Страница 21 из 45
Но Эл не скулил, хоть и не привык быть таким слабым, беспомощным. Собственное бессилие и немощность выводили из себя. Ему было совестно, что Миланейя столько сил и времени тратит на него. Но он успокаивал себя тем, что это на время, что это пройдёт, и он снова вернётся к жизни. Хоть по нужде сам выйти может, и на том спасибо!
Мысли о том, что первые две недели его беспамятства, целительнице пришлось ухаживать за ним как за младенцем, порождали сильное желание удавиться со стыда. Но умирать пока нельзя. Долги-то ещё не вернул…
Умирать было нельзя, но иногда очень хотелось. Потому что боль теперь не уходила вовсе. Она лишь становилась чуть слабее от отваров Миланейи, потом накатывала с новой силой, и так без конца и края. И он уже стал привыкать к этому переменчивому желанию: выжить любой ценой – сдохнуть и не мучиться больше.
И вот теперь его угораздило увидеть своё отражение.
Миланейя замерла испуганно, ждала, что его снова вскинет. Но Ворон только ухмыльнулся невесело, отчего ещё больше скривился безобразный рваный рубец на правой щеке. Даже отросшая порядком щетина не могла его скрыть. Лиловая полоса уползала по скуле до самого виска, будто он вымазался в ягодном соке. Другая багровая трещинка пролегла по лбу над левой бровью.
– Так не будет! Я залечу, – не выдержала гнетущей тишины лэгиарни. – След, конечно, останется. Но… так не будет.
– Да ладно, – вздохнул Ворон. – Зато бабы больше вешаться на шею не станут! У меня теперь надёжный оберег есть от всяких змей. Больше ни одна гадина не укусит.
– Не надо всех ровнять… Ты ещё полюбишь снова.
– Нет уж, хватит с меня! Ещё одной такой любови любовной я не переживу.
– А если второй раз всё сложится совсем иначе? И ты сумеешь счастье своё обрести…
– Одному как-то спокойнее. Я так скажу: в жизни только на самого себя полагаться можно. Ну, разве что… она на тебя будет похожа…
Миланейя старательно делала вид, что не расслышала его последние слова.
– Неужели достойных среди людей совсем нет? Я думаю, зря ты так дурно про женщин…
– А я думаю, моя миледи, что ты ничегошеньки не понимаешь в смертных. Ты тут живёшь, в этом лесу, среди птичек и цветов, солнышку улыбаешься, росой умываешься. И сама чистая, как та роса утренняя. Ты даже представить себе не можешь, сколько там, за пределами Лэрианора, грязи, дерьма и подлости. У людей в башке одно золото! У баб в особенности. Ты по себе всех судишь! Но ты такая – одна-единственная. А они другие, совсем другие. Ты же… как сама Мать Мира. Неземная. Словно дух мироздания. Я, на тебя глядя, молиться скоро научусь.
Миланейя смущённо отвела взгляд, улыбнулась тепло и застенчиво.
– За всё то, что ты для меня делаешь, я тебе до последнего часа своего благодарен буду, – серьёзно добавил Эливерт.
Он сейчас не кривил душой. В последнее время сердце его познало слишком много противоречивых чувств.
Он не забыл предательства, и порой ему казалось, что больше он никогда в жизни ни одной женщине не сможет верить. Память упрямо подкидывала и в снах, и наяву яркие кусочки из его прошлого с Аллондой.
Белокурая настырно не желала покидать его мысли. Она смеялась ему в лицо, тянула руки, приходила по ночам нагишом и забиралась в его постель. И он просыпался от этих кошмаров с криками. Обрывки их разговоров, её речи, которые теперь казались такими двусмысленными, такими лживыми – всё это возвращалось снова, снова и снова. И это сводило с ума, а душу наполняло мёртвой стылой пустотой.
Так в сердце Ворона поселилась холодная презрительная ненависть ко всему женскому роду, которая с каждым новым днём крепла, росла, пока не стала полноправной хозяйкой, вытеснив все прочие чувства.
Но она (та, что была рядом все эти дни) действительно была иной. Он тянулся к её свету, как тянутся к солнцу травы, понимал, что никогда не взлетит так высоко, но ничего с собой поделать не мог.
Миланейя была очень красива, и он всё чаще ловил себя на желании прикоснуться к лэгиарни как бы ненароком. И дело было не в том, что у него давно не было женщины. Когда ты живёшь где-то на грани между бредом и смертью, меньше всего думаешь о любовных утехах. Ах, если бы всё сводилось к обычной похоти…
Да, она была красива, и её невозможно было не желать. Но всё нарастающее ощущение в душе у Ворона невозможно было объяснить просто стремлением уложить Миланейю в постель.
