Страница 4 из 8
В церковь женщина ходила не с пустыми руками. Пока был сад, то свои капуста, огурцы, помидоры, яблоки, варенья, соленья неизменно оказывались на церковном кануне. А когда силы иссякли и сад продали, хоть банку консервов или булку хлеба несла Варвара Матвеевна на помин родителей. Вот и в это воскресенье перед храмом женщина зашла в супермаркет. Она давно уже привыкла к иностранным названиям магазинов, но не понимала, почему в продмаге купить можно всё. Когда-то это был гастроном № 5. Ясно и понятно, что здесь продукты продают. А теперь что? Всё вперемешку: и одежда, и сапоги, и веник, тут же и водка, и мороженное. Разве это правильно? Раньше даже в сельских магазинах старались промтовары от продуктов отделять. Она сама когда-то видела в сельпо плакат, призывающий продавцов на разных санках возить бытовую и пищевую продукцию.
Протиснувшись между прилавков с крупами, Варвара Матвеевна подошла к полкам с хлебом. Такое изобилие её радовало. Не беда, что у них со стариком пенсии маленькие, зато есть выбор на все случаи жизни. Вот ржаной хлеб, его баба Варя не брала. У неё от кислого хлеба появлялась оскомина, а муж утверждал, что еще в детстве напостился на всю жизнь вперёд, а потому ел только пшеничный хлеб и булки. Каких только булок здесь не было! Фигурные, плетёные, длинные и кручёные, с кунжутом, с изюмом, с отрубями, с повидловой начинкой, из муки крупного и мелкого помола. Внимание женщины привлекла «московская плюшка» – булка, завязанная «бантом», обильно посыпанная сверху сахаром, источающая сладкий и приятный аромат ванили. Женщина сглотнула слюну, представив, как намазывает на эту плюшечку масло и запивает чаем с молоком… Рука непроизвольно потянулась к запаянному полиэтиленовому пакету со сдобой.
– Э, Варвара, ты словно дитя малое, – остановила она сама себя, – пришла в магазин и: «Купи, мама». Дома лежит едва начатый батон, а ты тут деньги транжиришь. Возьми хлеб и иди.
Так она и поступила. Положила кирпич пшеничного хлеба в свою тряпичную сумку, где держала кошелёк (магазинные корзинки казались ей слишком тяжёлыми, и она их не брала), и пошла дальше осматривать где, что, почём, хоть и не собиралась больше ничего покупать. Перед тем, как расплатиться, она вновь вернулась к хлебному прилавку, взяла в руки плюшку…
– Мать, не подскажешь где здесь детское питание? – взъерошенный вид мужчины свидетельствовал о бессонной ночи.
– Вон, там, где молоко. Да, да, левей, – баба Варя вздохнула, – бедолага, небось, с ребёнком всю ночь промаялся. Наверное, зубки у маленького режутся. Эх, детки – конфетки, тяжело вы даётесь родителям.
И, вздохнув ещё раз, женщина побрела к кассе…
Летом на воскресной литургии храм выглядел пустынно. Не было ни юрких детей из воскресной школы, обычно шнырявших под ногами во время богослужения, ни шикающих на них родителей. Только старухи и несколько девушек и парей составляли сегодня приход.
– Эх, нарушают заповедь, не чтят день Господень. Разъехались по садам – огородам, – сокрушалась Варвара Матвеевна, выкладывая хлеб на канун и позабыв о собственных недавних садоводческих подвигах.
– Спаси, Господи, и помилуй Святейшего Патриарха, Митрополита нашего, деток моих… – шептали старческие губы, умоляя «Владыку всяческих» даровать всем мир душевный и телесный, чтоб дети знали Бога, чтили родителей. – Внучке моей, Олюшке, помоги расписаться с сожителем, а внучку Максимушке дай разумение и усердие в учёбе. Пусть они помогают родителям и бабушку с дедушкой не забывают, навещают иногда. Почитай, уж пять годков как их не видела. В письме фотокарточки прислали. Да разве заменят эти бумажки живое общение? И Матвейка, названный в честь прадедушки давно не приезжал. Дай, Господи, всем им избегать соблазнов этого мира. А то новости в телевизоре стало страшно смотреть: то колются, то режут друг дружку. Не осталось в мире правды.
Когда священник вышел исповедовать, то, оглядев свою паству строгим взглядом, назидательно произнёс
– На исповедь нужно приходить, только примирившись со всеми, ни на кого не имея обиды. Говорите только о своих грехах, кратко и лаконично. Не стоит перечислять кто чем вас в жизни обидел. И ещё, живущих в незарегистрированном браке, я к Причастию не допускаю, пока не отрегулируете этот вопрос, ибо еще апостол Павел сказал: «Не обманывайтесь: ни блудники, ни прелюбодеи, ни воры – Царства Божия не наследуют».
От последнего заявления Варвара Матвеевна всполошилась, бормоча себе под нос
– Да как же это так?! Да, батюшка милый! Да что же это?
К исповеди она подошла последней, вкладывая в руку священника исчирканную грехами бумажку, нервно переминаясь с ноги на ногу и теребя угол своего платка.
Когда священник накинул на её голову епитрахиль, собираясь прочесть разрешительную молитву, женщина замычала нечто нечленораздельное.
– Что, мать? Хочешь ещё что-то сказать?
– Э-э-э… а-а-а… Мы со стариком нерегистрированными живём, – наконец выдохнула женщина.
– Как это? И в ЗАГСе не расписаны?
– В ЗАГСе-то всё путём. Только венчаться со мной не хочет старый хрыч. Что мне, связанным его в церковь приволочь? Так ведь сил у меня не хватит. Как же мне теперь без Причастия? Ведь помирать скоро! Как я без таинств пред Богом предстану? – плечи женщины затряслись от беззвучного плача.
– Я же сказал, что не допущу к Причастию не невенчанных, а незарегистрированных, то есть живущих не расписавшись, – расстроился священник, ошарашенный такой интерпретацией своих слов. – А брак, отмеченный в паспорте, Церковь признаёт. Так что причащайся, мать, спокойно.
– А у меня внучка живёт и без венца, и без ЗАГСа, – встрепенулась баба Варя.
– В своих грехах нужно исповедоваться. Я же об этом говорил уже.
– Но что же мне с ней теперь делать?
– Молись, мать, молись.
– Да я молюсь, молюсь…
После богослужения женщина шла домой уставшая, но обновлённая.
– Здрасте, тётя Варь! Хотите сделать доброе дело? Пятью рублями не подсобите? – прокричал в ухо бабе Варе Марат, живший с ней на одной лестничной площадке.
Женщина охнула, слегка отскочила и, поняв, что от неё хотят, взявшись за сердце, отрицательно замотала головой.
– Что-то я сомневаюсь, что дело действительно доброе.
– Почему? Мне на дорогу до работы не достаёт.
– Ты же пешком туда ходишь. К тому же, сегодня воскресенье. Какая работа?
– Неужели же вы думаете, что мне на то, что вы думаете?
– Не знаю. Сейчас стреляешь, а потом в пьяном виде детей во дворе распугиваешь. Нет, Марат, не дам денег. На вот лучше конфетку, – и женщина достала ему карамельку, приготовленную ею для нищих.
Марат посмотрел на леденец, как будто никогда его не видел, постоял в раздумье – выкинуть его сейчас или вернуть обратно. Затем, сунул конфету в карман и пошёл дальше искать пять рублей.
– До чего мелочь стали делать тяжёлой, – думала Варвара Матвеевна, поднимаясь по ступенькам на третий этаж, – может и впрямь стоило её отдать Марату, а то нет никаких сил постоянно таскать с собой такие тяжести. В сумке один кошелёк, а весит она как что-то стоящее.
Когда же дойдя до своей квартиры, она решила подробней проинспектировать состояние сумки, то кроме кошелька обнаружила…
– Булка! Как ты сюда попала, милая? А-а-а… видно я тебя торкнула когда молодой папаша отвлёк на себя внимание. Так это что же получается? Я тебя взяла и не заплатила? А в кассе что смотрели? А если бы тебя обнаружили, когда я уже выходила из магазина? Стыд-то какой! Это что же получается, я тебя своровала и с ворованной плюшкой ходила в храм? Свят, свят, свят, грехи мои тяжкие. Да я же за всю жизнь никогда чужого добра не брала. Что теперь с тобой делать-то, а?
Женщина смотрела на виновницу своего невольного греха, и ей виделось, как на том свете перед её носом черти дёргают булку за верёвку. Почему-то при этом она представляла плюшку, привязанную к удочке как наживку, а себя со связанными руками отпихивающуюся от неё. А чего еще теперь ей приходилось ждать? Ведь, она сегодня вполне отчетливо слышала в храме, что воры – Царства Божия не наследуют.