Страница 38 из 169
– Признание насчет случившегося на Урале мы из него выбили, – вздохнул Эйтингон, – но ничего оно нам не принесет, как не принесет пользы известие о смерти мистера Питера Кроу. Некрологи я и сам могу прочитать… – о Вороне его светлость тоже ничего не говорил:
– Надо пускать в дело Сашу и Саломею, – решил Эйтингон, – он увидит, что Саша похож на Горского, поймет, что перед ним родственник, и разжалобится. Саломея доведет дело до конца… – парня, по мнению Шелепина, требовалось подсадить в камеру его светлости. Наум Исаакович немного опасался, что 880 раскусит мальчика, но другого подхода к арестованному они пока не нашли. Сашу держали на почти голодной диете, парень усердно зубрил легенду.
Заметив на горизонте темную точку, Эйтингон соскочил с подоконника:
– Он сирота, вырос в детском доме, пошел по кривой дорожке, связался с уголовниками. Волкова мы пока не нашли, разоблачать его некому. И вообще, на западе никто не знает о существовании Саши… – он был больше, чем уверен, что покойная Князева никому не распространялась о первом сыне:
– Она заставила себя забыть о родах, и вспомнила обо всем, только когда ей вкололи средство Кардозо… – к разочарованию Эйтингона, на 880 средство никак не подействовало. Он сбежал по лестнице диспетчерской вышки:
– То есть подействовало, иначе я бы я не встречал сейчас свердловский рейс… – он поежился от неожиданно холодного ветерка. Доклада Шелепину о прибывающем с Урала грузе, было никак не избежать, однако Наум Исаакович и не собирался скрывать правду:
– В любом случае, он не озаботится находкой, – угрюмо подумал Эйтингон, – то, что везут в самолете, нам больше никак не пригодится… – сам Эйтингон не мог звонить потерявшим дочь Журавлевым, но, по словам Шелепина, генеральша слегла с сердечным приступом, оставив Михаила Ивановича управляться с Мартой:
– Саша чувствует себя виноватым еще и потому, что ему не разрешили полететь в Куйбышев… – черные, с проседью волосы Эйтингона взметнул вихрь от садящегося самолета, – он только по телефону поговорил с Журавлевыми. Но я ему обещал, что он на все лето поедет на Волгу, перед осенними акциями в Европе и Лондоне… – о будущей операции с Невестой мальчику тоже пока ничего не говорили. Выбросив окурок, засунув мерзнущие руки в карманы пальто, Эйтингон ждал, пока к самолету приставят трап. Он надеялся, что мальчик преуспеет в Великобритании:
– О младшем брате он знает, врать ему незачем, однако Саша не собирается знакомиться с юным Вороном. Тем не менее, нельзя выпускать парня из вида. Еще один внук Горского… – Наум Исаакович вздохнул, – понять бы, где его внучка. Ничего, если мы не расколем 880, остается еще Невеста. Она трудится на Набережной, она может знать, что случилось с Мартой…
В стылом фюзеляже, над полуоткрытой дверью кокпита горела тусклая лампочка. Тихо переговаривались летчики, переливалась зелеными огоньками приборная доска. Наума Исааковича никто не сопровождал:
– Я велел, чтобы крышку не приколачивали. Здесь холодно, на Урале едва начали таять снега. Половину группы нашли прошлым месяцем, оставшихся отыщут в мае. Его мы тоже нашли, на проклятом плато. 880 признался в его гибели, но больше он ничего не сказал… – стоя над цинковым гробом, Эйтингон долго всматривался в спокойное лицо мертвого Ягненка, полковника Меира Горовица.
Шипела итальянская кофейная машинка. В отполированной стали отражалось закатное солнце над Москвой-рекой. Кухню отделали на новый манер, лиловой плиткой. Стены выкрасили в глубокий цвет морской волны. Вместо стола устроили барную стойку, с высокими стульями. Неслышно работал американский рефрижератор. На кирпичной стене, под медной вытяжкой, развесили старинные, начищенные сковороды.