Они слишком много времени проводили вместе.
Эл пытался понять, что с ним происходит. И самое верное слово, что приходило на ум, звучало как «поклонение».
Сейчас слова Эливерта смутили лэгиарни.
– Это моя жизнь, моя стезя – спасать других, – пожала она плечиками, отвела за торчащее ушко солнечную прядку волос.
Совершенная красота, неземная… Словно лучики рассвета в утреннем небе.
– Стало быть, ты со мной так нянчишься лишь потому, что долг велит? – осторожно продолжил Эл.
Миланейя ответила не сразу.
– Нет, не только долг…
Она, по-прежнему избегая смотреть в глаза, протянула руку к его лицу, чтобы оценить, как заживает шрам, но Эл перехватил её ладонь, осторожно поднёс к губам, нежно поцеловал кончики пальцев, почти прозрачную кожу тонкого запястья. Она не спешила отнять руку, и Ворон осторожно потянул девушку на себя, обнял за плечи, заглянул в изумлённые глаза цвета первой весенней зелени. Миланейя только ахнула, когда он потянулся к её губам…
Но… Она не ответила на поцелуй. Напряглась и отстранилась, насколько позволяли его объятия.
– Никогда так больше делать не смей! – впервые в её голосе было столько холода.
Ворон мгновенно убрал руки и теперь уже сам отвёл глаза.
– Прости! Забылся… Ясно-понятно, разве я пара тебе? Особенно нынче, с такой-то рожей! Бродяга и уродец, а посмел лапать миледи и…
– Не в тебе дело. Мне любой будет не пара, Эливерт! – перебила его лэгиарни. – И то, что ты разбойник, не имеет никакого значения. Я целитель. В этом вся моя жизнь. Для мужчин в ней места не осталось. Ты не понимаешь, о чём я?
– Нет, – нахмурился Ворон.
– По традиции моего народа целители выбирают удел одиночества и дают обет безбрачия. Ты не слышал об этом?
– Нет, – смущённо тряхнул головой вифриец. – Я прежде с лэгиарнами особо не встречался. Да и не интересовали меня такие обычаи.
– То, что ты сейчас сделал – это святотатство, понимаешь? Насмешка над моей клятвой Матери Земли и Великому Небесному Духу-Создателю, – она говорила строго, чинно, будто рассказывала давно заученное. – Светлые Небеса простят тебя, ведь ты действовал по незнанию, а не от злого умысла. Но больше никогда не смей касаться меня… так.
– Прости!
Взгляды встретились. В испуганных глазах лэгиарни горело такое желание, что он едва сдержался, чтобы не поцеловать её снова.
– Меньше всего я хотел оскорбить тебя, моя миледи! Так ты… никогда прежде не была с мужчиной?
– И никогда не буду впредь! – она надменно вскинула подбородок. – Это мой выбор. Уважай его!
– Как скажешь! – кивнул он, но жажда снова её коснуться с каждым словом становилась только больше. – А ты… не жалеешь, что выбрала такую судьбу?
– Не жалела. То есть… не жалею, – она смутилась своей оговорки, продолжила сбивчиво: – Не жалела прежде, и не жалею сейчас.
– А что изменилось сейчас? – ухмыльнулся Ворон.
– Хватит! – лицо её стало ледяным. – Ты же всё понимаешь! Но это ничего не изменит, Эливерт! Ничего.
– Ты права, это ничего не изменит, – улыбнулся он невесело. – Плевать мне на ваши обычаи! Ты вытащила меня из смерти обратно в жизнь, и этого я не забуду. Я буду тебе благодарен всегда. И любить тебя не перестану, даже если это святотатство!
– Не надо говорить мне про любовь! Да и не слишком ли легко ты бросаешься такими словами?
– А что я сказал? Отчего бы мне не полюбить тебя? Ты так добра и светла. Ты для меня столько сделала. Да обо мне в жизни никто так не заботился! Мать, разве что…
Ворон не мог отвести от неё глаз.
– А уж о том какая ты красивая, и говорить не стану – сама знаешь. Ты можешь мне запретить целовать тебя и прикасаться к тебе. Я больше не посмею, раз ты не хочешь. Но ты не можешь мне запретить восхищаться тобой. Я никогда не смогу отблагодарить тебя. Я не знаю, что мне должно сделать, чтобы отблагодарить за такое. Просто знай, что я ради тебя… И пусть покарают меня Светлые Небеса, если это святотатство!