Страница 24 из 89
— Ну-ка, ну-ка, что за мастера? Любопытно!
— Да ведь профессор наш великий изобретатель, рационализатор. Все время что-нибудь изобретает для своих новых технологий. Инструменты, приспособления. Чтобы изготовить иные — талант требуется. Но почему-то так повелось у нас: что ни талант, то и пропойца. Но, повторяю, это в ничтожных количествах, на благое дело.
— Вот вы как рассуждаете! — осуждающе покачал головой Виталий Алексеевич. — Значит, для достижения благой цели все средства хороши? Так? Даже и противозаконные? — он пристукнул слегка кулаком по столу, черты лица его деревянно затвердели, и заледенели зрачки.
— Да я что, — потерянно взглядывая на это лицо, пробормотал Феликс Яковлевич, — я тоже...
— И вы тоже! И вы тоже способствуете, льете, понимаешь, воду на мельницу! Видя со стороны профессора Чижа злоупотребления властью, служебным положением, вы не подошли к нему, не взяли его за руку, не сказали: «Остановись! Мы не позволим тебе разбазаривать народные средства!» Не‑ет, не сказали! Вы преспокойно соучаствовали в преступлении! Да, вы, дорогой мой, соучастник!
— Не соучастник я! — вскричал Феликс Яковлевич, невольно загораживаясь рукой от ужасного обвинения.
— Да как же: видели, знали и не поставили в известность соответствующие органы. Как же не соучастник! И статья имеется в Уголовном кодексе. Желаете посмотреть?
— Нет-нет, не желаю, я вам верю... Впрочем, что это я... Но ведь из чистых побуждений! — доцент все глубже как бы проваливался, вдавливался в стул.
— А взятки профессору давали тоже из чистых побуждений?! — громыхнул Виталий Алексеевич, выпрямился, метнул в собеседника молнии.
— Какие... взятки? — пришептал Феликс Яковлевич.
— Забыли? Ах, какие мы забывчивые! Ну-ка, напрягите свой ученый мозг, диссертацию свою кандидатскую вспомните...
— Кандидатскую? Не понимаю...
— Не понимаете? Так я напомню... За сколько диссертацию купил! — вдруг грохнул кулаком Виталий Алексеевич и со стула вскочил и, перегнувшись через стол, вперился взглядом в самую душу доцента. — За тридцатирублевую вазу! За тридцать сребреников! Дешевы же нынче диссертации!
— Да что вы такое... Да при чем здесь ваза...
— Вазу профессору давал?
— Не давал, но дарил! — Феликс Яковлевич начал понемногу выкарабкиваться из стула. — Да, дарил! Какая же это взятка! Подарил из чувства благодарности...
— Во-от! — торжествующе гаркнул следователь и с такой резкостью уставил в него указательный палец, что Феликс Яковлевич опять провалился, вдавился в стул. — Из чувства благодарности! Отблагодарить хотели! Так что же это, как не взятка? Он вам диссертацию, вы ему вазу... Прелесть! Идиллия! Вот откуда расплодилось в стране племя горе-ученых... Впрочем, ладно, — все еще полыхая негодованием, он сел, взял чистый лист бумаги. — Итак, факт дачи взятки мы признали...
— Не взятка это! — в отчаянии вскричал Феликс Яковлевич. — Подарок!
— Подарок, подарок, — благодушно уже сказал Виталий Алексеевич, быстро строча по бумаге изящной шариковой ручкой. — Вот этот подарок мы сейчас и оформим, распишемся под ним. Извольте! — он протянул вполовину исписанный листок через стол.
Взял Феликс Яковлевич листок дрожащими руками, хотел прочитать, но строчки двоились, сливались.
— Ну, ну! — подбадривал следователь, перегнувшись через стол, нависая над ним как рок, как неизбежность. Жаркая волна его дыхания опалила Феликса Яковлевича, напористо шибануло в нос мужественным запахом пота в смеси с тонким ароматом французского одеколона — в голове поплыло, затуманилось и, мучаясь и корчась душою, он подписал...
— Отлично! — моментально выхватил из-под руки его листок Виталий Алексеевич и сунул в папку. — Отлично! Надеюсь, вам известно, что дающий взятку несет такую же ответственность, как и берущий ее...
— То есть! Вы хотите...
— Как и берущий ее! — повторил Виталий Алексеевич с нажимом. — Но! Откровенное признание или, иными словами, явка с повинной — а именно так мы оформим ваше заявление — часть вины снимает. Суд, разумеется, учтет.
— Какой суд! Да вы что... да вы...
— А как же, дорогой вы мой! Вы что же, до сих пор еще не уразумели, в какую историю влипли? Ведь я вас не для приятной беседы вызвал повесткой. Для бесед, поверьте, мы здесь временем не располагаем.
— Этого не может быть! Послушайте, това... гражда...
— Пока что еще «товарищ». Пока!
— Товарищ! Этого нельзя допустить! У меня семья! Жена, дети...
— Ну, любезный Феликс Яковлевич, разве можно быть таким неоригинальным! Жена! Дети! Вы меня разочаровываете, ей-богу! При чем здесь жена и дети?
— И теща! — добавил Феликс Яковлевич. Все ниже и ниже сползал он со стула, и вскоре лишь всклокоченная голова его торчала над краем следовательского стола.
— И бабушка с дедушкой? — саркастически усмехнулся следователь и небрежным, неуловимым движением нажал магнитофонную кнопку.
И оглушил Феликса. Яковлевича собственный его голос:
— «Что же вы хотите, если семьдесят лет злоба копилась в концлагерях, в очередях, в трамваях, в приемных бюрократов и откладывалась в наших генах! Ее еще на внуков и правнуков хватит!»
— Узнаете? Ваш, ваш это голос! Значит ничего, кроме злобы вы в стране нашей не видите? Значит, по-вашему, никаких достижений, все у нас плохо? Вот отсюда и облик ваш моральный! Ничего святого-то не существует!
— Простите! — вымолвил придушенно Феликс Яковлевич.
— Ну ясно! Чуть что — сразу: «простите!» А так и страна для вас плохая, и все не так не этак, все плохо и хочется в Швецию умотать, а? — хитро прищурился Виталий Алексеевич на доцента.
«Откуда он про Швецию знает! — бухнуло у того в голове, — Про приглашение! А‑а, почтовый ящик! Вот оно! Значит, было приглашение от Свенсона, было!»
— Да, — спокойно кивнул следователь, — приглашение из Швеции вам было. Только как же вы поедете, будучи под следствием?
Феликс Яковлевич подался вперед так, что подбородок его оказался как бы положенным на край стола, белыми холеными ручками он ухватился за столешницу, и казалось, будто стоит он там на задних лапках.
— Блохин, миленький, — тихо простонал, — не надо суда! Не надо следствия! Я все... как скажешь... Не надо, а?
Виталий Алексеевич откинулся на спинку стула и руками развел, словно бы в сомнении.
— Ну уж и не знаю, не знаю! Разве только... разве только полнейшее и откровеннейшее признание! Как на духу! Если все напишете...
— Н‑напишу, — прошептал Феликс Яковлевич.
— Все до мельчайших подробностей. И как спаивает ваш профессор народ казенным спиртом, и про взятки с больных, и про злоупотребление служебным положением, и про... Одним словом, идите домой и пишите. Обстоятельно, подробно. Вот тогда, может быть...
— Иду, — поднялся Феликс Яковлевич, закивал согласно, бочком продвигаясь к двери.
«Ай-яй! — разочарованно покачал головой Виталий Алексеевич, оставшись один в кабинете. — Мелкий, ничтожный народец! Даже противно, честное слово!»
Он еще посидел, побарабанил по столу пальцами в задумчивости, вдруг встрепенулся, подхватил под мышку папку и твердым, уверенным шагом победителя направился в кабинет шефа своего, прокурора Ивана Семеновича.
Кислым, неустойчивым взглядом встретил его Иван Семенович.
— Чего сияешь? — хмуро спросил, и Виталий Алексеевич мгновенно согнал с лица победительную улыбочку. — Тут опять из суда оправдательный приговор, а он сияет. Ну, садись, не стой над душой. Что у тебя?
С готовностью распахнул перед ним папку Виталий Алексеевич.
— Информирую, Иван Семенович. Судя по всему, там... кладезь, который разгребать да разгребать.
— Ну-у? Ай-яй-яй! А ведь какой приличный человек с виду! Светило медицинской науки! Профессор, знаменитость! Вот и поди ж ты!
— Темна душа человеческая и темны его мысли!
— Угу. Ну давай, дружок, разгребай. Только смотри у меня! — Иван Семенович погрозил кулаком. — Чтобы потом никаких вот этих... оправдательных приговоров!