Навья кровь

Глава 5

Лиза не проснулась, когда сталкер спрыгивал на своей «остановке», продолжила крепко спать, когда их небольшой караван углубился в заснеженный лес, а вот усиление метели наконец-то её разбудило, так как ледяной ветер играючи продул плед.

Девушка упрямо продолжила сидеть на дне саней с закрытыми глазами, но хватило её только на несколько минут.

— Что, скучно стало? — спросил Егор Павлович, когда она умостилась рядом. — Ну, посиди со мной, побалакаем. Видала? Погодка, конечно, так себе. Ну, ничего. Нам, главное, успеть до того, как дорогу заметёт.

Гомельчане чистили дороги до поселений-спутников не слишком регулярно и не все. Например, в Сельмашевском направлении жило пятнадцать человек, которые не снабжали Центральный район ничем серьёзным и важным, так что с первой метелью про них забывали, и так до поздней весны, пока оголодавшие провинциалы не появлялись на гомельском вокзале. К тому же для экстренных случаев имелась радиосвязь, и в случае чего, до мини-поселения можно было добраться через потусторонние пустоши даже быстрее, чем напрямик.

А вот свинина и молочные продукты ценились и уважались, так что раз в две недели, перед прибытием посылок с фермы, старый трактор проезжал по лесной дороге и расчищал путь, и потом сопровождал обоз до города. А уж назад фермеры добирались сами. Кроме снега, особых опасностей ожидать не стоило.

Но это, конечно, только зимой. Летом проторенный маршрут из города в любые окраинные поселения был полон опасностей. А сейчас благодаря снегу даже ямы на дороге отсутствовали — полозья скользили ровно, уверенно и легко.

— Слышь, Антон! Наподдать надо, а то засыплет! — привстав с сиденья, крикнул Егор Павлович, глядя вперёд.

Ему не ответили, но ветер донёс слабое «Н-но» и еле слышный щелчок кнута. Егор Павлович тоже «наподдал». Кобыла неохотно прибавила шагу, но на рысь не перешла.

Снегопад становился всё сильнее, и он давно бы присыпал поклажу в санях, если бы не ветер, который тут же его сдувал. Но видимость пока была терпимой, да и снежные отвалы по краю дороги вряд ли дадут заблудиться, если стемнеет раньше, чем они доедут.

Холодно, ветрено, но спокойно. Волноваться не о чем.

Скучно только.

Лиза уставилась куда-то в район лошадиного хвоста и принялась было размышлять о предложении Тимура — всё-таки она сомневалась, что правильно поступила, согласившись на одиночные походы, но Егор Павлович не был бы собой, если б смог ехать в молчании.

— Как мать?

Девушка даже вздрогнула от неожиданности.

«Смешной ты, Палыч. Будто сам не знаешь».

— Всё хорошо.

— Ну да, ну да. Когда ей рожать?

Лиза, пользуясь тем, что нижняя часть лица прикрыта пледом, недовольно поморщилась — ей не нравилось очередное «интересное положение» матери, но вот ответила ровно и вежливо:

— Скоро.

— Недели через три?

Девушка на этот раз демонстративно промолчала. Разве нормальные люди спрашивают о сроках? Вдруг нечисть случайно услышит! Но, кажется, Егор Павлович и не ждал ответа, потому что после очень короткой паузы продолжил:

— Если через три, это ж в самый Новый год получается! Вот подарок Дмитричу, да?

Лиза снова промолчала. Она считала, что многочисленное потомство интересует отчима так же, как приплод на свиноферме, исключительно в прагматичном смысле. Ну, или как показатель того, что он ещё «ого-го» мужчина. По крайней мере, особых отличий между приёмными детьми, десятком пригретых сирот, чужими отпрысками и родными по крови Олег Дмитриевич не делал. На всех одинаково орал, всех одинаково оскорблял и так же одинаково скупо хвалил, если удавалось ему угодить. И затрещины всем раздавал одинаково, делая различие лишь по возрасту — совсем маленьких не бил.

При этом на ферме никто не голодал, не ходил оборванцем, заболевших лечили всеми доступными способами, соблюдался режим работы и отдыха, а в хорошем настроении отчим мог даже собрать вокруг себя малышню и почитать какую-нибудь книгу, причём на разные голоса и очень артистично.

Так что гомельчане, да и чужаки из других мест поголовно считали Олега Дмитриевича этаким строгим, но справедливым отцом для всех, кто оказался в зоне его внимания, заботы и любви. Как, в принципе, и большинство взрослых жителей фермы.

Лиза же, благодаря своей способности отводить глаза, иногда бывала там, где ей быть не положено и слышала то, что слышать нельзя, и понимала, что чего-чего, а любви к окружающим, даже самым близким, у отчима точно нет. Любил он только себя, и все его редкие проявления доброты и ласки всего лишь тешили его собственное самолюбие. Вот, мол, какой я благородный и внимательный. Сам собой восхищаюсь, а тем, кто живёт благодаря моей заботе, даже завидую.

Егор Павлович, не подозревая, какие мысли бродят в голове у Петрович, самозабвенно болтал дальше. Лиза в какой-то момент словно отключилась, снова уставилась на круп лошади и задумалась о предложении главного курьера.

— Лизка! Ты что, опять заснула?

— А? Простите. Ветер, не расслышала.

— Я говорю, как тебе горький хлеб посыльного?

Девушка пожала плечами.

— Неблагодарное это дело, Петрович. Лучше б замуж пошла. И при деле всегда, и в тепле, и с детишками. А если муж хороший попадётся, так вообще, лафа. Я знаю, что говорю, старшие пристроены так, что любо-дорого глядеть. Вот, Анюте скоро шестнадцать, тоже буду жениха искать.

«Отчим притаскивал каких-то обмылков на смотрины, целый год покоя не давал. Но не срослось, слава богам, а то сидела бы сейчас, как мать, с очередным пузом, да выполняла приказы какого-нибудь дурака вроде Димона покойного».

— Удачи в поисках, — вслух коротко обронила Лиза.

— Спасибо, — заулыбался возница, отчего его пухлые щёки разъехались в стороны, сделав лицо ещё шире и упитанней. — Так что зря ты момент упустила. Это в моё время до седых волос в девках ходили, но сейчас другие времена. Двадцать исполнилось и привет, ты старая дева, никому не нужная. А тогда — равенство, образование, всякое такое прочее. Девчонки учились, карьеры делали, кавалеров перебирали, требования выставляли из тридцати пунктов «настоящий мужчина должен». Попробуй ещё найди такую, чтобы нос не задирался выше неба. И чтобы красивая при этом, и покладистая, и бабла не требовала, да плюс борщ варила.

«Опять престарелые сказки. Не верю, что женщинам так легко и свободно жилось хоть когда-то. Не может такого быть».

Егор Павлович мечтательно вздохнул: