Страница 118 из 128
– Внутри ничего не нашли, но рядом поставили засаду. Кто бы там не появился, мы обо всем узнаем… – вернувшись на террасу, Эйтингон уютно устроился в кресле:
– Выпечка замечательная… – он щедро намазал румяный багет малиновым вареньем, – рекомендую, мистер Мэдисон. Сюда доставят кое-какие материалы в помощь нашей беседе, – Эйтингон помолчал, – я думаю, нас ждет долгий разговор… – он поднял почти пустой кофейник:
– Сейчас нам заварят еще кофе… – Наум Исаакович улыбался, – если именно за него вы покупаете агентов, мистер Мэдисон… – над столом вился сизоватый дымок сигарет. Наум Исаакович удовлетворенно подумал:
– Он расколется и сдаст сеть. Я сам сяду за руль машины, вспомню старые времена. Наезд должен выглядеть правдоподобно… – он откинулся на спинку кресла:
– Отличный денек сегодня, как сказал наш поэт. Осенняя пора, очей очарованье… – Эйтингон повертел осенний лист, – или индейское лето, как говорите вы… – он принял кофейник:
– Посидим, поболтаем по душам и вы поедете домой, в посольство… – Мэдисон молча налил себе кофе:
– Ничего, – успокоил себя Эйтингон, – он разговорится. Я не разучился развязывать людям языки… – отогнав позднюю пчелу, он принялся за багет.
Растрепанный детьми букет роз валялся на углу кухонного стола. Половицы усыпали кремовые лепестки. Из соседней комнатки доносился низкий голос Нади:
– Спи, моя кветочка, любая деточка… – Исаак звонко встрял:
– Тетя Надя, а почему вы с тетей Аней одинаковые… – Аня мимолетно улыбнулась:
– Малыши никогда не видели близнецов. Они не ходят в сад, Фаина Яковлевна сама за ними ухаживает… – жена Лазаря Абрамовича сидела перед нетронутым стаканом чая, сжав тонкие, исколотые иголкой пальцы:
– Он мне говорил насчет плаката, – женщина шмыгнула носом, – но мы были уверены, что маэстро Авербах, увидев Лейзера, прикажет остановить машину… – Павел отозвался от плиты:
– Значит, не приказал. Фаина Яковлевна… – он повернулся, держа поварешку, – маэстро Авербах прилетел в СССР по приглашению министерства культуры. Он не рискнет срывом гастролей… – Павел немного жалел, что им с Аней не удалось проникнуть за кулисы. План был простым:
– Надя сюда ходит на репетиции, вахтеры ее знают, – сказал подросток сестре, – не бойся, танцевать на проходной тебя никто не заставит… – они не успели добраться до служебного входа. Аня тихо ахнула:
– Смотри, Лазарь Абрамович стоит с плакатом. Там написано: «Отпусти мой народ»… – Павел высыпал в овощной борщ нарезанный чеснок:
– Осень на дворе, – заметил он, – чеснок помогает от простуд. Фаина Яковлевна, если вами может заинтересоваться милиция, вам надо немедленно уехать из города… – она помотала укрытой платком головой:
– Лейзер хотел передать с ним… маэстро Авербахом, письмо, насчет… – Фаина поискала слово, – насчет одной мицвы… – Павел попробовал борщ:
– Отлично. Аня, давай голубцы… – сестра стояла над разделочной доской:
– Фаина Яковлевна, не беспокойтесь, – вздохнул Павел, – я видел, что Лазарь Абрамович съел конверт… – реб Лейзер плевался в милиционеров клочками бумаги. Плакат порвали, пытаясь скрутить Бергера, однако Павел не сомневался, что табличка станет вещественным доказательством:
– Надо быстро сматываться, – шепнул он сестре, – ехать к Фаине Яковлевне в Марьину Рощу… – по дороге они позвонили Наде из телефона-автомата:
– Очень хорошо, что вас никто не заметил, – мрачно сказала сестра, встретившись с ними на Рижском вокзале, – комитетчики могли решить, что мы связаны с Бергерами. То есть мы действительно связаны…
Открыв дверь домика, Фаина сначала недоуменно рассматривала их, с помятым в давке букетом, с кошелкой купленных Надей овощей. Женщина ахнула:
– Вы были на концерте, то есть хотели туда попасть. Реб Лейзер тоже там… – Аня кивнула:
– Вашего мужа арестовали, Фаина Яковлевна, мы все видели… – сложив голубцы в эмалированную кастрюльку, Аня залила их овощным бульоном:
