Палачи и придурки

— Тс-с! Шурин пришел!

— Ну и что? — удивился писатель Чугунов. — Мы с ним знакомы — прекрасный человек! Только постой, что-то я такое слышал... не далее как вчера. Говорил кто-то, будто КГБ его забрал? За какие-то связи с иностранной разведкой. Значит, враки?

— Отпустили, отпустили! — зашипел Георгий Николаевич, приложив палец к губам.

— Интересно! — сказал Веня.

Георгий Николаевич отчаянно замахал на них руками, чтобы молчали, чтобы не услышал профессор, потому что все тонкое в этой квартире — и стены и двери. Рухнуло его предприятие с бутылочкой спирта, и сначала он сильно было огорчился. Но в следующую минуту явилась ему счастливая мысль: у шурина деньги должны быть, можно, в конце концов, одолжить у него. К тому же два таких торжества — возвращение из Японии и освобождение из узилища, избавление от каких-то там органов, — просто невозможно не отметить. Так уж водится на Руси. Сообразив все это, пребывал Георгий Николаевич в возбуждении, пока принимал Всеволод Петрович душ, весь исходил от нетерпения.

Профессор вышел к гостям тщательно одетый — при белоснежной рубашке и галстуке, но хоть и принял он душ и скинул с себя все, в чем находился в камере предварительного заключения и выбросил в мусоропровод, хоть и побрызгал себя французским одеколоном, чудилась ему та же тюремная казенная вонь, и он с отвращением принюхивался.

— Позволь, Всеволод, представить тебе, — подскочил к нему Георгий Николаевич. — Писатель Чугунов, мой однокашник...

— Мы знакомы, — обидчиво дернулся Чугунов, — я ж тебе говорил...

— Да-да, — вспомнил Всеволод Петрович, — ведь вы бывали уже у нас?

— Бывал.

— Помнится, вы еще рассказ вслух читали.

— Повесть.

— Помню, помню. Очень было интересно.

Помнил он, как чуть не уморил их Чугунов заунывным чтением.

— А это Валерий Евгеньевич В., историк, кандидат наук, тоже мой однокашник, — Валерий Евгеньевич В. вскочил и склонился в светском поклоне, отчего еще больше стал похож на виселицу. — Между прочим, написал книгу «История Крымских татар»...

— Первый том. До двадцатого года, — скромно уточнил историк.

— Да. И среди татар пользуется огромной популярностью. Ему даже намекнули...

— Жора!

— Молчу, молчу!

— Вы татарин?

— М-м, не совсем, — замялся Валерий Евгеньевич. — Но я уже переписал паспорт на татарина. Теперь это дозволено.

— Понятно. Что же, будете писать второй том? Ведь после двадцатого года самое интересное время. Интересное и про́клятое.

— Буду! — сурово сказал Валерий Евгеньевич В.

— Эх! — вздохнул писатель Чугунов. — Дал бы мне материалы, я бы такой роман написал!

— А вот Веня, — Георгий Николаевич развернул профессора к скромно улыбающемуся Вене.

Тот вскочил и щелкнул каблуками.

— Да-да, просто Веня. Впрочем, юрист. В настоящее время без практики.

— Ты юрист? — удивился Георгий Николаевич. — Что же ты до сих пор молчал?

— А ты не спрашивал.

Георгий Николаевич тревожно посмотрел на него: «Ну вот, еще один юрист! Тот был водопроводчиком и вдруг юристом оказался, а этот...»

— Сева, на минутку, — поманил он, повлек Всеволода Петровича в прихожую и там зашептал ему в ухо. — Понимаешь, мы тут того... поиздержались все. А компания чудесная, не хотелось бы так вот, не досидев, расходиться. Как говорится на Руси, отпустить полутрезвого гостя — вее равно что упустить подранка на охоте, хе-хе! Так вот, не мог бы ты поспоспешествовать...

— Конечно, конечно, гость — святое дело. Подожди, у меня в чемодане...

Всеволод Петрович ушел к себе и через минуту вернулся с пузатой, нарядной, как невеста, бутылкой виски.

— Надо же, не изъяли там, вполне честными оказались.

Бережно, двумя руками принял ее Георгий Николаевич.

— О-о! — только и смог он вымолвить.

Бережно же отнес в гостиную и, только поставив на стол, вздохнул радостно.

— Ну, братцы, приобщимся и мы к западным благам! К цивилизации ихней, чтоб им...

Оживились гости, зашумели. Стоя в прихожей, слышал их веселье Всеволод Петрович, он уже хотел войти в гостиную вслед за шурином, но вдруг такая тоска, такая пустота навалилась на него, как будто выпотрошили, словно рублевую курицу, вынули все внутренности и душу. С тоской же он оглянулся на дверь, ведущую на лестницу — почудилось за ней шевеление, шорох, и глянул пронзительный, просвечивающий сквозь дубовые доски глаз соглядатая, и был он похож на ледяной, разбавленный водицей глаз следователя. «Черт! — сморщился Всеволод Петрович, — выпить разве как следует!» — и шагнул в гостиную.

Разливал Георгий Николаевич виски в высокие хрустальные бокалы, суетился.

— Содовой, извините, не держим! — балагурил он. — И льда не припасли. Так что приобщаться к Западу будем чисто по-русски!

Всеволода Петровича усадили во главе стола как хозяина и благодетеля, налил ему шурин полный бокал.

— Штрафную! — сказал требовательно.

— Много мне, — слабо запротестовал Всеволод Петрович.

— Штрафную, штрафную! — зашумели и гости.

И тут заметил профессор, что юрист без практики Веня, сидевший ранее в дальнем конце стола, сейчас оказался по правую его руку и совсем близко, и было в этой близости какое-то значение, намек.

— С богом!

Выпили, закряхтели, прислушиваясь к действию заморского напитка.

— Не-е, — сказал писатель Чугунов, — парфюмерия. «Сибирская» наша несравненно лучше.

— Да нет, ничего, — помотал головой Валерий Евгеньевич В. — Забирает.

Выпил полный бокал Всеволод Петрович, выпил единым духом, как никогда еще не пил в жизни, словно заполнить хотел пустоту внутри себя, и вмиг скособочилась комната, поплыли лица гостей, и буфет с дорогой посудой накренился, вот-вот упадет, рухнет со звоном. Хотел профессор вскочить, придержать, но ноги вдруг исчезли и нечем стало опереться о пол. В ужасе он зажмурил глаза, ожидая грохота, однако прошла минута, другая, грохота не последовало. Приоткрыл Всеволод Петрович один глаз, другой — буфет кренился, шатался и не падал. Сообразил и рассмеялся и вспомнил, что ничего еще не ел сегодня.

— У меня к вам, уважаемый профессор, есть небольшой разговор, — донесся до него справа, словно бы издалека, из тумана, голос юриста Вени.

— Что? Вы мне что-то сказали? — склонился он к Вене и чуть не упал, а может и упал бы, не подхвати его Веня плотно под локоть.

— Я говорю, что имею к вам конфиденциальный разговор, — тихим голосом заговорил ему в самое ухо Веня.

— С‑слушаю, — Всеволод Петрович попытался взглянуть на собеседника, но были перед глазами туман и неясные тени.

— Я в курсе ваших дел, — отчеканил Веня.

И тут все стало у Всеволода Петровича на место: прояснился взгляд, и он различил круглую лысоватую голову юриста и его благодушно и скромно усмехающееся лицо, явились на место и ноги, и он напрягся, уперся ими в пол.

— Вот как? — не шатался, не кренился больше буфет, и гости перестали разлетаться по комнате.

— Да. И более того, я здесь именно в связи с вашим делом. Именно, чтобы поговорить с вами.

Всеволод Петрович внимательно посмотрел ему в лицо, в благодушные щелочки глаз. «А откуда ты, милый, мог знать, что я буду дома? Так вот откуда опасность! Это их человек!»

— Вас ко мне приставили? — спросил он напрямик, с некоторым даже весельем в голосе.

— Что вы, господь с вами! Я не из тех, я как раз наоборот. Да и напрасно вы думаете, что к каждому отпущенному под подписку приставляют еще и человека. Этак они людей не напасутся. Проще было держать вас в камере.

— Резонно, — согласился Всеволод Петрович. — Но откуда же вы узнали, что меня отпустят?

Хохотнул Веня, головой вбок кокетливо повел.

— Я юрист, — сказал скромно, — и у меня могут быть мои маленькие профессиональные тайны. Вас они не должны интересовать.

— Ну хорошо, хорошо, я слушаю.

— Так вот, кроме того, что я юрист, я еще и журналист. Независимый. В город Благов приехал по поручению одной столичной газеты, которая чрезвычайно заинтересовалась вашим делом.