Страница 11 из 53
— Разрешите идти? — отчеканил он по-военному.
— Ступайте.
Шел дождь. Асфальтированный двор института буквально утопал в воде. Никанор Никанорович, разбрызгивая лужи, пробежал к себе в мастерскую и, остановившись на пороге, шумно выдохнул воздух.
В мастерской каждый занимался своим делом. Молоденькая чертежница Галя Иванова увлеченно покрывала лист ватмана линиями и штрихами. Ее тонкие узкие руки послушно двигались по чертежной доске. Кочкарев, скользнув взглядом по ее стройной фигуре, подвинул к себе телефон и набрал номер начальника электроотдела. В ожидании, пока кто-нибудь подойдет, он продолжал смотреть на Галю — последнее время она все больше привлекала его внимание. К телефону никто не подошел, и Никанор Никанорович положил трубку.
В слесарной двое рабочих сверлили бруски железа. Станки работали на быстрых оборотах, создавая непомерный шум. Куницын монтировал на полу огромный железный шкаф для холодильной установки. Шкаф громоздился поперек всей мастерской и загораживал проход. Никанор Никанорович, недолго думая, обхватил шкаф обеими руками и попытался приподнять его.
— Уйди! — не своим голосом крикнул он на стоящего рядом Куницына. Шкаф подался и, оставив на полу черту, повернулся на девяносто градусов.
За верстаком работал Буданов. Он быстро зажимал деталь в тисках, делал несколько энергичных взмахов напильником, освобождал ее, мерил штангеном, отбрасывал в сторону и брался за другую. Куча необработанных деталей таяла. «Этак он может совсем не прибегать к штангену», — подумал Никанор Никанорович, удивляясь глазомеру слесаря. Вообще, Буданов ему нравился. Кочкарев ни разу не видел, чтобы тот стоял без дела. Даже когда курил, не бросал работы. Никанор Никанорович хотел сблизиться с ним, но пока этого не получалось. Сейчас ему снова захотелось поговорить с Будановым, и нужен был повод. Вспомнив о переконструированном кронштейне, он решительно подошел к Буданову и велел ему сходить в кабинет, взять у Гали чертеж.
Иван ушел и минуты через две вернулся с большим листом ватмана. Никанор Никанорович подвернул лист и положил его на верстак.
— Вот здесь я изменил деталь, посмотри, как вышло.
Буданов внимательно присмотрелся к рисунку. Конструкция кронштейна в сущности оставалась прежней, были только добавлены для красоты различные вырезы, что очень усложняло работу.
— Мне больше нравится прежний вариант, — сказал Буданов, — он проще. Техника не терпит ничего лишнего. И потом, какая была необходимость железо заменять латунью? Бессмысленно тратить цветной металл, — добавил он, заметив, что на чертеже слово «сталь» зачеркнуто и заменено словом «латунь».
У Никанора Никаноровича порозовели кончики ушей.
— Вы забываете об эстетике, — сказал он, обращаясь к Ивану на «вы» и едва сдерживая себя. — У нас не завод, и мы выпускаем не серию приборов, а два-три экземпляра. Они пойдут в лаборатории, и надо постараться сделать вещь красивой.
— Вы говорите совершенно верно, — не растерялся Иван, увлекаясь спором. — Но ведь красота — в простоте, в симметрии, в чувстве меры, а вы допустили излишество, которое не украсит, а, наоборот, сделает прибор аляповатым.
Самолюбие Никанора Никаноровича было задето.
— Излишество, — ухмыльнулся он, сощурив глаза. — А я не терплю крохоборства! Пора бы знать это.
— Вы же сами просили высказать мнение, а теперь сердитесь, — сказал Буданов.
Никанор Никанорович сгреб с верстака чертеж и, с трудом подавляя ярость, приказал:
— Будем делать, как указано тут. — Круто повернувшись, он вышел, дав понять, что относится к тем руководителям, которые, дав распоряжение однажды, больше не повторяют его.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Кочкарев закрыл глаза и представил уездный подмосковный городок, в котором родился и жил в молодости. Вспомнил товарища — сына лавочника, который вырос в крупного ученого. Припомнил сына попа — он стал инженером. Овечкин, сын батрака, теперь директор крупного орденоносного завода. А его, Никанора Никаноровича, никогда не привлекали крупные заводы, строительства. Там ему делать было нечего. Там — государственные планы, контроль, общественность. Он стремился туда, где все было помельче: производство, люди, отношения.
