Страница 82 из 97
Она вновь заглянула в томные, с поволокой, глаза Шуллат и тепло охватило ее.
"Ма-ти… – тихо, словно в полудреме, прошептал у нее в голове голосок щенка. – Шу-ши лю-бит Ма-ти…" – и, свернувшись клубком, волчонок заснул.
Мати повернулась к магу. В ее глазах был вопрос. Она не решалась произнести его, боясь разбудить малышку.
– Теперь им нужно поспать, – Шамаш ответил вслух, лишь чуть приглушив голос, который вмиг стал похож на посвист ветра.
– Я велел рабам приготовить место для волчонка, – проговорил молчавший до того времени Атен.
– Тише, папа! – взволнованно зашипела Мати. – Ты же разбудишь!
– У них крепкий сон, – заметив, что и Ханиш заснул, колдун накрыл его ладонью, как одеяльцем. – Ты не отнесешь их к себе? – повернулся он к Мати.
– Ты хочешь оставить их одних?!
– Вовсе нет. Вдвоем. Так им будет спокойно. Я же сделаю все, чтобы их никто не беспокоил.
– Но вдруг они проснутся, совсем одни… Малыши испугаются!
– Мы узнаем, как только они откроют глаза.
– Пойдем, я помогу тебе, – проговорил Евсей. Он осторожно взял из рук мага волчонка, Мати, вздохнув, поднялась, поддерживая обеими руками спавшую Шуллат, и они направились к повозке.
Провожая дочь взглядом, Атен долго молчал.
– Ей будет невыносимо тяжело расставаться с Шуши… – наконец, прошептал он.
– Этого не случится.
– Сколько времени понадобится волчатам, чтобы стать взрослыми?
– Три года.
– Больше, чем остальным животным…
– Они – не обычные создания.
– Конечно… – караванщик вздохнул. – Но рано или поздно это случиться. И что тогда?
– Нити, возникающие сейчас, свяжут их обеих. Волчица – во многом зверь чувств, чутья. Она ощущает то же, что и ее хозяйка. Если той будет грустно, то и ей тоже.
Если девочка будет не в силах с ней расстаться, Шуллат не сможет уйти.
Хозяин каравана лишь задумчиво кивнул, принимая объяснения Шамаша и благодаря его за понимание. Он огляделся, проверяя, все ли в порядке, взглянул на царствовавшее в небесах золотое светило…
– Скоро полдень, – с сожалением понял Атен. И почему это вдруг времени вздумалось подгонять оленей, запряженных в его сани? Обычно в дни остановок оно ползло так медленно… Но не теперь, когда люди мечтали продлить до бесконечности каждый миг.
Караванщику не хотелось уходить, вновь погружаясь в дела и заботы пусть праздничного и такого необычного, но, все же, лишь еще одного дня земной жизни.
– Веселятся от души, – хмыкнул он, услышав доносившиеся со всех сторон радостные возгласы взрослых, смирившихся с тем, что сегодня им не удастся угомонить расшалившихся детей, чей задорный смех, казалось, разносился по всей земле.
Оставив малышей беззаботно играть под присмотром рабов, родители позволили и себе просто наслаждаться жизнью в сказочном солнечном краю.
Лишь в глазах Атена было не столь много радости, ибо он ни на миг не забывал, сколь скоротечно время счастья и как тяжело возвращаться назад, на землю испытаний и слез.
– Пусть, – колдун, поднявшись с камня, тоже огляделся. – Ты только скажи им, чтобы помнили: в полночь, на грани времен чары спадут.
– Здесь все такое настоящее, – наклонившись, Атен сорвал несколько травинок, а затем, растерев их пальцами, которые мгновенно окрасились в зеленоватый цвет, поднес руку к носу, вдыхая тонкий терпкий запах, – мне даже начинает казаться, что мир снежной пустыни – лишь тень того, что я вижу сейчас…
– Колдовство – это своего рода искусство.
– Я понимаю. Но как бы ни был красив плод, слепленный из глины, обожженный, раскрашенный яркими красками и покрытый лаком, он никогда не станет живым. Сколь бы он ни походил на настоящий, им не утолишь голод…
– Способность не просто творить, но и оживлять – одно из проявлений дара… Ни более того.
– Почему ты не гордишься столь удивительным даром? Разве он не достоин этого?
– Чем тут гордиться? Я ничего не сделал для того, чтобы заслужить его… – он качнул головой, прерывая так и оставшуюся незаконченной фразу. – Не будем об этом… Постарайся понять: я ухожу от этого разговора не потому, что стремлюсь скрыть какую-то тайну. Мне просто слишком хорошо известно, что следует за поиском различий между наделенным даром и лишенным его. Сначала приходит страх и благоговейный трепет, затем, стоит допустить ошибку – не важно, какую, когда власть и могущество даже маленькую, едва заметную, раздуют до размеров горы – и на смену им приходит ненависть, желание отнять, отомстить.
– Нет! В нашем мире…
– Торговец, – остановил его колдун, с укором глядя на караванщика. – Тебе необязательно признаваться в этом мне, но от себя-то зачем скрывать правду? Кому, как не тебе известно, что эта истина верна для всех миров.
– О чем Ты говоришь! – караванщик все никак не мог понять, что тот имел в виду.
Он терялся в догадках, перебирал в голове последние месяцы и дни пути. Да, многое он сделал не так, как следовало бы, однако это было вызвано почитанием, никак не ненавистью!
– Возможно, я что-то не правильно понял. Если так, поправь меня, пожалуйста. Но я слышал, что вас изгнали из города за стремление лишить жизни мага.
– Великий бог! – сорвалось с губ побелевшего, как снег, караванщика. Его сердце сжалось, дыхание оборвалось, словно сам Губитель коснулся рукой его души.
– Я ни в чем не виню тебя, – колдун чуть наклонил голову, недовольно поморщился, в который уж раз видя, как его слепое стремление к откровению оборачивается против него. Он хотел помочь караванщику понять, что совершенная ошибка – не смертный грех, что на ее уроке учатся, а не проклинают себя на чем свет стоит. – Кто я такой, чтобы судить других?
"Бог! Самый мудрый и справедливый судья…!" – готов был закричать Атен, но не смог вымолвить и звука.
Тем временем колдун продолжал: – Я просто стараюсь вас понять, и… у меня ничего не получается! В вас больше противоречий, чем во всех стихиях мироздания! – но в его глазах не было ни растерянности, ни беспомощности, а лишь грусть и глубокая затаенная тоска, всякий раз видя которую сердце караванщика посещало странное щемящее чувство, ибо эта тоска лучше всяких слов показывала ту бездну, которая лежит между ним и Шамашем.