Страница 64 из 128
– Первое послевоенное лето, – мать улыбалась, – наше тихое венчание… – последнее фото в альбоме сделали в Буэнос-Айресе. Мать и отец стояли на террасе квартиры:
– Я этот день хорошо помню, – заметила мать, – прилетел покойный дядя Меир и мы отправились на юг. Фото делал твой дедушка. Видишь, как ты похож на папу… – приезжая в здание «К и К» в Сити, Питер тоже слышал о своем сходстве с отцом:
– Я и характером пошел в него, – мальчик коснулся золотого крестика в распахнутом воротнике рубашки, – папа был мягким человеком, но всегда стоял на своем… – он подумал о раскрасневшемся лице Луизы. Питер надеялся, что в полутьме кузены не заметят его смущения:
– Сэм приходил, чтобы ее увидеть. Конечно, Сэму шестнадцать, а я на год младше Луизы. Но я наследник третьего по величине концерна Великобритании, а Сэм станет поваром в гостинице… – матери или отчиму Питер ничего говорить не хотел:
– Все равно я сделаю предложение Луизе, – упрямо решил подросток, – ей нравится Сэм, но это у нее детское, как у Лауры с монашеством… – герцог добавил:
– В Эс-Сувейре мы встречаемся с дядей Авраамом и Фридой… – Максим подтолкнул его в плечо:
– Ворон бы не преминул спеть песенку о твоей невесте… – герцог сухо отозвался:
– Фрида мой друг. У Ворона одна извилина в голове, словно след от самолета, то есть прямая… – Питер, не выдержав, фыркнул:
– Здесь ты прав… – в дверь постучали, до него донесся голос матери:
– Милые, хоть и каникулы, но второй час ночи на дворе… – старший брат крикнул:
– Мы ложимся. Но вы с Густи тоже не спите… – ручка повернулась, Марта быстро оглядела спальню:
– Все в порядке. Питер с Ником и Полиной не проговорятся, что Инге нас навещал… – она доверяла старшим мальчикам и Густи, но помнила о русской пословице:
– Береженого бог бережет, не стоит лишний раз рисковать. Парни, взрослые, у них много знакомых, нельзя проверить, с кем они сталкиваются… – она улыбнулась детям:
– Мы работаем, милые мои. Спокойной ночи, завтра вывезу вас в залив на рыбалку…
Каблуки матери простучали по коридору, герцог захлопнул атлас: «И правда, давайте укладываться».
Марта не хранила дома открытки от старшего сына. По соображениям безопасности, она не могла держать потрепанный конверт с написанными знакомым почерком весточками даже в сейфе, в стене кабинета. Не могла она завести и ящичек с ярлычком «Берлин», в китайском комоде растрескавшегося черного лака, с бронзовыми ручками, с извивающимися, алыми драконами. Ярлычки Марта отстукивала на машинке: «Нью-Йорк, Париж, Мон-Сен-Мартен, Иерусалим».
В тонких пальцах дымилась сигарета. За раздернутыми шторами библиотеки в особняке Бромли виднелась брусничная полоска. Над морем разгорался рассвет:
– Но мне и не нужно носить открытки домой… – Марта смотрела на свои записи, – я каждую строчку помню наизусть… – несуществующая тетушка автомеханика Рабе скончалась. Сын адресовал открытки некоему Фридриху, якобы приятелю, из Западного Берлина. Весточки доставляли на безопасный ящик на городском почтамте:
– Фридрих, – Марта полистала блокнот, – адвокат Фридрих Краузе. Ладно, это потом… – Волк пожал плечами:
– Не понимаю, что здесь опасного. Я адвокат, он адвокат. Католика я изображаю отлично, на войне наловчился. Мои татуировки герр Краузе не увидит… – муж усмехнулся, – в бассейн я с ним ходить не собираюсь. Деловое знакомство, я получил его контакты от приятеля в Линкольнс-Инн. Скажем… – он задумался, – скажем, меня заинтересовал последний процесс Краузе, – Волк сверился со справкой, полученной с Набережной, – предоставление пенсий по инвалидности рабочим, пострадавшим на производстве… – судя по списку дел Краузе, адвокат не защищал нацистских преступников:
– Он в это не полезет, – вздохнула Марта, – бонзы держат его, как мальчика на побегушках. Они не заинтересованы, чтобы имя Краузе упоминалось даже косвенно в связи с нацистами. Жена Цезаря должна быть без подозрений… – в разговоре с Волком она заметила:
– Мы примем во внимание твою инициативу… – муж вздернул бровь: «Бюрократка», Марта невольно хихикнула:
– Примем во внимание, – повторила она, – но сейчас есть более важные дела. Макс жив и путь к нему лежит скорее всего через Краузе. Мой деверь, мерзавец, никуда не денется, но сначала надо подумать о Советском Союзе…
– И о Восточной Германии… – она шелестела бумагами, – но, как я сказала, это дело долгое… – рядовой восточногерманской армии Генрих Рабе присылал приятелю черно-белые открытки:
– Новое жилищное строительство в Лейпциге. Рыбаки на Балтийском море. Пионерский лагерь под Магдебургом… – фотографии Марта тоже помнила наизусть. Почерк сына менялся:
– Сначала он разыгрывал малограмотного, но теперь он получил аттестат в вечерней школе рабочей молодежи… – Марта улыбнулась, – он может не усеивать послания ошибками и не писать, как курица лапой… – после службы в армии рядовой Рабе собирался поступить в университет, по направлению с завода:
– Дорогой Фридрих, Берлин растет, – Марта зашевелила губами, – социалистические преобразования страны идут полным ходом. Я рад, что моя работа и служба в рядах нашей доблестной армии, приносят пусть и небольшой, но вклад в наше общее дело… – Теодор-Генрих писал в стиле передовиц коммунистической прессы:
– Словно при Гитлере, – вздохнула Марта, – когда вся Германия использовала обороты доктора Геббельса… – о связях со Штази сын не упоминал. Марта и не надеялась прочесть что-то подозрительное:
– Зная, что переписку перлюстрируют, он не упомянет о Штази или сестре Каритас… – из первых открыток сына Марта поняла, что монахиня жива:
– Кажется, Теодор-Генрих и сейчас к ней ходит… – в весточках несуществующему Фридриху сын иногда писал об огороде, на котором они пропадали в детстве:
– Сестра Каритас живет в летнем домике на участке. У берлинцев таких строений много. Фрейлейн Лотта после покушения прятала нас в сарайчике…
Медный таз заблестел на солнце, мыльный пузырь оторвался от соломинки. В каштановых волосах мальчика застряла белая пена, зеленые глаза заблестели:
– Шарик… – Теодор-Генрих картавил, – мама, шарик в небо… – Марта едва справилась с острой болью внутри:
– Он так говорил, когда мы с Питером встретились. Питер развел костер, Теодор-Генрих носил щепки… – она услышала веселый смех сына:
– Огонь, мама, огонь до неба… – ткнув сигаретой в хрустальную пепельницу, Марта устало опустила лицо в узкие ладони:
– Он каждый день рискует, он ходит по краю пропасти. Если Штази узнает, кто он такой, его не пощадят. Я больше никогда не увижу моего мальчика. Я вырвала его из рук нацистов, я не позволю ему сгинуть в расстрельном коридоре… – взяв паркер Бромли, Марта вывела на свободной странице блокнота:
– Ставь нужды государства выше собственных… – она не выпускала ручки:
– Не только нужды государства, но и безопасность семьи. Я мать, я обязана позаботиться о детях и обо всех остальных… – на поверхности, как выражалась Марта, ничто не вызывало подозрения. Доклад Густи о работе был подробным и четким:
– Она организованная, немецкая кровь дает о себе знать… – о возможной миссии в СССР Марта пока не заговаривала, – вроде бы все у нее в порядке… – Марта расспросила девушку о ее квартирке в Далеме, об учебе в университете, о поездках по городу:
– Мама мне объясняла… – она вытащила из пачки сигарету, – человек невольно запоминает свое окружение. Он видит магазины по дороге на работу, он может начертить расположение автобусных остановок на своей улице… – Густи хорошо знала Далем, где она жила и училась:
– И южный конец Фридрихштрассе, где располагается безопасная квартира… – Марта задумалась, – но откуда она помнит антикварные лавки на София-Шарлотта-плац… – речь об антиквариате зашла случайно. Марта обратила внимание на серебряный браслет с гранатами на руке Густи. Вещица напомнила ей о поездке в Прагу в сорок втором году, о первой встрече с Питером: