Страница 18 из 67
В лес зашли только двое. Третий остановился у кустиков, распатронил комбинезон и принялся отливать. Остальные осмотрелись, пощупали сосенку, посовещались, решили — толстовата, подошли к осине в руку толщиной, довольно кивнули, и тот, что с топором принялся рубить ствол под корневище. Через три взмаха осинка с противным скрипом стала заваливаться к дороге.
— Шайзе! — выкрикнул третий танкист, отскакивая. — Вилли, ты идиот! Снаряды бы так подавал, как деревья рубишь.
— Сам бы и рубил, — ответил второй танкист.
— Мне нельзя. Я наводчик, натура тонкая. Мне по русским еще стрелять. Лучше топор Ковальски отдай.
— Не-не, — замотал головой другой танкист, — я повелитель радиоволн, мой инструмент — отвертка. И из меня дровосек, как из тебя радист. Пусть Вилли дерево рубит, ему полезно. Какая разница что подкидывать, снаряды или бревна?
Наблюдая за немцами из-за стволов, Семен прислушивался к разговорам и жалел, что ни черта не понимает. Немцы посмеивались, тыкая друг друга пальцами, явно споря в шутку. А Бесхребетный злился — подобраться не выйдет. Надо уходить. И тут один из танкистов, отсчитав шагами три метра, в несколько взмахов перерубил ствол осины. Затем, он поднял трехметровое бревнышко, и положил его на плечо, а остальные, шутя над ним, принялись оттаскивать крону. Это шанс, понял Семен — немцы сгрудились, встав спиной к чаще, а там орешник.
Сжав зубы, он скользнул к кустам. Не успели немцы оттащить мешающую осиновую крону, как позади возник русский с клинками в обеих руках…
Два быстрых движения и прыжок к третьему. У немца округлились глаза, он отшатнулся и клинок прошел выше, располосовав щеку. Но немец закричать не успел — оба «Золингена» поочередно вошли в тело. Один в шею, второй в правый бок. Танкист выронил бревно и громко захрипел, валясь на землю. В глазах ужас, руки пытаются закрыть рану в шее.
Двое других распластались в разных позах — один на спине, уже затих, второй навалившись на осиновую крону, еще «отходил», лишь ноги мелко подрагивали.
Семен замер, прислушиваясь. Пока резал немцев, громкий треск стоял. Но от танка слышались удары по железу. Пригляделся — командир так и сидит на башне в гарнитуре, а танкист что-то молотком то ли приколачивает, то ли сбивает.
Семен выдохнул. Самого начало потряхивать. Троих в пару секунд порешить — не баран чихнул. Повезло, что обычные танкисты, беспечные, непуганые, к слову — из оружия только топор. Будь эти трое следопытами, которых поутру прикончить удалось, просто ушел бы, не рискуя. Но как трясет-то!
Присев на срубленный ствол, Семен смотрел на последние секунды жизни немца. А еще живы и здоровы двое, но их так просто не взять. Танк от леса стоит на приличном расстоянии, и незаметно подобраться — не выйдет.
Хорошо бы с этими тоже разделаться. В танке наверняка имеется запас продуктов, те же консервы, или галеты, хлеба свежего бы… А еще оружие. