Страница 11 из 17
Заскорузлый палец фракийца ткнулся в направлении приятеля, который, отослав массажиста, старательно приседал то на одну, то на другую ногу, морщась от боли. Услышав свое имя, он покосился на Ворона, и, фыркнув что-то под нос, продолжил упражнения.
Повинуясь совету опытного бойца, девушка тоже попыталась сделать несколько приседаний, но, скоро, махнула рукой на это занятие и вновь заняла пост у раскрытой двери. Она слышала, как на мгновение затих зал, затем раздались аплодисменты, перекрываемые ревом медведя. Возбужденные крики разгоряченных зрителей – многоголосый вскрик – и только яростный голос зверя. И снова выкрики, выкрики, выкрики, слившиеся в один вопль. Потом тишина, и аплодисменты…
Не выдержав неизвестности, она хотела выскочить в коридор, но ей молча преградил путь один из охранников, равнодушно наблюдавший за ее мучениями. Поняв, что не сможет ничего изменить, девушка начала истово молить Немезиду о помощи и защите, нет, не себе – а тому, кому, возможно, уже никто не сможет помочь.
Но вот в сумраке коридора раздались встревоженные мужские голоса, и показались несколько человек, несущих на плаще раненого? убитого?
Обгоняя носильщиков, в комнату вошел расстроенный Камилл и, не глядя на Ахиллу, отрывисто буркнул:
– Квинт, Ворон, на выход.
– Пошли, приятель, – ухмыльнулся мирмиллон, беря у оружейника меч, – покажем этим слизнякам как умирают гладиаторы. Кстати, сегодня твоя очередь подставляться…
– Ты что, очумел? – Так и взвился побледневший ланиста. – Только этого мне не хватало! Не вздумайте, идиоты, убить друг друга! Максимум – ранить, но чтоб много крови, но не слишком надолго выводить друг друга из строя. Понятно?
– Чего уж понятнее, – пожал плечами флегматичный вне арены Квинт. – Жить-то всем хочется… Ладно, шевели копытами!
Он крепко хлопнул по спине будущего противника, подталкивая его к дверям, но Ворон попятился, пропуская перепуганных рабов, несущих на пропитавшемся кровью плаще истерзанное тело, еще недавно бывшее могучим гладиатором.
Разом осунувшийся Камилл сделал знак лекарю, и тот кинулся осматривать свою «добычу» – как горько шутили в труппе. Юмор, конечно, несколько специфический, но что поделать – профессия гладиатора приучает относиться к смерти несколько… дружески, если вы понимаете, о чем я говорю.
Опустившись рядом с Фероксом, старик поднял веко лежавшего без сознания гладиатора, пощупал пульс и кивнул хозяину, показывая, что мужчина еще жив.
Увидев поданный знак, девушка вспыхнула от радости, но улыбка быстро сбежала с ее лица, глядя как вокруг распростертого тела, сплошь покрытого кровью, растекается темно-красная лужица. Когти и зубы медведя оставили на правом плече и груди ее друга глубокие раны, и Ахилла не могла отвести глаз от одной, той, где зверь содрали с груди Ферокса мясо, и оно висело красной тряпкой, обнажая кость. На губах несчастного выступила розовая пена, и он дышал так тихо, что казался мертвым.
Внезапно гладиатрисса почувствовала, как ее взяли за локоть крепкие пальцы хозяина.
– Ахилла! – Негромко произнес у нее над ухом ланиста. – Помни, если почтенной публике не понравится твой бой и мне не заплатят, Ферокса придется добить. У меня нет денег на его лечение. Тебе это понятно? А теперь сосредоточься. Забудь все, кроме грядущего боя, иначе проиграешь. Вспомни, чему тебя учили. Не бойся, за Фероксом есть кому присмотреть, а тебе сейчас лучшей уйти отсюда.
– Но я…
– Без возражений! Где ее оружие? Так, копье, лассо, кинжал… Что за дрянь ты притащил? – Нашел он повод сорвать злость на оружейнике. – Почему не взял с золотой насечкой? Опозорить меня хочешь?
Отвесив пару зуботычин, которые его помощник принял с полнейшим равнодушием, ланиста успокоился, и уже без излишних эмоций проследил за последними приготовлениями Ахиллы. В какой-то мере ей повезло: сосредоточившись на трагедии с Фероксом, девушка совершенно не боялась грядущего поединка. Однако повидавший многое Камилл не без основания опасался, что скифянка не сможет сфокусироваться на противнике, и проиграет бой раньше, чем его начнет. Чтобы не допустить этого, он даже нарушил традицию и не пошел следить за поединком Ворона с Квинтом, а остался с ней и раненым другом. В суете вокруг умирающего Ферокса и сборов Ахиллы он почти забыл о том, что в атриуме сражаются те, кто делил с ним все невзгоды кочевой жизни, и тем неожиданней и страшнее был многоголосый вскрик, донесшийся из-за открытых дверей. Возбужденные видом крови, зрители вопили «Добей!», «Добей!», «Добей!» так, что пошевелился даже лежавший без сознания Ферокс.
