Страница 127 из 169
– Авраам найдет ему дешевую комнату, в пансионе, а на шабаты он будет приезжать к нам, то есть в Кирьят Анавим… – лекции Джованни в Иерусалиме продолжались до Пасхи. Лаура шла в школу кибуца, в один класс с Фридой:
– Анна с ней позанимается, подтянет ее иврит… – Клара кинула взгляд на дочь, – хотя она тоже преуспевает в языках, она пошла в Джованни и свою сестру… – старшая Лаура до сих пор отказывалась встречаться с Кларой или ее детьми:
– Только Адель у нее обедала, но я ее ни о чем не расспрашивала… – вслух Клара сказала:
– Когда Аарон будет ночевать в Кирьят Анавим, он… – женщине стало неловко. Джованни погладил ее руку:
– Милая, он не ребенок, и Тиква хорошая девушка… – Клара кивнула:
– Она чуть не плакала, бедняжка, когда они вернулись после раввината. Понятно, что они ничего не хотели делать тайно, они только ходили узнать, насчет хупы. Но ей пятнадцать и Лауре пятнадцать, а я даже не могу подумать, что Лаура… – дочь подняла темноволосую голову от книги:
– Дядя Авраам скоро приедет… – поинтересовалась девочка, – спектакль начинается через час… – доктор Судаков вез из Кирьят Анавим Фриду и Моше, с другими подростками. Джованни сложил книги в пакет:
– С минуты на минуту. Он заказал номера в нашем пансионе, они все остаются в Тель-Авиве на шабат… – Лаура допила какао:
– Интересно, Иосиф придет… – небрежно поинтересовалась девочка, – я его так и не видела… – Джованни отозвался:
– Он в армии, милая, вряд ли у него получится вырваться в театр… – сунув книжку в сумочку, Лаура перегнулась через плечо отца:
– Это кто такой, на снимке в газете… – Джованни вгляделся в подпись:
– Альберто Корда, «Героический партизан». Фото Эрнесто Гевары, кубинского революционера, милая. Смотри, рядом Фидель Кастро, месье Сартр, мадам Симона де Бовуар… – Лаура заметила:
– Он красивый, этот сеньор Гевара… – оживившись, девочка подскочила к окну кафе:
– Они здесь, я узнаю машину… – запыленный форд прижался к обочине, Авраам помахал: «Вот и мы!».
На фотографии сеньора Гевары красовался жирный круг от тарелки с хумусом и фалафелем. Газетный лист усеивали хвостики от острого перца, ореховая скорлупа, сигаретный пепел. В углу тихо пела радиола:
– Love me tender, love me sweet… – на балконе вспыхивал и тух огонек сигареты. Окна номера выходили на темное море, пляж едва освещали тусклые фонари. Иосиф вгляделся в ряды закрытых на ночь ларьков, в хлипкие раздевалки, в хлопающие под ветром полотняные маркизы.
Фрида давно убежала из номера с Эмилем Шахар-Кохавом:
– Мы погуляем, – хихикнула младшая сестра, – продолжайте веселиться без нас… – веселье началось еще за сценой Камерного театра. Зал гремел аплодисментами, Иосиф, стоявший за кулисами, услышал уверенный голос режиссера:
– Несите шампанское. После такого спектакля мы, наконец, можем говорить о войне открыто. Хватит прятаться по углам, хватить шептаться…
Иосиф бы не попал в зал, если бы не Анна Леви. Он наткнулся на женщину на улице, рядом с подъездом театра. Засидевшись на работе, юноша одним духом пробежал по улице Заменгофа. Он, тем не менее, притормозил у еще открытой цветочной лавки:
– Я обещал Хане в Париже, посмотреть ее на сцене. Обещания надо выполнять. И Аарон ждет, что я приду в театр… – Аарон Майер расспрашивал его об Анне Франк. Иосиф пожал плечами:
– Я ее плохо помню, она пару раз присматривала за нами в Амстердаме. Дом, где они прятались, стоял рядом с нашим особняком. Но я могу рассказать тебе о довоенной жизни в городе… – в конце спектакля умирающая в концлагере Анна вспоминала, как отец покупал ей мороженое в лавке на канале:
– Только не отец, а мать, – вздохнул Иосиф, – и не ей, а мне и Шмуэлю. Шоколадное и ванильное, два шарика. Я хотел съесть оба, потому что Шмуэль чихал, но он не был простужен, цвела сирень… – услышав о сирени, Коротышка обеспокоенно сказал:
– Значит, вас можно различить… – Иосиф отозвался:
