Постигая прошлое

Помимо торговцев начали попадаться ремесленники, зазывающие прохожих под покосившиеся навесы своих мастерских, находившихся тут же, где прямо на месте оказывались услуги по ремонту одежды, обуви, сбруи для коней, а также любых других вещей. В дымящей горнами кузне предлагали починку доспехов, правку и заточку оружия, а также подковывание лошадей по самым низким ценам. Причём отсутствие этих самых лошадей у нашей пешей троицы ни капельки не смутило улыбчивого красномордого кузнеца с хитрым взглядом, о покупке лучших верховых коней вместе с седлами по лучшим же ценам он обещал позаботиться в самые кратчайшие сроки.

Другой, до безобразия наглый делец пытался уговорить меня поменять полученный от Бамбука арбалет, на связанную с самым сердцем Улья, наделяющую носителя безграничной силой и всезнаньем, диковинку из далёких, таинственных земель. С виду эта самая "диковинка" выглядела совсем не впечатляюще, в точности как череп то — ли собаки, то — ли какой-то похожей животины с вставленными в глазницы, поблескивающими красным, невзрачными камешками. Эту сделку навязчивый меняла называл главным событием в моей жизни, якобы он сам не желает расставаться с чудесным артефактом и оказывает мне эту невероятно щедрую услугу лишь по велению самого Улья, чей величественный, всепроникающий глас достигает его ушей с того самого момента, как к нему в руки попала диковинка.

Отбрехаться от судьбоносной сделки удалось лишь после прямого вмешательства Демьяна, красноречиво потянувшего из — за пояса один из своих топоров. Правда, спустя всего лишь минуту пришла очередь уже мне и бородокосому оттеснять в сторону языкастую гадалку, пытавшуюся пророчить будущее развесившему уши Демьяну.

Помимо подобных предложений, всю дорогу нас сопровождала ватага попрошаек. Хотя, насчёт дороги это я погорячился. Движение к известной лишь бородокосому цели, проходило непонятным, петляющим меж расставленных в беспорядке строений и гомонящих толп народа кружно — петляющим путём, запомнить который вряд ли получилось даже у Демьяна с его феноменальной памятью. Да и большую часть особо настырных торгашей и зазывал удавалось спровадить лишь крестному, наверняка не раз бывавшему в этом суматошном месте и умевшему разговаривать с подобными личностями. От тех же попрошаек он отделался парой виноградин, при этом спросив у одного из босых оборванцев, до сих пор ли следит за порядком среди торговцев старый Щукарь и отправив другого в корчму к Медведю с вестью о прибытии старого друга.

Попрошайки, опознав таким образом в бородокосом человека, знакомого с местными властьимущими, тут же отвязались, отправившись дальше искать какого — нибудь заезжего простачка. Похожим образом он отваживал и прочих, излишне навязчивых, торгашей, менял и кузнецов — коневодов.

Правда, в нескольких местах наш провожатый всё же остановился. Первым оказался скрывавшийся в небольшом, полутёмном помещении, оружейный магазинчик, судя по изобилию выставленных на прилавке луков, главным образом на их продаже и специализирующийся.

Невообразимо худой, но отнюдь не согбенный, обладающий цепкими, до нутра пробирающими глазами и роскошной бородой, неприветливый старичок, очень сухо поздоровался с крестным, несмотря на откровенное дружелюбие, выказываемое последним. Меня и Демьяна при этом он окинул таким подозрительным взглядом, будто заочно считал нас распоследними ворюгами, заглянувшими в его лавку лишь для того, чтобы что — нибудь спереть.

Несмотря на большой выбор, бородокосый не стал покупать ни один из выставленных на продажу луков. Перекинувшись с хмурым продавцом парой, относящихся исключительно к предмету торговли, фраз, покопавшись в выложенной на прилавок россыпи стрел и взяв из них лишь полтора десятка, да в придачу две тетивы и маленький мешочек с неизвестным содержимым, крестный расплатился и, помимо устного прощания даже поклонившись, но, при этом не получив в ответ даже скупого кивка, отправился к выходу.

Мы двинулись следом. Я, до последнего надеясь, что продавец хоть как-то отреагирует на столь уважительное прощание и перед тем, как покинуть помещение, оглянулся. Но увидел лишь недовольно — презрительный взгляд цепких глаз, нетерпеливо подталкивающий в спину удаляющихся посетителей.

