Страница 61 из 111
Итак, каким же было «Нет непримиримое» в ту именно пору, когда творилось «слепительное Да» этого (воспользуемся одной из самохарактеристик) «маленького философа в [конечно, большом. — В.Т.] Советском Союзе»? Для тогдашней ситуации характерен заголовок небольшой заметки из газеты «Вечерняя Москва» за 10 апреля 1929 года: «В траншеях ленинской диалектики» 4. В статье торжественно извещалось о наступившей решающей схватке (как раз шла 2-я конференция марксистских научно-исследовательских учреждений) между отечественными «механистами» и «диалектиками». Здесь нас не занимают подробности этой мало научной и не без зловещих оттенков дискуссии, приведшей в конце концов к прямым репрессиям многих ее участников, как «победителей», так и «побежденных». Важнее отметить специфически «фронтовую» риторику тех лет, а также тот факт, что как раз от данного репортажа с места «боевых действий» следует начинать отсчет 5 всей череды многочисленных выступлений в тогдашней печати, где так или иначе ругательно поминался «идеалист и мистик Лосев». После заметки «Вечерней Москвы», впервые изложившей доклад А.М. Деборина (с него 8 апреля 1929 года начиналась упомянутая всесоюзная конференция), появился короткий комментарий в «Правде» за 11 апреля. Чуть позже уже сам доклад под названием «Современные проблемы философии марксизма» был опубликован в полном объеме сначала «Вестником Коммунистической Академии», затем тремя отдельными изданиями в 1929 и 1930 годах, уже вместе со стенограммами прений по докладу.
Но обратимся к заметке в «Вечерней Москве». Ее автор рисует картину «ожесточенных боев на философском фронте», в ходе которых «воинственные материалисты-диалектики» вынуждены не только наносить «сокрушительные удары противникам на „внутреннем фронте“, извращающим основы материалистической диалектики», но они также успешно «сражаются с исконным внешним врагом — идеализмом». Оказывается, «значительные кадры идеалистов, не сложив оружия, окопались в ряде наших учреждений (например, в ГАХНе) и производят вылазки в качестве „вольных стрелков“. Тов. Деборин подробно характеризует суть „средневековщины“ одного из таких „стрелков“ — Лосева, стоящего на позиции „диалектического“… идеализма». Действительно, целые страницы вступительной части программного доклада А.М. Деборина отданы разбору учения этого «реставратора» диалектики (цитируются книги Лосева «Античный космос и современная наука» и «Философия имени», вышедшие в 1927 году), который — неслыханно! — «предпочитает „чистую диалектику“ Плотина и Прокла материалистической диалектике Маркса, Энгельса и Ленина». Конечно же, заключает докладчик, эта «лосевская идеология отражает настроения самых реакционных элементов нашей страны» и с тем убеждает своих коллег, что «борьба с идеализмом и мистицизмом является нашей первой обязанностью» 6.
Как видим, размежевание обозначалось явственно и недвусмысленно. «Новая русская философская система», свидетельствующая своим появлением, «что и внутри России жив дух истинного философского творчества, пафос чистой мысли, направленной на абсолютное» (воспроизводим констатацию С.Л. Франка 7, который в эмигрантском далеке совсем иначе откликнулся на те же две книги Лосева, что год спустя «прочел» А.М. Деборин), понадобилась советским философам скорее для сведения счетов «со своими». В этом отношении весьма показательны материалы дискуссии по деборинскому докладу, где торжествующие «диалектики» бросают упрек сконфуженным «механистам», поскольку последние не проявили должной партийной бдительности и не объявили бой «идеализму шпетов и лосевых», в то время как «диалектики» уже начали окопную войну на «внешнем» фронте… Заметим, что первые выпады против Лосева исходили именно из лагеря, где еще были способны (хотя бы втайне) оценить реальное значение «чистой диалектики». Сохранились свидетельства, что Лосев строил планы объяснения с Дебориным, желая установить с ним взаимопонимание на почве научной (неидеологизированной) мысли. Показательны в этой связи некоторые сочувственные отклики западной, прежде всего эмигрантской прессы, на итоги философской батрахомиомахии в Советском Союзе, когда отмечалось, что «деборинцы ценили специфичность философии», «в их работах воскресали основные философские категории» (П. Востоков), обнаруживались «тенденции к идеализму» и чуть ли не намечалось «обособление философии от политики» (Н. Бердяев) 8.
