Царица поверженная

Мысль о расставании была для меня непереносима, поскольку мое желание не исчезало, а все сильнее распалялось.

– Поедем со мной в Александрию. Я покажу тебе мир. И покажу тебя миру, без всякого стеснения.

– Я не идол и не кукла, чтобы выставлять меня напоказ, – сказал он. – Если бы я поехал, то как частное лицо. Иностранный сановник, наносящий визит вежливости.

Про себя я отметила, что, хотя на словах Антоний не собирается наносить мне визит, на самом деле он уже обдумывает, как его обставить.

Однако мне не хотелось тратить драгоценные часы на пустые разговоры. Я протянула руку, переплела его пальцы своими и, целуя мочку его уха, прошептала:

– Если ты не поедешь в Александрию, то оставшиеся несколько часов нам нужно использовать полностью.

Он не возражал.

Глава 10

Когда сумерки окутали небо своим туманным покровом, на мачтах и реях моего корабля вновь зажглись волшебные фонарики. На сей раз гостям предстояло взойти не на деревянную палубу, а на ковер из розовых лепестков. Не будь сверху наброшена сетка, люди проваливались бы в них по колено. Лепестки не только пружинили под ногами, но и источали восхитительное благоухание.

Аромат сотен тысяч роз – для обоняния, блеск золотых сосудов и мерцающие светочи – для зрения, шелковые покровы на ложах – для осязания, чистые голоса и нежная лютневая музыка – для слуха и изысканные блюда – чтобы ласкать и дразнить вкус. Прощальный пир, данный мною в Тарсе, должен был навсегда запечатлеться в памяти гостей как наслаждение для каждого из пяти чувств.

Я сочла уместным появиться на пиру в облике царицы Древнего Египта: в золотисто-голубом одеянии и золотой короне с лазуритовыми змеями. Когда Ирас заплетала мои волосы в косы и укладывала в сложную прическу, я невольно улыбнулась, вспомнив слова Антония. Он прав, эти торжественные церемониальные прически лучше не трогать. Ирас заглядывала лишь в отражение моих глаз в зеркале, но и этого хватало, чтобы на ее лице отразились тысячи вопросов, которые она не решалась задать. Но сегодня вечером мне все равно не до ответов. И ночью тоже.

Широкое, как воротник, наборное ожерелье из золота с сердоликом и лазуритом обхватило мою шею, широкие золотые браслеты украсили руки выше локтей.

Откупорив тонкую алебастровую бутылочку, Ирас стряхнула несколько капель благовоний себе на ладони, потом легко коснулась ими моего подбородка, локтей, предплечий и лба.

– Аромат роз должен исходить и от тебя тоже, – сказала она. – Это благоухание белых роз. Они пахнут иначе, чем красные, чьи лепестки покрывают палубу.

Ожидалось прибытие той же компании, что и в прошлый раз. На двенадцати ложах предстояло возлечь тридцати шести гостям.

Антоний не проявил интереса к подготовке прощального пира. Видимо, он решил, что удивить его мне уже нечем, и я настояла, чтобы он ушел до рассвета. Мой возлюбленный принял это за проявление вновь пробудившейся скромности. На самом деле мне не хотелось, чтобы он увидел дожидавшийся на палубе груз, хотя запах розовых лепестков нельзя было не уловить. Пусть это удивит его так же, как остальных.

– Сегодня у нас прощальный ужин, – сказала я. – А если ты не приедешь в Александрию, то это наша последняя ночь.

Он по-прежнему утверждал, что не сможет приехать. Ну а я заявляла, что в Тарсе больше не появлюсь.

Сходни накрыли ярким пурпуром из Тира, превратившим их в триумфальный мостик. По ним поднимались на борт гости. Один за другим они ступали на пружинивший под их сапогами ковер из розовых лепестков. На лицах римских воинов и старейшин Тарса было написано изумление, но я воспринимала это как должное. Более всего мне хотелось поразить и порадовать Антония.

Когда он остановился наверху трапа, опираясь о поручень, его глаза разом вобрали в себя всю картину: малиновый ковер из роз, пурпурные драпировки, искусственные созвездия на снастях – и я, раззолоченная и разукрашенная, как статуя. Зрелище получилось очень театральное, своего рода вызов природе.

– О дивный корабль! – промолвил Антоний. – Давайте обрубим канаты и уплывем в ту волшебную страну, откуда он явился.

С этими словами Антоний совершил высокий прыжок, а когда по приземлении толща роз прогнулась под его весом, потерял равновесие, упал и развалился на спине, раскинув руки.

– Ах! – воскликнул он. – Я задохнусь, опоенный эликсиром из роз. Помогите, помогите мне, ибо я теряю сознание!

Он устроил представление, якобы пытаясь встать на колени, в результате добрался до меня на четвереньках и ухватился за мои сандалии.

– Я умираю! – простонал он, и вся его компания покатилась со смеху.

Я наклонилась, взяла его за руку и со словами: «Вернись же к жизни, благородный Антоний!» – подала знак слуге, чтобы тот поднес чашу. Это была большая чаша, украшенная кораллами и жемчужинами, наполненная хиосским вином.

Антоний сделал большой глоток и покачал головой:

– Никогда еще не бывало, чтобы вино избавляло от чар. Напротив, оно имеет свойство усиливать их действие.

– Добро пожаловать, и прошу всех выпить с нами! – возгласила я, и слуги начали обносить гостей чашами. – Я хочу, чтобы наш прощальный пир навсегда остался в вашей памяти.

Смесь изумления, восхищения и растерянности на их лицах говорила о том, что на сегодня они уже подпали под мои чары. Даже Деллий широко раскрыл глаза. Что ни говори, а театральный эффект – великая сила! При правильном использовании он дает немалую власть.

– С этого ли корабля я ушел сегодня утром? – тихо спросил Антоний.

– Да, с этого самого, – сказала я.

– А что ты сделала с каютой внизу?

– Увидишь немного позже. Если, конечно, не захочешь отправиться туда прямо сейчас.

Он огляделся по сторонам и с немного нервным смехом пробормотал:

– Думаю, тебе хватит смелости и на такое.

Я лишь улыбнулась. Пусть удивляется.

Между тем Деллий очень громко начал поносить сначала парфян, а потом Кассия, причем последнего он ругал такими словами, что даже один из тарсийцев, вряд ли имевший причины защищать разорителя своего города, попытался сменить тему.

– Деллий, – сказала я, мягко подойдя к нему, – что касается парфян, то, полагаю, когда ты отправишься против них в поход под началом благородного Антония, тебе представится возможность покарать их не на словах, а на деле. Но забудь Кассия – он за свои злодеяния заплатил. Человек умирает только раз.

– Нет, это не так. Можно умереть дважды. Можно лишить человека не только жизни, но и доброго имени. Причем это страшнее телесной гибели!

Его слова прозвучали с такой страстью, что впору было забыть, как сей обличитель служил Кассию и перешел к Антонию только после сражения при Филиппах.

– Значит, есть еще и третья смерть – когда тебя бросают прежние друзья, – проговорила я.

Деллий вымучил противную улыбку, и я отвернулась. Хотелось верить, что на войне у Антония будет на кого опереться, помимо этого лицемера.

Тем временем глава городского управления Тарса объяснял Антонию, чем он руководствовался, назначая человека на должность гимнасиарха города. Сам этот толстенький коротышка к стадиону и палестре явно не приближался, но, подобно многим изнеженным сибаритам, любил судить об атлетике и воинских искусствах.

Антоний кивал и не знал, как отделаться от назойливого магистрата, державшего его за плечо и жужжавшего как шмель. Округлый и широкий, он и внешне походил на шмеля.

Его жена, стоявшая рядом, привлекла мое внимание своим несуразным и невыразительным нарядом. Ну почему, скажите, многие считают унылую скуку непременным атрибутом респектабельности, а стремление к красоте и изяществу – признаком легкомыслия? Впрочем, я любезно приветствовала ее, выразила восхищение чистотой и порядком в городе и не преминула отметить его удачное расположение среди зеленых лесов и гор, защищающих от ветров.

Я не упомянула одного: что когда-то всем этим владели Птолемеи. Поросшие лесом склоны принадлежали нам так же, как морское побережье, пески пустыни и долина Нила. Когда я увидела их, во мне пробудилось желание вернуть моей стране как можно больше утраченных владений. Цезарь отдал Кипр Арсиное. Может быть, Антоний…