– Это конец…
Ахилла обернулась то ли на шепот, то ли всхлип, и увидела, как у вечно невозмутимого ланисты, много раз без страха глядевшему в глаза смерти, на щеке появилась влажная дорожка, которую он даже не пытался стереть. Была ли это боль за того, кого сейчас добивали перед пирующими гостями Валериев Максимов, оплакивал ли он гибель своей полуголодной труппы, жалел ли о том, что много лет назад пошел против воли отца – кто даст ответ на этот вопрос?
Но Камилл недаром в свое время слыл отличным гладиатором. На секунду дав волю своему горю, он тут же снова стал невозмутимым распорядителем жизнью и смертью членов своей «фамилия гладиатория»:
– Быстро пошла в атриум, – резко приказал он расстроенной Ахилле. – Здесь тебе делать нечего. Охрана! Отведите девушку и проследите, чтобы она не наделала глупостей. Я сейчас приду!
С этими словами он отвернулся, давая понять, что разговор окончен, и привычная к повиновению Ахилла, повесив на плечо аркан, и взяв в руки копье и кинжал, шагнула за порог навстречу судьбе. Мимо нее рабы протащили тело Квинта с перерезанным горлом, замотанным какой-то тряпкой, чтобы не пачкать пол. За ним как слепой брел Ворон, глядя перед собой остановившимися глазами. Даже не заметив, что больно задел предплечье девушки краем щита, он вошел в комнату и опустился на невесть как оказавшийся там богато изукрашенный стул кипарисового дерева, стоявший между двумя светильниками.
Ахилла тяжело вздохнула, ощущая запах крови, и, не став дожидаться печального рассказа, пошла по коридору на льющийся свет. Сзади топала ногами и тяжело сопела охрана. Около входа в атриум ее догнал Камилл. Они встали в проеме арки, ожидая, когда раб-именователь, исполнявший обязанности глашатая, объявит ее выход. Благодаря паузе девушка смогла оглядеться по сторонам и немного освоиться с ярким светом десятков светильников, озарявших высшее общество не только маленьких Путеол, но и вечного Рима.
– Хозяева вон там, слева. В центре – претор Валерий Максим. Тех парней, что возлежат за соседним столом, ты уже видела. Нас интересует красавец с надменным лицом, что склонился к матроне с изумрудной диадемой на голове. Это Север, сын хозяина виллы, префект претория. Дама – Кальпурния, жена сенатора Семпрония, одна из признанных красавиц Рима. Говорят, по своей распущенности она скоро догонит Мессалину. С другой стороны от нее – приятель Севера Каризиан. Род у него древний, но после всех гонений, что устраивали на его семейство предыдущая династия, денег у него почти не осталось, так что милейшего сенатора не раз обвиняли в не очень красивых финансовых операциях.
– Откуда ты все про них знаешь? – Изумилась Ахилла, внимательно разглядывая вышеописанную группу. – Ты же много лет не был в Риме!
– Я сам когда-то был таким как они, так что достаточно хорошо знаю всю компанию. Постарайся им понравится, Ахилла. После смерти Квинта и ранения Ферокса у меня вообще не осталось ни одного действующего гладиатора в труппе – одни раненые да новички. Я даже не на грани разорения. Я уже разорен. Только чудо может нас спасти. И ты должна его совершить… Забудь про Ферокса. Ты профессионал, а ранения и смерть – часть нашей профессии.
Это было правдой, на которую трудно что-либо возразить, хотя, в глубине души, ужасно хотелось перебить всех этих самодовольных ублюдков, обгладывающих фазаньи ножки и со смехом обсуждающих предыдущий бой. Девушка еще раз внимательно оглядела атриум, стараясь не обращать внимания на отодвинутую в сторону клетку с тушей медведя и плохо замытую кровь на полу. В конце концов, хозяева виллы сделали то, что последнее время стало пиком моды. Ни одно пиршество более-менее богатых людей не обходилось без приглашения гладиаторов. Чего она так на них взъелась? То, что случилось с Фероксом и Квинтом, – неотъемлемая часть амфитеатра. Камилл как всегда прав. А может, ее больше злит, что эта парочка молодых патрициев обсуждала ее как рабыню на рынке? И эта облезлая кошка Кальпурния… Да она готова по первому знаку своего собеседника скинуть расшитую столу прямо в атриуме! А еще считается добродетельной матроной! Да на нее даже покойный Квинт не позарился бы, хоть и не пропускал ни одной женщины по дороге от совсем юных дев до беззубых старух! Да чем эта шлюха лучше нее, Ахиллы, если с сенаторши снять все драгоценности и роскошное одеяние?