Страница 16 из 19
– Ну и что, а я однажды общалась с шутом… Помните, несколько лет назад тут проходила труппа, выступала на городской площади? Так вот, он назвался Леоном и рассказал мне об этом имени.
Даника отлично помнила того шута, как в одежде и среди труппы, так и без одежды в одиночестве.
– Он многое умел, – улыбнулась она. – И очень ловко глотал огонь.
– А ты, наверное, проглотила гвоздь. Ты ведь не хочешь, чтобы твой сын стал шутом? – сказала соседка, показывая на младенца.
Даника все время улыбалась. Она закрыла глаза.
– Наверное, нет. Но его будут звать Леон. Сильный львенок, представь себе. Мне нравится, что мой сын будет немного выделяться.
– Ну, в этом я не сомневаюсь. Но что скажет твой муж насчет этого имени?
Даника открыла глаза и спокойно посмотрела на женщину, словно бы издалека.
– Пусть Карл говорит, что захочет. Не ему решать.
Соседка мыла руки в тазике с водой на кухне, когда открылась входная дверь. Отец ребенка держался подальше от дома, как ему и велели. Она говорила, что можно возвращаться, когда уже долго будет тихо.
И вот он стоит в дверях и почти полностью заслоняет собой дневной свет. Он не зашел, остался стоять на ступеньке у двери. Ему пришлось наклониться, чтобы заглянуть на кухню.
– Она жива? – спросил он робким голосом, не вязавшимся с его внешним видом.
– Да. Она жива, но должна признать, она выжила чудом. Клянусь, сын – полная копия отца.
– Сын? – спросил Карл, распахнув глаза. – Вы хотите сказать, что…
– Да, у вас родился сын, черт побери. Иди уже к ним, хватит стоять тут и глазеть.
Карл протиснулся мимо соседки к двери в коридор. Терпкий запах земли и пота ударил ей в нос и заставил поморщиться, когда он проходил мимо.
– Его будут звать Леон, – добавила она.
При этих словах Карл замер. Он обернулся и вопросительно посмотрел на нее.
– Леон?
– Да, Даника решила, что вашего сына будут звать Леон.
– Ладно. Значит, так и будет, – сказал Карл.
Соседка покачала головой, едва Карл вышел из кухни. Она не понимала этого мужчину, как не понимала и его жену.
Когда она чуть позже направилась к себе на ферму, ее тяготило непривычное беспокойство.
– С мальчишкой что-то не так, что-то не в порядке, – повторяла она сама себе. – Ноги и руки не должны так выглядеть. У него явные мускулы… как у зверя. И он такой тяжелый. Только бы это не были проделки дьявола.
Она вздрогнула от собственного озарения и заговорила еще громче, в попытке заглушить мятущиеся мысли:
– Какого же богатыря Господь послал этой женщине. Подумать только, у Даники родился-таки ребенок. Сильный, крепкий парень. Господь милостив, Господь милостив.
sОна почтительно подняла взгляд в небо к Всемогущему, который, как ей казалось, должен был быть похожим на ее собственного верного супруга, а значит, носить седую бороду, широкие подтяжки и иметь синие глубокие глаза, глядя в которые невозможно соврать.
Сама она была низенькой женщиной крепкого сложения с пышными бедрами и почти такой же широкой спиной, и ходила она косолапо, слегка переваливаясь из стороны в сторону, так что сзади напоминала старого медведя. Бурый медведь – это один из тех зверей, кто органично смотрится в окрестностях. И он безопасен, пока не перейдешь ему дорогу. То же можно сказать и о соседке. Говорят, она некогда поймала врасплох одного работничка, который собирался уединиться с ее дочуркой в хлеву, и отвесила ему такую оплеуху, что лишила слуха.
Неподалеку от дома ей навстречу вышел Мирко. Внезапный порыв ветерка взъерошил мальчику волосы, которые на мгновение поднялись вокруг лица маленьким растрепанным облачком. Нисколько не похожим на львиную гриву.
Леон! Ее снова поразило, до чего дико называть маленького ребенка в честь чужого и смертельно опасного хищника. Как можно так рисковать? С таким играть нельзя, и еще не следует водиться с шутовскими труппами, которые иногда проезжали через долину. Все чуждое и необычное может представлять опасность, считала соседка. Даника играет с огнем.
С ее Мирко все иначе. Его имя означало «мирный», она проследила, чтобы все было правильно, когда его крестили. Она мечтала о веселом разумном мальчике, и Господь ей его послал. Можно получить то, о чем просишь, нужно только правильно попросить.
Еще Мирко был довольно красивым, несмотря на непослушные волосы и большие торчащие уши, выделявшие его из толпы родственников. К счастью, сомнений в том, что он действительно был сыном своего отца, ни у кого не было. У него были темно-синие глаза, как у отца, удлиненное лицо и приятные губы. В придачу он был самым задумчивым и послушным из ее детей.
– Как прошли роды? – спросил он маму. Солнце просвечивало сквозь тонкую кожу на ушах, так что они стали похожи на красные крылья летучей мыши.
– У Даники сын, так что все хорошо. Но не знаю… с ребенком что-то…
– Что?
– Да нет, ничего.
Мама Мирко пошла к главному входу, но, поставив ногу на первую ступеньку и ухватившись обеими руками за поручень, она помедлила и обернулась. Пальцы крепко держались за морщинистую старую древесину, на которую она с годами сама становилась похожей.
– Теперь у нее будет столько дел с ребенком… Тебе, наверное, придется больше помогать ей. Как думаешь, ты справишься, мальчик мой?
Мирко кивнул, и если уши у него горели и раньше, теперь и щеки зарумянились.
Сделать что-то плохое
Эй, ворона! Помнишь, я рассказывал об одном мужчине, которого мы с Мирко как-то встретили? Того, которого пытался согреть в лучах солнца?
После той встречи Мирко долго себя странно вел. Кажется, он несколько дней молчал. А хоть что-нибудь он обычно говорит, когда мы шагаем по дороге в поисках работы. По крайней мере, Мирко ищет работу. Мне все равно. Я просто следую за ним.
В какой-то момент мы уселись в тени, потому что жара стала невыносимой. Мирко просто сидел спиной ко мне и смотрел в пустоту, так что мне не оставалось ничего другого, как сидеть и смотреть ему в спину.
Помню, у него в тот день были очень красные уши, но он и правда много часов провел под палящим солнцем. Даже много лет. Темные волосы под кепкой были такими мокрыми, что пот ручейками тек по шее за ворот рубашки. Я сам стригу ему волосы сзади, так что я точно знаю, как выглядит его шея. Стараюсь стричь ровно, но это не всегда удается, потому что у меня слишком толстые пальцы для ножниц, а у него волосы вьются. Мирко все это отлично знает. Он просит убирать почти всю длину, чтобы волосы сзади были очень короткими, а с остальным он сам справляется. Мне нельзя много трогать его волосы руками, ему это не нравится. И ради Мирко я слушаюсь, хотя мне очень хочется.
С боков тоже надо стричь коротко, не понимаю, почему. Наверное, чтобы уши были на воздухе. Спереди волосы у него тянутся вверх и образуют взъерошенный вихор, напоминающий птичье гнездо на высокой скале.
Он может иногда сердиться на свои волосы и кудряшки, зато очень гордится усами. Их он подстригает острой бритвой. Очень тщательно выравнивает их над ямкой между носом и верхней губой и делает одинаковыми с обеих сторон. Усы должны начинаться под самым носом и постепенно утончаться к уголкам рта. Длиннее они быть не должны.
Он отказывается ходить к цирюльнику, хотя иногда у нас бывают на это деньги.
– Говорят, цирюльник способен выманивать у людей тайны, – сказал он мне однажды. – Нам это не на руку.
Мирко и меня бреет, когда нужно. Мне нельзя отращивать усы. А то я все время буду их выщипывать, говорит он.
Итак, в тот день шея у него была вся мокрая. Когда он вдруг обернулся и посмотрел на меня, я увидел, что лицо у него такое же. В первый и последний раз видел, как он плачет. С другой стороны, я никогда не видел, чтобы кто-нибудь плакал столько. По лицу текли реки.
Какие-то стекали в усы, другие затекали в уголки рта, третьи по щекам устремлялись вниз к подбородку, капали с лица и погибали в песке.