– Во-первых, об этом знает только семья, а во-вторых, в южном полушарии сейчас осень, сирень не цветет… – Харель прицепился к сирени, словно клещ:
– Он затребовал справку, из Буэнос-Айреса, – вздохнул юноша, – с указанием парков и садов, где высажена сирень. Но хорошо, что он такой дотошный. Если Шмуэль будет чихать, а я нет, это может вызвать подозрения… – Иосиф сидел над учебником испанского языка и занимался с учителем, выходцем из Аргентины:
– У меня неплохой испанский… – хмыкнул он, – спасибо латыни и французскому. Дядя Авраам прав, от американца никто не будет ожидать блестящего знания языка, но подтянуться не мешает… – кроме языка, он зубрил катехизис и заучивал наизусть молитвы:
– Шмуэль мне поможет в Риме… – он все изучал пляж, – на следующей неделе мы с дядей Авраамом улетаем… – отчим отправлялся первым, в Париж:
– Они с дядей Мишелем осмотрятся в Буэнос-Айресе, потом в дело вступит Шмуэль, а потом и я… – у них имелось две зацепки, фальшивое имя, которым пользовался Эйхман и сведения о ювелире, аргентинском немце:
– Мы даже не знаем, Эйхман ли это, или похожий на него человек, – подумал Иосиф, – ладно, на местности мы во всем разберемся…
Ребята из Сайерет Маткаль согласились устроить кузену Горовицу, как они выражались, предварительное испытание. Сам Иосиф в Нахаль Оз не собирался:
– У меня нет времени болтаться по пустыне… – он скосил глаза на соседний балкон, – Анна, кстати, едет на базу с Ханой. Ничего, парни справятся, да и не надо, чтобы Капеллан меня видел… – так они между собой называли кузена Горовица. Наткнувшись на Анну рядом с театром, Иосиф удивился:
– Ты не хотела ходить на спектакль… – женщина слабо улыбнулась:
– Джеки с Эмилем очень просили, чтобы я приехала. Яаков остался дома с мадам Симоной, а Михаэль работает… – она помолчала:
– Может быть, мы в кибуце неправы. Надо говорить о таких вещах вслух, достаточно молчания. Пойдем… – поторопила она его, – только что был третий звонок, но доктор Судаков… – она отчего-то покраснела, – проведет нас за кулисы. Он обещал по телефону. У меня была встреча в Еврейском Агентстве, поэтому я опоздала…
Иосиф давно решил, что он лично ни о чем говорить не будет:
– Если… когда мы привезем в Израиль Эйхмана и фон Рабе, журналисты сюда хлынут толпами, – зло подумал он, – но никаких интервью с нацистами они не получат. Старик настаивает на открытом процессе, как в Нюрнберге, но, будь моя воля, я бы пустил мерзавцам пулю в затылок и сбросил трупы в море… – на черном горизонте мерцали искры корабельных фонарей, в тихой воде отражалось сияние Млечного Пути:
– Вы заканчивайте… – услышал он голос отчима, – и где Фрида? Моше и Джеки давно спят, а ее с Эмилем нет… – Иосиф повернулся:
– Гуляют, ночь сегодня теплая. Вы и сами с Анной не спите… – при встречах с женщиной он всегда чувствовал неловкость:
– Михаэль никогда о ней не говорит, но понятно, что он не такой, как я. Для меня это… – Иосиф не хотел называть вещи своими именами, – это просто времяпровождение. У меня все в порядке с девчонками. У него, кажется, нет, а ведь он женат. Анна, наверное, думает, что он завел связь на стороне. Впрочем, так оно и есть. Пора все прекращать… – напомнил себе Иосиф, – если Моссад о чем-то узнает, и он и я закончим карьеру охранниками на захолустной фабрике. Армии или разведки нам больше не видать, такие люди считаются не подходящими для секретных миссий… – отчим добавил:
– Актрисы и режиссер давно отдыхают, пора и вам сворачивать лавочку. Где Лаура, она пошла к тебе… – Иосиф обернулся:
– Здесь, – бодро ответил он, – газету читает… – кузина мирно дремала, свернувшись на кровати, обнимая детскую сумочку на цепочке:
– Половины стакана шампанского ей хватило, чтобы заснуть… – хорошенькая девушка, в короткой юбке, сидевшая рядом с радиолой, недовольно сказала:
– Я не сторож твоей родственнице. Я не для того у тебя осталась, чтобы слушать ее храп… – Иосиф попытался вспомнить имя девушки: