Царица поверженная

Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы в войну, как в Трое, не вмешались боги. Октавиан во сне получил предостережение, побудившее его подняться с одра болезни и укрыться в болоте. Бруту же в ночь накануне решающего сражения явился Цезарь и предсказал его конец. Думаю, Брут узрел не бледную тень Цезаря, а бога в величии и славе. Он понял, что его дело проиграно, ибо Цезарь ныне сильнее, чем когда бы то ни было.

Когда Брут ворвался в шатер Октавиана, чтоб захватить его в плен, постель триумвира оказалась пуста. Тем временем Антоний наседал на Кассия, и Брут послал ему подкрепление. Однако боги затмили взор или разум убийцы – Кассий принял союзников за врагов. Он вообразил, что Брут уже пленен или убит, и, не потрудившись проверить догадку, покончил с собой.

Для триумвиров это стало настоящей удачей – ведь как полководец Кассий значительно превосходил Брута. Убийцы потеряли своего лучшего воина.

Брут отступил и засел в укрепленном лагере, где проводил время в шатре, предаваясь невеселым раздумьям. Несмотря на поражение, положение его не было безнадежным: стоило дождаться зимы, и она сыграла бы на его стороне, уморив противника голодом. Однако Брут не умел руководить людьми и пошел на поводу у нетерпеливых солдат, побудивших его напасть на триумвиров на следующее утро после того, как ему явился Цезарь.

Антоний и уже вылезший из болота Октавиан снова победили. Гибель Кассия подорвала боевой дух его солдат. Брут покончил с собой, и отношение к поверженному врагу еще раз наглядно продемонстрировало разницу характеров Антония и Октавиана. Антоний почтительно накрыл тело пурпурным плащом военачальника, но Октавиан сорвал покров, отрубил Бруту голову и отослал ее в Рим, дабы положить у ног статуи Цезаря.

Итак, Брут и Кассий, как и должно было случиться, вонзили свои проклятые кинжалы в собственные сердца.

То, что случилось при Филиппах, удовлетворило Марса Мстителя – и самого Цезаря.

Глава 7

Обстановка в мире вновь изменилась, хотя в курсе происходящего были только мои советники, придворные и я. Большая часть населения Александрии, не говоря уж об остальном Египте, жила своей жизнью.

Помимо государственных забот у нас имелись и житейские. Например, Ирас заявила мне, что попытка стать мореплавательницей загубила мою кожу.

– Смотри, ее разъела соленая вода и обожгло солнце! – говорила она. – Все шелушится – смотреть страшно!

Олимпий согласился с ней. Он сказал, что я похожа на предсказателя из оазиса Моэрис.

– Предреки нам будущее, – предложил он, наклонив набок темную голову. – Кто будет властвовать над миром и долго ли?

– Предсказательница из меня не выйдет, – ответила я. – Во всяком случае, если дело касается политики.

– А как насчет личных перспектив, моя Цирцея? Можешь сказать, женюсь ли я на Фебе?

Олимпий, что казалось странным при его саркастическом нраве, влюбился и, как это часто бывает с такого рода скептиками, полностью отдался любви. А попросту говоря, одурел.

– Если ты ее попросишь, – ответила я.

До сих пор он ждал, полагая, что она прочтет его мысли.

– Ну, это уж слишком, – со смехом отозвался Олимпий.

– А вот ты, моя госпожа, – вмешалась Ирас, – никогда не выйдешь замуж, если срочно не займешься своим лицом. Но ничего, средства есть. У нас в Нубии, где солнце палит еще нещаднее, кожу спасают ослиным молоком.

– Помогает и миндальное масло, – порекомендовал Олимпий. – Его раздобыть легче.

– Сколько ослиц надо подоить, чтобы получить нужное количество молока? – осведомилась я, поскольку эта идея показалась мне забавной. – Или в Александрии их достаточно?

Олимпий поднял брови.

– Миндаль тоже пойдет в дело, – шутливо пообещала я.

Но напоминание о замужестве не радовало. Хотя бы потому, что Мардиан упорно склонял меня к такому шагу.

Я лежала в низкой мраморной ванне, наполненной ослиным молоком, втирала белую жидкость в кожу и размазывал по лицу. Пальцы моих ног, высовывавшиеся из белой жидкости, выглядели странно. Ширма из сандалового дерева отгораживала меня от Мардиана, мерившего шагами комнату. Чтобы не скучать в ванной и не терять попусту время, я сочетала процедуры с деловыми беседами.

– Моя дорогая госпожа, – говорил евнух, и его голос звучал еще выше обычного, поскольку Мардиан был раздражен. – Этот вопрос весьма тревожит твоих подданных.

– О чем им беспокоиться, – упорствовала я, – если наследник уже имеется? У меня есть соправитель. Даже римляне признали Цезариона.

Совсем недавно была выпущена новая серия монет со сдвоенным изображением меня и сына.

– Цезариону всего пять лет, – гнул свое Мардиан, приблизившись к ширме. – Жизнь полна неожиданностей, и ни у кого из нас нет уверенности в будущем. Если Цезарион не достигнет зрелости, династия прервется. И разве ты собираешься выйти за него замуж?

– Не говори глупостей, – ответила я, поливая пригоршнями молока свои плечи.

– Но посмотри на происходящее со стороны. Весь мир думает так: поскольку стране нужны наследники, а вы, Птолемеи, предпочитаете сочетаться браком внутри семьи – значит ты ждешь…

– Меня не волнует, как там думает мир!

– А зря. Тебя должно волновать. Проблему все равно придется решать.

– Не сейчас!

Я закрыла глаза и погрузила лицо в молоко.

– Нет, сейчас. Тебе уже двадцать семь, скоро двадцать восемь, – многозначительно напомнил он. – Ведь бывали случаи, когда Птолемеи женились на чужеземцах. Разве твоя бабушка родом не из Сирии?

– Да, – сказала я. Правда, мой дедушка считал, что она ему не пара. – Но за кого ты предлагаешь выйти мне?

– Ну. Октавиан не женат…

– Октавиан! – воскликнула я. – Октавиан! Какое неаппетитное предложение!

Я позвала Ирас, потому что хотела выбраться из ванны и посмотреть Мардиану в глаза. Ирас явилась с полотенцами и халатом, и очень скоро я с хмурым видом появилась из-за ширмы. Мардиан выглядел искренне озадаченным.

– Я предложил его только потому, что ты в отличие от многих явно не имеешь предубеждения против римлян.

– Цезарь был другим, – коротко заявила я.

Не объяснять же ему, что Цезарь был больше чем римлянином, больше чем смертным человеком.

– Октавиан красив, – неуверенно пробормотал Мардиан, – и обладает огромным могуществом.

Меня передернуло: вспомнилась сцена, которую я увидела через окошко в Регии. Красив, могуществен да еще и сладострастен.

– О да. Тут я с тобой согласна.

– Ну а что еще нужно женщине?

Я рассмеялась:

– Признаю, названные тобой качества вовсе не помешают. Но мне хотелось бы добавить к ним сердце и жизнерадостность.

– Тогда беру свои слова обратно. Тебе придется искать не римлянина.

Ирас принесла горшочек миндального масла.

– Может быть, ты приляжешь здесь. – Она указала на кушетку, застланную плотными полотенцами.

– Потом. – Я хотела закончить разговор с Мардианом. – Понимаю, что ты желаешь мне только добра. Однако…

Могла ли я объяснить ему, как мало все это меня интересует? Даже сны мои были чисты и стерильны. Он, с детства ставший евнухом, не понимал приливов и отливов страсти, не мог уразуметь, что на одной стадии жизни она доводит до безумия, а на другой – исчезает, как в засуху уходит вода из речного ложа. Я прекрасно помнила счастье от близости с Цезарем, но порой удивлялась тому, что могла испытывать подобные ощущения.

– Может быть, тебе стоит подумать о царевиче из Вифинии или Понта, – рассеянно продолжил он. – О молодом супруге, который будет боготворить тебя и делать все, что ты пожелаешь. Никогда не предъявлять никаких требований, но существовать только ради того… чтобы удовлетворять тебя.

Мардиан покраснел.

– Ты рассуждаешь так, будто мне шестьдесят, а не двадцать семь, – отозвалась я.

При этом я попыталась представить себе, о чем он говорит, и невольно покраснела сама.