– Кошерная курица закончилась, – вспомнила девушка, – надо завтра пойти к резнику. Надо узнать, что с Лазарем Абрамовичем, но нам никто ничего не сообщит, мы не родня, а Фаине Яковлевне в милиции появляться опасно… – насчет содержания письма женщина ничего не говорила, как не объяснила она, почему должна избегать милиции. Аня подсунула Фаине Яковлевне тарелку с недоеденными детьми яблоками. Маленькая Ривка спала в коляске, водруженной рядом со столом:
– Лейзеру надо носить кошерную еду, – тихо сказала Фаина Яковлевна, – еду и посуду. Иначе он сможет только пить воду из-под крана. Комиссия в Кащенко обещала в следующий раз отправить его в закрытую лечебницу… – Аня протянула женщине платок:
– Фаина Яковлевна, сначала надо увезти вас из Москвы, потому что не сегодня, так завтра здесь появится милиция с обыском. Сионисты свили шпионское гнездо, как пишут в газетах… – Надя, с порога спаленки, кивнула:
– Аня права. Фаина Яковлевна… – девушка присела к столу, – вам нужен большой город, где легче затеряться. Например, Ленинград. Всего ночь от Москвы, синагога там открыта, и в Киеве тоже… – женщина уставилась на стакан с чаем:
– Я не убегу… – из голубого глаза выползла слеза, – не брошу Лейзера на растерзание мелухе… – Аня взяла ее руку:
– Фаина Яковлевна, у вас трое детей… – Фаина едва не отозвалась:
– Может быть, четверо… – Она оборвала себя: «В следующем месяце узнаю. Пока о таком говорить не след». Аня повторила:
– Трое детей. Пожалуйста, не рискуйте. Насчет еды для Лазаря Абрамовича, мы что-нибудь придумаем, обещаю. Мы сходим к раввину, договоримся, чтобы он позвонил в Киев или Ленинград, предупредил о вашем приезде. И мы будем вам писать о свиданиях с Лазарем Абрамовичем… – Фаина подумала:
– Нельзя отдавать детей на съеденье мелухе. Если милиция придет сюда, они могут поднять старые папки, узнать, что я на самом деле Генкина Фаина Исааковна… – она подавила дрожь в пальцах:
– В Киеве для детей лучше… – Фаина стерла слезу со щеки, – теплее, и я сама с Украины… – в ее паспорте местом рождения значился Днепропетровск:
– Там родилась покойная дочь алма-атинского раввина, – подумала Фаина, – я, наверное, больше и не стану Генкиной, то есть теперь я Бергер… – она решила ничего не рассказывать детям, как Фаина думала о Левиных:
– Я покажу им могилу Меира, сына Хаима и Этель, вот и все. Так безопасней. За надгробием ухаживают. Лейзер говорил, что в книге похоронного общества значится большое пожертвование… – имя благотворителя не указывалось. Фаина не могла уехать, не сводив Левиных на кладбище:
– Я обещала, надо всегда выполнять свои обещания… – перед ней оказалась тарелка горячего борща:
– Они хлеб испекли, – поняла женщина, – я верю, что они позаботятся о Лейзере… – когда она поинтересовалась, как Левины собираются представиться в приемной МВД, Павел небрежно ответил:
– Не беспокойтесь, Фаина Яковлевна, это наши дела, то есть мои… – разговор шел без Ани с Надей, занятых с детьми. Павел не хотел, чтобы сестры или Фаина Яковлевна знали о дорогом портмоне, вытащенном им в толчее у колонн из кармана такого же дорогого пальто. Пальто носил растяпа, по виду актер или художник:
– Он зря меня оттолкнул, чтобы посмотреть на арест Лазаря Абрамовича, – хмыкнул Павел, – невежливость еще никого не красила…
Кроме трех пахнущих новизной сотенных бумажек, и кое-какой мелочи Павел стал обладателем паспорта гуся, как о нем презрительно думал парень:
– Кража у меня была первая и последняя, только чтобы размять руки, а документ станет моим курсовым проектом… – ему предстояло подчистить дату рождения и имя растяпы, переклеить фото и заново расписаться. Все это не представляло для подростка особого труда:
– Надо все сделать аккуратно, чтобы Аня с Надей ничего не видели. Я объясню, что достал паспорт в синагоге… – Павел хотел превратиться в Бергера:
– Скажем, в племянника Лазаря Абрамовича… – он склонил голову набок:
– Вроде, стучат… – звонка в домике не завели, – но вы сидите… – он заметил испуг в глазах Фаины Яковлевны, – я открою… – сняв фартук, он вытащил сигарету из пачки: