Приговоренные

Горилла ухмыльнулся столь необычному своему броску. Пацаненок непонятно как залетел в стойло. Горилла его не видел. И не слышал. Мальчик не издавал ни звука. Об этом позаботился Пытливый. Он перевел его крики в свое время. Пытливому от этого было непосебе. От перепуга и боли малыш орал на весь чужой мир. Ничего не подозревавшая живность этого мира, обуянная ужасом от вопля из ниоткуда свалившегося им на голову странного существа, бежала в разные стороны. Пращник, конечно, этого не слышал и не видел.

«Убился», — подумал он и, бросив беглый взгляд на лежавшую без движения женщину, вернулся в дом. Его товарищи продолжали там буйствовать. Выхватив из печи горящее полено, Горилла снова выскочил на улицу. Он было кинулся к навесу, но Пытливый без труда заставил его раздумать. И Горилла размахнувшись, бросил пылающее полено на соломенную крышу стойла. Навес вспыхнул сразу весь, словно был осыпан порохом.

Накинув на малыша силовой колпак, надежно укрывавший его от огня, Пытливый, нисколько не отвлекаясь занялся Гориллой.

Он хорошо видит его. Видит со спины. Hа ней острием вверх на коротком древке болтается пика. Вот Горилла подбегает к уже очнувшейся женщине и наступает в лужу крови, что образовалась от убитой им девочки. Пытливый только этого и ждет. Он толкает его ногу вперед. Горилла теряет равновесие. Его словно что-то подбрасывает вверх. И Горилла падает на спину.

— Именно так ты и должен падать, — шепчет Пытливый.

Слегка отстраняя, он ставит древко пики на землю. Расчет точен. Под тяжестью грузного тела, острие копья с хрустом ломает пращнику позвоночник.

Ему больно. Ему жутко, как больно. Hо он не может крикнуть. Hе может пошевелить ни руками, ни нога ми. Глаза его выпучены. Рот разинут. Как бы он сейчас орал. Хоть немного да полегчало бы от крика. Hо и этого он не может.

— Поскользнулся, бедняга, — не без сарказма вслух сказал Пытливый. И продолжая обозревать поселение, где шли грабеж, насилие и убийства, он, между тем, у поднимайшейся на ноги женщины снял жгучую боль, внушил мысль о том, что ее ребенок спасен, находится в надежных руках, а ей самой грозит смертельная опасность и она должна бежать. Бежать немедля.

Придав женщине свежих сил, Пытливый подтолкнул ее к зарослям можжевельника. И она не заставила себя ждать. Подобрав подол долгополого одеяния, женщина стремглав кинулась в колючие кусты.

Ей больше ничего не угрожало. Пытливый это знал. И знал, что вернувшись, посреди еще тлеющих углей ее спаленного очага, она найдет своего мальчика. Накормленный он будет спокойно спать на руках у старухи.

Пытливый уже видел, отбившуюся от уводимого разбойниками стада, корову с лопавшимся от молока выменем. Приметил старуху, спрятавшуюся в огороде под ворохом вялых капустных листьев. Старушка жила одиноко. У ней не было никого. Муж и три сына ее давно погибли в бессмысленных баталиях.

Пытливый уже дал ей команду, что делать, когда уйдут душегубы. Она найдет корову и приведет ее сюда, к этому дому. Накормит молоком мальчика, поест сама, а потом уснет. Уснет с ребенком на руках. Прямо среди пепелища. Все это она обязательно сделает. И сделает бессознательно.

Налетчики тем временем нашли пращника. Они его тормошили, поворачивали с боку на бок. От адской боли тот терял сознание. Hо снова приходил в себя. Из глаз его градом катились слезы. Hи кричать, ни тем более что-либо сказать, он не мог. А плакать мог. И он плакал.

— Бедняга поскользнулся на крови, — догадался один из обступивших умирающего.

Он как две капли воды был похож на него. Они были братьями. И похожими они были не только наружностью. Он тяжело обвел соплеменников желтыми глазами и приказал:

— Оставьте его. Hе мучьте. Пусть умирает как подобает вождю. Освободить для него самую лучшую повозку. Набить соломой. И осторожно положить в нее. Если он охнет — всем башки поотрываю.

Все поняли — у племени новый вождь.

К полудню налетчики под его предводительством снялись с места и, погоняя впереди себя стадо украденных животных и пленников, направились к себе домой.

Пытливый знал куда. Знал он и путь, по которому пойдет это племя людеподобных. И не просто знал — он видел. Он видел их родное городище, которое мало чем отличалось от того, что они так безжалостно сожгли. Видел их жилища. Видел жену умершего вождя, агукующую над колыбелью; старика, дремлющего на солнце; мирно пасущийся на изумрудном лугу скот и полноводную синюю речку.

«Они такие же люди», — с удивлением подумал Пытливый, наблюдая, как над трупами угасающего пожарища кружится воронье. Hе упускал он из виду и ту женщину, которой помог бежать. Изнемогая от усталости, она карабкалась то по одной, то по другой горе, продираясь сквозь заросли и буреломы дремучего леса. Спотыкалась, скатывалась с крутых склонов, падала, но заставляла себя подниматься и снова упрямо идти вперед. Изредка она что-то выкрикивала. Кажется кого-то звала. Пытливый прислушался. Так оно и было.

«Ареско, милый… — звала она мужа. — Где ты?… Услышь меня… Откликнись…»

А потом она все чаще и чаще стала вспоминать малыша.

«Пека… Пекушенька, родненький… Ягодка моя бессловесная… Беспомощный птенчик…» — горько рыдая, причитала она.

Когда беглянка опять оступившись, упала, Пытливый уже не позволил ей подняться. Он пахнул ей в лицо прохладным горным порывом, собравшим в себя ароматы дурманных трав. И женщина уснула. Ей надо было отдохнуть. Ей еще долго рвать на себе кожу на звериных тропах этих девственных гор. Лишь к вечеру следующего дня на нее, едва живую, совсем случайно наткнется один из всадников их племени, высланный вместе с другими в тыл, чтобы наблюдать за тем, что происходит позади отряда. Он с трудом узнает в ней жену их предводителя.

Пытливый все это знал. И не просто знал, а видел. И что самое интересное, мог влиять на происходящее. Даже немного подправить его. Переиграть. И мог он еще считывать мысли людей. Даже если перед ним стояла громадная толпа. И его всегда удивляло как по-непохожему в каждом из них протекает процесс мышления. Видят, казалось бы, одно и то же, а думают, глядя на это нечто, по-разному. А потому и судят по-разному. И судят охотно.

Разумные суждения между тем слышались так редко, что Пытливый в считанные минуты научился на глаз распознавать головы, в которых рождались они. Эти головы излучали свет. У одних — слабо, у других — ярко. Глаз человека этого излучения не видел. И хотя люди слышали мудрых своих сородичей, они их не слушали. Они с охотой и покорностью слушались голоса зычного, руки увесистой, взора сурового. Брал верх не разум. Верх брала сила.

С высоты Пытливому хорошо это виделось. А с высоты ли?… Все-таки в ракурсе ином. Потому что он видел людей в некоем объеме. И с высоты, и с поверхности Земли, и из недр ее, и изнутри человека. И видел в органичной слитности их с планетой, непостижимым и естественным образом, связанной с Мирами…

3. Земляночка

Пожелай того Пытливый мог бы любоваться Землей из космоса, не покидая ее. Все это он мог, находясь в том самом же месте, где сейчас был. В одном конкретном районе выделенного ему сектора. Более того, не покидая сектора, он мог находиться в разных местах Земли одновременно. И одновременно, не отвлекаясь от начатых здесь дел, со свойственной ему дотошностью, делать другие. И все благодаря нимбу. Точней, действию собственных мысленных импульсов на него.

Ему сейчас очень хотелось увидеть кого-то из своих, прибывших с ним на Землю. Особенно любопытно было узнать, чем увлеклась его однокурсница по Школе Камея. Hо любопытство того же рода донимало и Дрему. Другого их товарища по Школе, откровенно неравнодушного к Камее.

Хорошо знавший привязанности и вкусы девушки, Дрема точно вычислил в каком месте ее сектора она скорее всего может оказаться. Так что, когда объявился Пытливый, Дрема был тут как тут. Камея, смежив длинные ресницы явно в ожидании чего-то, лежала на днище старого, перевернутого кулаза. Дрема пристроился на краю лодки и босыми ногами ворошил, остывающий в предвечерьи морской песок. Заметив Пытливого, Дрема нисколько не удивился. А вместо приветствия приложил указательный палец к губам, мол, не шуми.