Итак, даже в относительно либеральные времена конца 20-х годов, когда «никакого классового содержания» еще можно было не находить «ни в Пифагоровой теореме, ни в правиле Ампера, ни в законах Менделя» и тем самым еще сопротивляться «солнечной истине марксизма» 9, уже тогда лосевская философская система вообще и его «философия числа» в частности были обречены на отторжение. Что ж тогда говорить об интеллектуальной атмосфере 30-х годов, когда философское освещение проблем математики «обогатилось» борьбой с «егоровщиной» и «лузинщиной» (заметим, что Д.Ф. Егоров и Н.Н. Лузин входили в круг близких друзей Лосева) и когда, по определению современных исследователей, «пышным цветом расцветает славословие вождю» и побеждают «сдерживаемые до того начетничество, догматизм, конъюнктурщина, раболепие, беспринципность, аморальность, доносы друг на друга» 10. И какие же труды, спросим мы, полагал издавать Лосев именно в эти годы? В его «Диалектических основах математики» нет не только какого-то хотя бы слабого намека на идейное сближение, к примеру, с Энгельсовой «Диалектикой природы», тут нет даже формальных и чисто ритуальных отсылок к трудам классиков марксизма-ленинизма. А каким образом он цитировал таковых, если дело к тому все-таки шло, как в работе, скажем, «О методе бесконечно-малых в логике»? Все «нужные» и злободневные цитаты компоновались в локальные области вступительной части (удобно проверить лояльность автора, не утруждая себя чтением содержательной части текста) или в специальный отдельный параграф, где механически складируются высказывания имярек без всяких оценочных суждений и опять-таки без реальной увязки с собственными построениями. Вообще исследователям «катакомбной» составляющей отечественной философской мысли пример творчества Лосева дает много важнейшего материала, скажем, о той замечательной иронии, с которой он явочным порядком превращал некие идеологемы из разряда основополагающих в маргинальные, как, впрочем, и обратно, — вспомним страстное анафематствование врагам имяславия, укрытое в недрах обширных примечаний книги «Античный космос и современная наука».
Лосев, конечно же, желал видеть свои работы опубликованными, потому должен был так или иначе кодифицировать их на языке, что господствовал в обществе. Однако «перевод» принципиально не искажал сообщаемого. Вот только один пример из истории создания «Диалектических основ математики». В архиве философа сохранился небольшой машинописный текст с перечнем поправок по данной книге, которые рассматривались в ответ на критические замечания С.А. Яновской и относились, можно предположить, к середине 30-х годов. Автором предусматривались некоторые коррективы «в целях большей ясности» и вносились «чисто математические изменения» (в изложениях аксиомы Паша, проблем упорядочения множеств, гильбертовского формализма и др.), а также изменения «ради избежания политических кривотолков» и «в целях подчеркивания философского объективизма» книги (анализ дошедших до нас материалов показывает, что правка была минимальной и носила сугубо косметический характер). В заключение же перечня фиксировалось незыблемое и для нас, теперешних читателей, поучительное: «Оставлены без изменения все места, где идет чисто логический анализ. И вообще защищается логика как чистая наука». Обнаружился в архиве и образчик неизбежной реакции на подобную установку — в виде отзыва на «Диалектические основы математики» за подписью П. Жаровой. Тогдашний критик почему-то «отказывается видеть какой-нибудь вразумительный смысл» в высказываниях философа, но зато уверенно замечает, что «автор исходит из идеалистических, можно смело сказать, религиозно-мистических установок, проповедуя которые поднимается подчас на ступень подлинного поэтического пафоса». Достаточная временная дистанция и, главное, возможность напрямую познакомиться с учением Лосева дает нам все возможности убедиться, насколько его критики были пристрастны и сколь точно сама эта критика характеризовала обстоятельства момента высказывания.