Безутешная вдова

Полина в задумчивости брела по неубранным с утра тротуарам. Ночью, прямо посреди мая, неожиданно навалило снега, который к утру усиленно начал таять. Снежная каша, усеянная тонкими пластинками блестящего на солнце льда, превращалась под каблуками в скользкую банановую кожуру, так что девушка чудом удерживалась на ногах и издали походила на неопытного канатоходца, который вместо балансира использовал свою сумку. Александр Дюма как-то написал в одном из своих романов, что у пьяных, как и у влюблённых, есть свой ангел-хранитель. Возможно, такой же ангел имеется и у разочаровавшихся в жизни и оберегает отчаявшихся тем сильнее, чем меньше они хотят жить. А Полина была не просто разочарована. Она была раздавлена. Сначала раздавлена смертью бабушки, которую всем сердцем любила и у которой провела в деревне всё своё детство; а потом на ней потоптался ещё и муж, отправив её в больницу и не дав тем самым даже проводить его в последний путь. Она помнила супруга только живым. И теперь вот сразу, без комментариев и переходов, – в колумбарии в виде горшка. Полину выкинуло при столкновении с дорожным знаком из автомобиля. Рабочие установили его на совесть. Ремень безопасности оказался брачным, вырвался из замка, и если бы не это, то она сгорела бы заживо вместе с мужем. От супруга остался один большой уголёк, очертаниями смутно напоминающий человека. Решили довести начатое огнём до конца, кремировали, высыпали часть пепла в чёрную вазу с херувимчиками, пухлыми ручками придерживающими крышку, и замуровали под пуленепробиваемое стекло в колумбарий. Вадик, Вадик… Как же могло такое случиться? Почему? За какие такие грехи? Это было несправедливо. Их жизнь только-только стала налаживаться: Вадим устроился редактором в очень популярный журнал, а ей предложили должность главного ландшафтного дизайнера в довольно перспективном проекте. Первые лучики света проникли в их жизнь, и они поверили в скорые перемены к лучшему, даже всерьёз задумались о ребёнке… И тут опять ночь и тьма. Кто-то всесильный выключил восходящее солнце.

А потом все эти сны. Почти каждую ночь. Кто бы в самом начале ни снился, он непременно превращался в её бабушку и твердил одно и то же: «Вадиму угрожает опасность. Ты должна ему помочь. Помочь! Слышишь? Помочь. Помочь». Это так ужасно. Зачем бабушка пугает её?! Ведь она её так любила. Конечно, ни к какому психотерапевту Полина идти не собиралась. Сама понимала, что это только усугубит её наваждение, потому что вместо того, чтобы забыть, ей пришлось бы раз за разом теребить свою рану, открываясь перед совершенно чужим человеком. Хотя, если высказаться до конца, до самого донышка, то оно, может, станет и легче. Но она боялась, что результат с большой долей вероятности будет прямо противоположным. И к психиатру Полина пошла именно за таблетками, чтобы миновать стадию откровений. Без рецепта в аптеке их не купить, а никакие новомодные успокоительные, бывшие в свободном доступе, ей ни капли не помогали. Она даже выписывала через почту экстракт мухомора. Эффект нулевой. Только засыпа́лось полегче, и днём она была похожа на зомби, так что работа в многообещающем проекте висела на волоске. Хорошо, что заказчик и хозяин усадьбы Олег Семёнович, на чьей территории должен был раскинуться в будущем сказочный сад, был к Полине избыточно терпелив и добр. Даже забрезжила в её голове мысль о том, что уж не влюбился ли в неё этот сорокалетний импозантный мужчина? Забрезжила и утонула в новых ночных кошмарах. И эта яма становилась всё глубже, а неподвластные её воле видения делались всё страшнее.

