Страница 67 из 111
В первых четырех работах «восьмикнижия», носящих преимущественно логико-теоретический характер, мы находим основное изложение системы категорий по Лосеву. Книги объединены установкой на универсальный диалектический метод в приложениях к различным предметным областям, так что мы теперь, преследуя цель сжатой характеристики этих книг, вполне можем присвоить им следующие условные наименования подчеркнуто однотипного вида:
· «Диалектика мира» (развернутая формулировка системы и ее приложение к общей картине бытия в «Античном космосе»);
· «Диалектика имени» (краткое общее изложение и детализация системы на завершающих ее ступенях; заметим, что «Философию имени», которая здесь имеется в виду, первоначально именно так и предполагал назвать сам автор);
· «Диалектика музыки» (изложение системы со специальным анализом категории «становления» и приложениями к толкованию феноменов музыкального бытия — такова «Музыка как предмет логики»);
· «Диалектика выражения» (или — «художественной формы», как названо в оригинале; здесь также обнаруживается краткое изложение системы и ее приложение к вопросам типологии искусств).
В двух последующих работах, опубликованных в 1928–1929 годах и по форме представляющих собой перевод и комментарий античных первоисточников (двух книг из «Метафизики» Аристотеля и одного трактата из «Эннеад» Плотина), детально анализируется античная полемика вокруг базовых категорий системы — «идеи» и «эйдоса». Поскольку при этом особенно пристально рассмотрена проблема «чисел», то мы, согласно нашим обозначениям, две названные книги вполне можем объединить под условным названием «Диалектика числа».
Наконец, в двух заключительных книгах 1930 года, наряду с развитием логических построений, наблюдается значительное усиление внимания автора к социально-историческим моментам обследуемых культур, античной и, по контрасту, современной. На базе преимущественно античных данных прослеживается история осмысления категории «символа» (тем самым «Очерки» в плане логического содержания можно переименовать в «Диалектику символа») и уяснена логика пути античности к осмыслению «мифа». Наконец, подробный разбор примеров из новоевропейской и современной Лосеву — периода 1920-х годов — российской жизни наряду со специальным теоретическим анализом категории «мифа» в отграничении ее от смежных и логически предшествующих категорий составляют содержание «Диалектики мифа». В случае последней книги прием условного переименования нам и не пригодился.
Формально не входят в данную серию «Диалектик», но реально примыкают к ней и существенно ее дополняют несколько фрагментов и больших архивных работ 1920 — 1940-х годов («Вещь и имя», «Самое само», «Диалектические основы математики» и др.), которые увидели свет уже после кончины автора. Мы будем привлекать их по мере изучения системы категорий Лосева, в том числе для характеристики намечавшихся путей ее совершенствования и развития.
2. Структура базовой тетрактиды
Всякий объект мысли, всякое вообще мыслимое следует рассматривать диалектически. По Лосеву, универсальная последовательность такого рассмотрения содержит четыре основных этапа и в целом образует фундаментальную «четверку», или тетрактиду:
а) первое начало, Одно, или сверх-сущее, перво-единое, нечто В-себе, «ни на что более неделимая индивидуальность и сплошность», которая «выше границ, выше очертания, выше смысла, выше знания, выше бытия» и потому суть «потенция всех вещей и категорий» (11) 3;
б) второе начало, Одно сущее (или просто Сущее, или же Многое), нечто Для-себя; когда Одно полагает себя и, следовательно, «отличается от иного, очерчивается в своей границе, осмысляется, оформляется», оно «стало чем-то определенным и, значит, бытием», это — уже «та единичность, которая дана как раздельная множественность» (11);
в) третье начало, Становление, нечто В-себе-и-для-себя, синтез двух предыдущих начал как «чистой бытийственности» и «принципа множественной бытийственности»; если «второе начало есть абсолютная координированная раздельность», т. е. этап логического расчленения, то третье начало «есть сплошность и непрерывность становления в сфере этой раздельности», т. е. этап уже алогического расчленения (12);
г) четвертое начало, Ставшее, или Факт, нечто Для-себя-и-для-иного, результат неизбежного оформления Становления; поскольку «всякое диалектическое определение совершается через противопоставление иному и последующий синтез с ним», здесь таким противопоставлением завершена вся последовательность: как иное, принимая на себя Одно, становится Многим и как иное, принимая на себя, далее, Многое, превращается в Становление, так в очередной раз иное, принимая на себя Становление, «необходимейшим образом» есть Ставшее, «то, чтó именно становится» (13).
