тем, чтобы выразить соболезнование. Многим хотелось разжиться у нас дефицитной запчастью.

Котс осунулся и совсем перестал улыбаться. Мы сочувствовали: ведь с кораблем у него были связаны лучшие годы жизни. Можно сказать, каждая палубная заклепка обласкана теплом его рук. А новой лодки ему наверняка не дадут, настало время дипломированных командиров. Видимо, предложат какую-нибудь должностишку на берегу.

Расхватывали не только запасные части, помаленьку расформировывали экипаж. Забрали старпома, следом за ним — командира минно-торпедной боевой части. На это место приказом назначили меня. Неожиданное повышение вовсе не радовало. Не велика честь стать калифом на час.

Скрепя сердце занимался я бумажной волокитой, составляя бесчисленное количество актов и протоколов. Ликвидация большого минно-торпедного хозяйства была нелегким делом.

Рассчитавшись с береговой базой, мы перевели крейсер к месту последней стоянки. Мы долго шли на буксире, и, возможно, у многих на берегу дрогнуло сердце при виде этой скорбной картины. Обшарпанный и накренившийся подводный крейсер понуро плелся за своим поводырем, словно хотел протянуть последние часы на плаву.

Неуютный, захламленный причал разделочной мастерской в обиходе называли корабельным кладбищем. На холодном равнодушном бетоне там и сям валялись останки судов. Жалко торчали в стороны скрученные ребра шпангоутов, а кабели и трубы походили на внутренности.

Когда мастеровые приняли у нас лодку, команду в последний раз выстроили на кормовой палубе. Котс самолично стал к флагу. Едва поползло вниз бело-голубое полотнище, старый корабль тоскливо закричал сиплым голосом электрической сирены.

У каждого из нас запершило в горле. А командир, опустившись на колено, поцеловал любовно начищенную, сверкающую медь флагштока.

Я знал, что корабли не умирают. Их названия присваиваются новым крейсерам, эсминцам и подводным лодкам. И все-таки было грустно расставаться со своим одряхлевшим, но гордым ветераном.

Уже сойдя на причал, Котс медленно прошелся вдоль корпуса лодки, словно хотел запечатлеть в памяти каждую вмятину, потом достал из брючного кармана штамп и, широко размахнувшись, швырнул его в бухту. Наша войсковая часть перестала существовать. Все члены экипажа уже имели новые назначения. Котс уходил начальником базового арсенала, а я назначен на равноценную должность: помощником командира средней лодки. Вот тут-то я оценил благородный по отношению ко мне шаг своего командира. Это был для меня прямо-таки космический взлет.