— Что это за торговец такой? — окликнул, уже выбравшись обратно на улицу, двинувшегося дальше бородокосого.

— То Войцех, у его лучному делу поучался, он с меня энтакого доброго лучника сделал. — крестный отвечал не очень охотно, при этом в его скрипучем голосе слышны были оттенки грусти.

— Он со всеми покупателями такой добрый?

— Повздорили мы с им, дело давнее, уж сколь вёсен минуло, а он всё такоже не желат на мировую идтить. Хотя, оно конешно и повздорили крепко… — он прервался, словно припоминая что-то, скрытое глубоко в памяти, даже шаг замедлил, но заканчивать предложение не стал, резко тряхнул головой, как будто пытаясь этим движением разогнать неприятные воспоминания, заговорил о другом. — Токмо у его почитай лучшая лавка с луками в энтих краях, так што тута и беру чегой надобно.

Среди бесконечых лавок, скоплением которых по большей части и являлось Красное торжище, нередко попадались люди, не имевшие к торговле никакого отношения: музыканты, скоморохи и другие артисты. Вокруг этих средневековых служителей искусства собирались толпы веселящихся людей. Незатейливые мелодийки, в которых сплетались глухой стук барабана, тонкий посвист свирели, бренчание гуслей, и треньканье какого-то грубоватого подобия скрипки (вроде этот трехструнный прообраз творения Страдивари, существовавший на Руси с начала одиннадцатого века, назывался смыком) встречались дружными хлопками в ладоши, радостными криками и смехом. Те, кто посмелее, выбирались поплясать на площадку, оставленную специально для подобных целей между музыкантами и толпой. Между пляшущими, раскрасневшимися от танца девицами и притопывающими в такт музыке, а то и пускающимися вприсядку, молодцами, проскакивала радостно визжащая детвора, неумело и забавно пытающаяся повторять движения взрослых.

Кстати, насколько я помню, на уже несколько веков, как принявшей христианство Руси, в это самое время велась активная борьба с подобными проявлениями веселья. В том плане, что инструментальная музыка, воспроизводимая уличными артистами и скоморохами, считалась у, рьяно продвигавших церковное пение священнослужителей, бесовскими звуками, склоняющими ко греху. Даже некоторые князья, очень любившие приглашать музыкантов, скоморохов и всяких плясунов, и акробатов на свои пиры, под постепенным давлением церкви начали проводить торжества в более скромной манере.

Понятно, что у церкви были свои мотивы и подобные ограничения вводились для лучшего продвижения религиозной политики в массы. Потому и навязывались молитвенные песнопения вместо привычных обычному люду весёлой музыки и ярмарочных шутовских представлений.

На протяжении нескольких веков длилось это порицание Церковными властями народного творчества, уходящего корнями во времена язычества, пока не достигло своего апогея на стоглавом соборе состоявшемся в 1551 году. В одной из принятых глав того устава входил запрет деятельности скоморохов и других уличных артистов.

Хорошо, что подобные бредовые запреты сошедших с ума властьимущих не перенеслись вместе с кусками реальности и людьми в Улей. Жизнь простого человека и в обычном мире нелегка, а уж здесь… Отнимать моменты радости в подобных условиях, всё равно, что навсегда закрыть солнце тучами. А нам ведь без солнышка нельзя, люди — существа солнцелюбивые!

Хотя, здесь, пожалуй, и не пройдут подобные номера. Попытайся местные владыки ввести что-то похожее в Улье, как тут же лишаться своего высокого положения, скорее всего вместе с собственной головой.

Помимо музыки и плясок, двигаясь всё дальше вглубь города вслед за бородокосым, мы успели мельком поглядеть на, собранные на отдельной, небольшой площади, своего рода, спортивные соревнования. Здесь ловкачи да силачи боролись друг с другом, перетягивали канаты, пытались забраться на гладко отесанный и, кажется политый маслом, столб. Но больше всего зрителей, конечно, привлекали поединки. Проводились они на специально огороженном изгородью, ристалище. В момент нашего появления рядом с импровизированной ареной, на ней сражались одетые в кольчуги и шлемы, молодцы. Оба были с похожими, обтянутыми кожей, деревянными щитами, но оружие имели разное. Рослый гигант, пожалуй, на две головы выше меня, орудовал внушительных размеров палицей, его противник, ростом примерно с бородокосого, но ещё более скудного телосложения, сжимал в руке короткий меч.