Его отец, Никанор Николаевич Кочкарев, был прекрасным столяром-краснодеревщиком. До революции его столярная мастерская славилась на всю окрестность. Никанор-младший с любопытством смотрел на своих сверстников — мальчишек четырнадцати-пятнадцати лет, которых отец нанимал в мастерскую по договору. Они селились у них в пристройке на четыре года, получая изо дня в день одну и ту же еду и постигая премудрости ремесла. А пятый год, отрабатывая благодеяния хозяина, гнули спину на него бесплатно. Как правило, отработка затягивалась на два, а то и три года. Иные не выдерживали, убегали. В выигрыше оказывались те, кто сообразил уйти на первой же неделе. На следующих Никанор Николаевич подавал в суд. За питание, ночлег, обучение насчитывали такую сумму, что мальцу невольно приходилось возвращаться обратно.
Когда началась первая мировая война, Кочкареву-младшему было пятнадцать лет. Потом революция, разруха. Заказы на мебель из красного дерева резко упали, а скоро и вовсе прекратились. Пришлось сколачивать грубые крестьянские шкафы и столы. В годы нэпа, когда дела неожиданно стали поправляться, Никанор Николаевич умер. Перед смертью он сокрушался, что не успел обучить своего единственного сына ремеслу краснодеревщика, но более всего — что у наследника не было тяготения к работе.
После смерти отца мастерская перешла к Никанору Никаноровичу. У него были некоторые навыки в работе, но настоящим мастером он не стал, не позволили, как он теперь считал, время и общая обстановка в стране.
Вначале у Никанора Никаноровича мастерская, налаженная отцом, процветала. Потом постепенно стала хиреть. Во-первых, прижимали налогами, во-вторых, подростки были уже не те, что у отца, не столь наивны. В конце концов у него остался всего один парнишка. И то держал его Никанор Никанорович больше ради того, чтоб тот ходил за детьми.
В начале тридцатых годов пришлось продать дом, Никанор Никанорович перебрался со всей семьей в Москву. Еще раньше туда уехал дядька, брат отца, и устроился начальником цеха в деревообрабатывающую артель, выпускавшую бутафорию для витрин магазинов.
Дядька взял к себе Никанора Никаноровича мастером. Первое свое нечестное дело Кочкарев помнил до сих пор — он присвоил ордер на одежду и обувь. Немалую часть их они с дядькой потом прикарманили себе. Купленные вещи втридорога продавали на Сухаревке. Продавали еще дефицитные лаки, краски.
Дядька смотрел далеко вперед, посоветовал племяннику учиться. Никанор Никанорович окончил вечерний институт.
А вскоре артель закрылась — началась Отечественная война. На фронт Никанора Никаноровича не взяли — у него было плоскостопие. Страна перестраивалась на военные рельсы. Люди шли в армию, в ополчение. В Москве все меньше и меньше оставалось мужчин.
Никанор Никанорович бросился искать, где бы повыгоднее устроиться. Он поступил на производство, на первый взгляд не очень-то примечательное: там выпускали санитарные носилки, которые постоянно требовались фронту. На небольшую фабрику привозили тюки парусины, она очень заинтересовала Никанора Никаноровича. На фабрике работали почти одни женщины. Контроль и учет материала были ослаблены. Никому и в голову не приходило, что в военное время кто-то может заниматься бесчестным делом. Никанор Никанорович брал парусину не метрами, а целыми кусками. В магазинах, в палатках, на рынках работали знакомые ему люди. К концу войны он нажил целое состояние: у него скопилось четыреста тысяч рублей. Правда, деньги тогда мало стоили, но все-таки стоили. Чтоб они не пропали даром, он хотел что-нибудь купить и подумывал о даче. Вскоре случай представился: продавался особнячок с водопроводом и паровым отоплением (хозяин переезжал на жительство в Киев) и всего за триста тысяч. Все эти деньги Никанор Никанорович положил в небольшой чемоданчик.