Страница 71 из 169
– Все шансонье так делают. Мадемуазель Пиаф работает с композиторами, но я предпочитаю всем заниматься сама… – она выпила второй стакан «Попугая». Пластинка Элвиса смолкла. В бар ввалились загорелые парни, в рубашках-поло и джинсах, перекликающиеся на английском языке. Поднявшись, кузина пошатнулась:
– Пошли. Устроим концерт, как в старые времена делали тетя Аннет и мадемуазель Пиаф. У меня вроде получилась новая песня… – Тиква увидела грусть в слегка раскосых глазах кузины. Нижние веки припухли:
– Она, кажется, плакала. Она очень худая, я не видела, как она ест… – словно услышав ее, Дате заметила:
– Я предпочитаю кофе и сигареты. Это хорошо, для фигуры. Не волнуйся… – она потрепала Тикву по мягкой щеке, – начнешь двигаться по сцене и жирок с тебя слетит. Ты девчонка, не забывай. В твои года я тоже весила пятьдесят килограмм… – Тиква вздохнула:
– Я тяжелее… – ей пришло в голову, что кузина по виду не дотягивает и до сорока:
– В чем только душа держится, как говорится… – обосновавшись у расстроенного фортепьяно, Дате задумалась:
– Месье ассистент режиссера найдет тебе роль в Театре Ателье, а я тебя отведу на занятия в Консерваторию… – Тиква удивилась:
– Каникулы идут… – Дате выдула из губной гармошки резкую трель:
– На сцене нет каникул. Я каждый день встаю в шесть утра, иду в репетиционный зал. Но иногда и я развлекаюсь… – американцы заказывали шампанское. Дате крикнула с легким акцентом:
– Месье, вы заглянули в правильное место. Мы с подругой артистки парижского кабаре… – Аарон издалека услышал чечетку:
– Тиква отбивает, – юноша ухмыльнулся, – она отлично танцует… – черные волосы метались по плечам, она закатала рукава клетчатой рубашки. Одной рукой бренча на фортепиано, Дате не выпускала бокала. Свалив на стол пакеты из аптеки и винной лавки, Аарон нашел в кармане сверток поменьше:
– У нас есть время до утра понедельника, – счастливо подумал он, – завтра я возьму Тикву в театр, месье Барсак ее прослушает. Мы будем встречаться каждый день и ночью, Хана нас прикроет… – пробившись через компанию американских студентов, он весело сказал:
– Господа, вечер на Монмартре в разгаре, но нашим гостьям надо идти… – американцы отпустили девушек, только снабдив их бутылкой шампанского. Остановившись в подворотне, выходящей на улицу Труа Фрер, Дате отмахнулась:
– Берите себе. Коньяк ты купил… – обнимая за плечи Тикву, Аарон кивнул:
– Коньяк, мандарины, сигареты, обезболивающее… – он потерся щекой о щеку девушки:
– Я поймаю Хане такси, и мы с Тиквой останемся одни в Париже… – Тиква приподнялась на цыпочках:
– Далеко до твоей студии… – он коснулся губами ее уха:
– Прямо, налево и семь лестничных пролетов вверх. Лифта нет, но я понесу тебя на руках. Я всегда буду носить тебя на руках, – Тиква оказалась в его объятьях, – я тебя люблю, так люблю…
Дате едва не бросилась наперерез такси. Замигал зеленый огонек, она рванула дверь:
– В Нейи-сюр-Сен, пожалуйста… – она больше не могла смотреть на Аарона и Тикву:
– Сразу видно, что они любят друг друга. Меня любит только Джо, но ведь он женится, на Маргарите. Я ему буду не нужна. Дядя Меир пропал без вести… – слезы потекли по лицу, – Аарон в Израиле, и я его больше никогда не увижу. Это как с Момо, – поняла Хана, – она живет ради музыки, потому что больше у нее ничего нет… – в зеркальце таксиста она заметила обнявшуюся в подворотне пару:
– Они целуются, – сердце девушки заныло, – они пойдут к Аарону и у них все случится, а я даже никогда не была на свидании, – пошарив в пакетах, она нашла флакон с таблетками:
– Бутылки с пробками, но у меня есть фляжка от дяди Меира… – полупустая фляга болталась на дне сумки. Такси вывернуло на многолюдный бульвар Рошешуар. Поморщившись от яркого света фонарей, высыпав в рот несколько таблеток, Хана запила их коньяком:
– Только музыка… – девушка сделала еще пару глотков, – у меня тоже ничего нет, кроме музыки, но ничего больше и не надо… Я покажу Момо песню, хотя мелодия еще сырая, надо много работать…
Кинув флягу в сумку, девушка склонилась над блокнотом.