Вот взять хотя бы вчерашнее наваждение… Будто бегает она, голая, по ночному городу в поисках своего дома. Повсюду гуляют люди, и она вынуждена пробираться по тёмным задворкам, прячась за деревьями и кустами, чтобы никому не попасться на глаза в таком виде. Наконец она находит свой дом, вбегает в подъезд, шлёпает босыми ногами по холодным ступенькам. И, поднимаясь всё выше и выше по этажам, перестаёт узнавать свой подъезд. И стены вроде другого цвета, и номера квартир не те, которые должны быть. Не бывает таких квартир: 2033, 2034, 2035. Это каким же длинным должен быть дом? Но вот, кажется, и её дверь – 68. Она шарит по телу руками, понимает, что на голых бёдрах не бывает карманов. В надежде поворачивает ручку на двери – и дверь открывается. На неё накатывает волна тепла. Она слышит голоса, раздающиеся из глубины квартиры, – мужской и женский. Это Вадим с кем-то разговаривает. Но что за женщина ещё у них дома? Полина начинает переживать. Осторожно пробирается в комнату – и волосы встают дыбом у неё на голове. Эта женщина – она сама! Они обсуждают с мужем развод. Тот упрекает её в том, что она его разлюбила, говорит, что устал от её холодности и вечно недовольного вида. Полина-близнец оправдывается, плачет, уверяет, что любит супруга не меньше, чем в медовый месяц, который они провели на Кипре. И они словно не замечают её, настоящую Полину. Вадим машет в отчаянии рукой и удаляется в спальню. Близнец в бессилии садится в кресло и склоняет голову на колени, обхватив затылок руками. И вздрагивает от беззвучных рыданий. И в тот же миг из спальни выходит бабушка. Похоже, что она единственная из всех видит настоящую Полину, смотрит на неё хмуро и пристально. Направляется прямиком к ней. Останавливается от неё в метре, грозит пальцем и беспрестанно повторяет одно и то же: «Почему ты такая невнимательная? Я же воспитывала тебя другой. Посмотри, что ты с ним сделала. Иди скорее. Ему нужна твоя помощь. Твоя помощь. Твоя помощь». И Полина оседает на мягкий ковёр, который начинает загораться с краёв. Пламя становится всё сильнее, окружает её со всех сторон. Бабушка тоже полыхает огнём, но продолжает грозить пальцем, не чувствуя смертельного жара. И Полина просыпается, вся дрожащая и в холодном поту.

Что ещё можно было бы предпринять после такого? А это всего лишь один сон и сотни похожих. Она не придумала ничего лучше, чем пойти к психиатру.

Зайдя в ближайшую аптеку, Полина протянула продавцу рецепт. Та внимательно его изучила. Потом с видимым любопытством посмотрела на Полину и сказала:

– Сонапакс и Миртел только на заказ. В наличии не бывает.

– А не подскажете, для чего эти таблетки? – поинтересовалась Полина. – Если простыми словами.

– Сонапакс – нейролептик, такое антипсихотическое средство. Оказывает седативный эффект. А вам лечащий врач не объяснил?

– Нет.

– Его часто назначают шизофреникам, – зачем-то добавила продавец.

– Господи, – невольно прошептала Полина.

– Ну а Миртел в основном действует как антидепрессант. В общем, у вас тут убойный списочек. Так что? Будем заказывать?

– Конечно. Давайте оформим.

***

Егор Сергеевич Черепанов решил создать своё детективное агентство четыре года назад, после того, как до него дошли слухи о том, что начальство планирует сократить штат следователей. Дела́ стали раскрываться на редкость быстро, хотя количество их и возрастало. Больше всех преуспевали в этом молодые кадры, особо не проявляющие стремления копаться в нюансах расследуемых преступлений. Первая очевидная мысль, как утверждали они, как правило, оказывается и самой верной. Где их этому учили, Егор Сергеевич даже не представлял. В таком направлении молодые лейтенанты, даже лицами похожие друг на друга, всегда и двигались в своих незамысловатых делах, не заботясь о несостыкующихся деталях и сомнительных мотивах, но при этом повышая столь необходимую статистику раскрываемости. Егор Сергеевич для новых веяний оказался чужеродным элементом. Старая школа, детские мечты о справедливом возмездии, профессиональный подход к работе. Это было уже никому не нужно. Балом теперь правили бумажки, отчёты, звонки и указания сверху и полное безразличие к свидетелям и обвиняемым, зачастую в итоге меняющимися местами.

Егор Сергеевич, в общем-то, и стар ещё вовсе не был. Сорок шесть лет для следователя – это тот возраст, когда уже многое начинаешь понимать в людях и всё меньше копаешься в своей жизни. Азарт превращается в насущную необходимость просто работать, и времени на анализ и въедливое изучение деталей становится больше. Даже чересчур много. Тем более, что семьёй Черепанов обременён не был – жена ушла от него ещё в первый год их совместной жизни, объяснив свой поступок тем, что не предполагала она, наивная, что жизнь со следователем – это полное хлопот по хозяйству одиночество, которое можно разделить вечерами лишь с кошкой. На фоне безмозглых, но прытких молокососов Егор Сергеевич смотрелся, как черепаха среди пираний. И сомнений в том, что первым жребий отставки выпадет именно на него, у Черепанова не возникало. Это было бы слишком болезненно. Он был самолюбив, но не в силу испорченного характера, а по причине того, что хорошо знал себе цену. И первый шаг он решил сделать на опережение – подал рапорт на увольнение по собственному желанию и, не услышав на это никаких возражений, с гордым видом сел в свой старый тёмно-синий «мустанг» семьдесят четвёртого года, хлопнул дверью и больше никогда не появлялся в отделе в качестве штатного сотрудника.