Саша полистал яркий журнал на стойке. Architectural Digest, в январском номере, напечатал обзор виллы на западном побережье США, заказанной каким-то дельцом:
– Смелое использование цвета в интерьере означает, что времена неуверенности в себе прошли. Америка с гордостью смотрит в будущее. Мистер Корнель выбрал для отделки богатые оттенки драгоценных камней, изумруда и сапфира… – рассматривая фотографии, Саша понял, что стоит на похожей кухне:
– Только в Америке каминов несколько, а здесь один, и не работающий… – мраморный камин, в просторной гостиной на Фрунзенской, загородили экраном. Стены комнат играли глубокими красками. Гостиную сделали серовато-жемчужной:
– В тон картине, – объяснила товарищ Саломея, – полотно организовывает интерьер… – на большом холсте Саша увидел знакомый шпиль Адмиралтейства, облачное небо над Невой:
– Из запасников Русского Музея, – небрежно добавила женщина, – в СССР есть замечательные художники. Русские импрессионисты, так сказать…
Низкие диваны обтянули белой замшей, рояль блистал кремовым лаком. В квартире волнующе пахло лавандой. Пол в гостиной выкрасили в цвет голубиного крыла, на рояле стояла ваза с махровыми гвоздиками. Товарищ Саломея повела рукой:
– Квартира небольшая, но мне хватает. Это гарсоньерка, – пухлые губы улыбнулись, – холостяцкое пристанище… – Саша подумал про особняк Журавлевых в Куйбышеве:
– У них тоже очень просторно, много света… – комнаты товарища Саломеи смотрели на парк Горького, – получается, что она, то есть капитан, живет напротив бывшей квартиры Михаила Ивановича… – Саша узнал закрытый шлагбаумом двор мощное здание в классическом стиле. Товарищ Саломея привезла его на Фрунзенскую набережную в собственной машине. Женщина водила белую «Волгу», как называли автомобиль Горьковского завода. Рукав норковой шубы задрался, обнажив нежное запястье, с швейцарским хронометром. Она ловко рулила, не отрывая ладони от колена Саши:
– Я очень рада, что мы встретились в Москве, товарищ Скорпион… – они говорили по-английски, – я ожидала увидеть вас в следующем году, на занятиях, но я могу предложить частные уроки… – на товарища Саломею Саша нарвался в служебном буфете, в административном здании тюрьмы Суханово. Он брал только черный кофе, из-за диеты ему запретили даже молоко:
– Она так на меня насела, что пришлось согласиться поехать в Москву… – Саша обретался в сухановском офицерском общежитии, – товарищ Котов, наверное, не похвалил бы меня… – машинка выпустила облако пара. Саша поставил на поднос капуччино для товарища Саломеи:
– Лучше бы я полетел в Куйбышев, – горько подумал он, – тетя Наташа в больнице, Марта плакала в трубку. Михаил Иванович сдерживался, но было слышно, что и он хочет заплакать… – Саша чувствовал вину перед Журавлевыми, всегда относившимися к нему, как к сыну. Прислушавшись к звукам из ближней ванной, он присел на высокий стул:
– Но что бы я им сказал, – Саша отпил свой эспрессо, – я не имею права упоминать об операции на Урале. Все равно, я мог бы их поддержать… – он утешал себя тем, что проведет лето на Волге:
– Буду решать с Мартой математические задачи, гулять с ней в парке и ездить с Михаилом Ивановичем на рыбалку, – Саша встряхнул бритой наголо головой, – товарищ Котов намекнул, что новые операции меня ждут только осенью. В Академии я буду заниматься почти заочно… – душ в ванной выключили, – это хорошо, иначе мне придется все время встречаться с ней… – Саша успел побывать в отделанной терракотовой плиткой и муранским стеклом ванной:
– Она меня научила… – Саша покраснел, – я и не знал, что так можно. Это из-за осторожности, – понял юноша, – наверное, она все-таки замужем… – Саше стало неловко, – а если ее муж на задании, или вообще… – он взглянул в сторону Кремля:
– Нет, она бы не стала так рисковать. Хотя нас никто не видел. Шлагбаум теперь автоматический… – товарищ Саломея набрала четырехзначный код, – в подъезде нет вахтера, дверь тоже с шифром… – Саша подумал, что в квартире вряд ли поставлены жучки или фотоаппараты:
– Ей доверяют. Она говорила, что отчитывается только непосредственно товарищу Котову или товарищу Шелепину… – несмотря на кофе и сигарету, Саше отчаянно хотелось спать. В последние недели, с началом диеты и усиленной работы со специалистами над легендой, он сильно уставал: