Страница 2 из 2
А года полтора назад, Лукич пошел капкан расчистить и переставить, все же замело. Снег был глубокий и он решил собаку не брать с собой, много ли надо дворняжке. Пройти пару сугробов и самому тянуть её на себе? Но Бардак поднял такой вой, что пришлось вернуться во двор и спустить с цепи. Ничего, бежала собака бодро, но по уши в снегу. А то норовила на лыжи Лукичу заскочить, передохнуть от снега глубокого. Старик и не заметил, как Бардак исчез. Услышал он его, наверное, через полчаса. Да и как услышал! Сзади Лукича раздался плачущий визг- лай с рявканьем медвежьим. От неожиданности, поворачиваясь, старик упал, лыжи растопырились, ружье оказалось прижатым к снегу. За лесником, метрах в пяти, стоял на задних лапах огромный бурый медведь. Шерсть висела клочками, была вся скатанная. Шатун. Видимо, брел из далека, так как в близи Лукич в это лето ни одного следа не встречал. Голод и толкнул зимнего бродягу на лесника. Но спас человека пес — дворняга! Бардак вцепился в зад медведя, рвал шерсть и скулил, выл от страха. Пока Лукич ударил из двух стволов в шатуна, собака уже лежала вся в крови. Медведь немного продвинулся по снегу вперед, пытался достать лесника, но силы покинули животное. Зима, собака и пули сделали свое дело — он завалился на бок и захрипел. Лесник все же забил еще патроны в стволы — а кто его знает? Потом, обойдя мертвую тушу, подошел к собаке. Бардак лежал тяжело дыша. Из порванного живота на снегу в крови валялись сизые кишки и парили на морозе. Старик присел на колени, положил ружье и, гладя собаке морду, шептал: «Спаситель ты мой, как же теперь?» Общем запихал он требуху в собаку, решил похоронить дома. Замотал в полушубок, положил на связанные лыжи и потащил к сторожке. Не смог он бросить друга. Посыпав молотым стрептоцидом брюхо, Лукич сшил его дратвой, положил собаку в доме на подстилку, а сам ушел к медведю. Когда вернулся, то Бардак был ещё живой. Тогда старик натопил немного жира медвежьего — то, что нашлось. Смазал почти всю собаку. Сильно порвал её шатун. А утром Бардак это сало слизал. Так и поднялись на лапы. Зажило как на собаке. Вот и скажи, что не человек в нем живет.
Все это время, пока лесник мне рассказывал историю своего пса, Бардак сидел на табурете и вертел головой от деда к кастрюле в печке.
— Ишь, унюхал. А с той поры только шрам у собаки остался, да хромать начал на правую переднюю лапу. Видимо задел её шатун, а я и не заметил.
Старик достал с полки металлические миски, налил в них пахучего супа. Поставил на стол.
— А это тебе. Видишь, какая кость с мясом? Вкуснота!
Я посмотрел на деда:
— Это мне?
— А то кому ещё? Грызи.
— Можно я Бардаку отдам эту сахарную косточку?
Старик взглянул из-под лохматых бровей на меня:
— Коли не шутишь.
— Бардак, возьми! — Собака подошла к столу, аккуратно приняла из моих рук кость, отошла в угол у порога и начала обгрызывать мясо.
Переночевал я у лесника в избушке, уходил, когда солнце уже было в зените. И ничего, кроме свеженадутых сугробов, не говорило о вчерашней метели. Когда я оглянулся со льда Оби, увидел на фоне зелени сосен доброго старика Лукича и его друга Бардака, стоящих на высоком берегу.