Структура тетрактиды изложена здесь близко к тексту вступительной части «Диалектики художественной формы», и на этом изложении мы остановили свой выбор только ради краткости. В других частях «восьмикнижия» тетрактида и ее составляющие трактуются много подробнее, с напряженным вниманием к малейшим нюансам на каждом шаге мысли и обширными экскурсами к первоисточникам данного построения — а это, прежде всего, диалог Платона «Парменид» вместе с комментариями к нему у неоплатоников. Подчеркнем, что многие годы спустя Лосев, признанный знаток античной культуры вообще и платонизма в частности, по-прежнему тратил чрезвычайно много усилий на дальнейшее изучение и ясную, максимально приближенную к современному сознанию интерпретацию «Парменида» (см., например, работу автора 4 в известном отечественном издании трудов Платона), снова и снова возвращался он и к обширным неоплатоническим комментариям о «гипотезах» диалога, особенно в одном из заключительных томов «Истории античной эстетики» 5. Все это свидетельствует о том, что в принципиальной важности тетрактиды и в неоспоримости логики ее построения Лосев не сомневался всю свою долгую жизнь.
Есть у философа еще одно, весьма простое и чрезвычайно насыщенное наглядными элементами изложение диалектики Одного и иного. Поскольку его можно обнаружить с различными вариациями и степенями детализации почти в каждой работе Лосева 1920 — 30-х годов, мы здесь ограничимся даже не сводкой, но всего лишь отсылающим к нему жестом, не рискуя своим пересказом смазать и опошлить художественно изощренную и даже живую картину, явственно развернутую и расцвеченную пред умственными очами философа. А философ был убежден, что
«всякая диалектика, скрыто или явно, живет интуициями света, фиксирует ярко очерченные границы, и если нет различия между светлой точкой и окружающей тьмой или известной степенью затемнения, то… и нет никаких идей, уже не говоря о разумном их сопрягании» 6.
Потому-то развертывание тетрактиды для него было в строгом смысле «равносильно или появлению первой черной точки в том абсолютном свете, в котором до сих пор не было ровно никакого различия, или появлению первой светлой точки в той абсолютной тьме, в которой тоже не было до сих пор никакого просвета» 7.
Сюжет рисования на фоне небытия некой бытийной точки (или, как вариант, окружности), которая, «как искра от ветра и от горючего материала, тут же начинает расти и распространяться, поглощать этот горючий материал небытия, который сам стремится к огню и свету» 8, лосевский сюжет этот напрашивается для сравнения с одной логической схемой, не только давно вошедшей в генеральный список оснащения современной науки, но и помещаемой в основания здравого смысла вообще 9. Это — известная диаграмма Венна (в истории логики ей предшествуют т. н. круги Эйлера), которая с равным успехом описывает как соотношения утверждений в древней аристотелевской силлогистике, так и выражает содержание вполне еще свежей алгебры множеств. Построить диаграмму просто: на листе бумаги посредством, к примеру, карандаша рисуется окружность с тем намерением, чтобы все то, что попало внутрь ее, объявить множеством A, а все оставшееся пространство листа, лежащее за очерком ее границы, посчитать отрицанием указанного множества, т. е. множеством не-А. Оба множества даны здесь раз и навсегда, даны рядом и вместе с тем порознь, они, как выразился бы Лосев, оцепенело и одиноко торчат посреди безжизненной пустыни. Тетрактида же, скажем мы теперь, призвана сохранить каждое движение метафизического карандаша, начиная от зависания над нетронутой белизной бумаги, от первого прикосновения к ней грифельного острия и первой, тем самым, встречи А и не-А, и так вплоть до последнего мгновения, когда долгий путь по линии замкнется и явит окончательную фигуру. Тетрактида помнит все этапы, отображает жизнь указанных множеств в их взаимном общении и обогащении.