В бронзовых канделябрах горели высокие свечи. Над башнями собора Парижской Богоматери играл летний закат. Верхний свет в парадной столовой не включали. Отблески пламени освещали полированный стол орехового дерева, антикварное серебро приборов.
При ремонте в апартаментах отреставрировали потускневшие фрески, прошлого века. Показывая Маргарите с Виллемом квартиру, барон де Лу заметил:
– Роспись салонная, как и на рю Мобийон, большой ценности не имеет. На Ганновер-сквер работал Альфонс Муха, а в Париже трудились бойкие живописцы, – он усмехнулся, – но мне не хотелось избавляться от исторического декора… – Маргарита оглядывала гулкие комнаты:
– Вид здесь, наверное, лучший в городе… – за окнами лежал остров Сите, – однако похоже, что сюда заходят только для уборки… – квартиру обставили в классическом стиле. Мраморные камины блестели чистотой, на бархатных диванах по ранжиру разложили подушки. В гостиной стоял бехштейновский рояль черного лака:
– Хана на нем раньше занималась, – Мишель помолчал, – но потом она перешла к гитаре, а инструмент… – он не закончил. Фортепьяно оставалось заброшенным. Однажды Мишель предложил жене вернуться к музыке:
– До войны ты неплохо играла, – сказал он, – вечерами часто хочется послушать… – темные глаза сузились, она подняла руку:
– Мне вырывали ногти клещами, – четко ответила Лаура, – вряд ли тебе понравится качество исполнения… – последним к роялю подходил Генрик на Пасху. Тупица передал Мишелю сведения о судьбе некоторых картин из коллекции:
– У тети Марты есть копия записей, – добавил Авербах, – из собрания дяди Теодора я ничего не видел, а ваших было три холста, включая Ренуара… – Мишель хотел выписать парню чек. Тупица отмахнулся:
– Считайте это подарком. Для себя я бы ничего не купил, – Генрик скривился, – я не любитель ворованного товара… – судя по описанию аукциониста, господин Ритберг был очередным финансовым воротилой:
– Во-первых, мы понятия не имеем, где он живет, – сказал Мишель Марте, приехавшей в Париж, – спрашивать о таком было подозрительно. Думаю, даже хозяин виллы, месье Вале, не знает адресов гостей. Во-вторых… – Лаура перебила его, затягиваясь сигаретой:
– Я уверена, что это был фон Рабе. Он хитрый мерзавец, он сделал пластические операции… – Марта вздохнула:
– Фон Рабе мертв, Лаура. Он не наша забота, – подытожила женщина, – надо найти Эйхмана, Барбье и Рауффа… – в глазах жены Мишель видел плохо скрытый страх.
Маргарита с Виллемом рассматривали статую «Птицы в полете». Бранкузи перед смертью завещал бронзу Мишелю:
– Мраморная «Птица» уехала в Сиэтл к Теодору, – вспомнил Мишель, – Бранкузи сказал, что скульптура заменит утерянную на войне… – он попросил скульптора передать «Птицу» Франции. Бранкузи отозвался:
– Слышу голос будущего министра культуры. Франция получит мою студию, со всем содержимым, а это лично тебе, мальчик… – Мишель подошел к окну. На набережной припарковали темный ситроен. Окна Сюртэ, на противоположной стороне реки, играли яркими огнями:
– Они работают, несмотря на выходные… – он щелкнул зажигалкой, – полиция не дремлет, как говорится. Пьер воодушевился находкой Ренуара, он обещает вернуть и другие картины, но где их искать? Мы не знаем имен покупателей, одни описания, от Генрика… – Мишель ничего не сказал Марте о советской актрисе. Взгляд вернулся к ситроену:
– Марта меня предупреждала об осторожности. Я ни от кого и не прячусь, я государственный чиновник. Но Лада не могла быть подсадной уткой, она бы себя так не повела… – на кладбище, не ответив на его поцелуй, девушка отстранилась:
– Я польщена, товарищ Мишель… – она отвела взгляд, – но я люблю другого человека, и вы женаты… – она быстро пошла прочь от главных ворот Пер-Лашез. Ветер играл светлыми прядями, выбившимися из-под широкополой шляпы девушки: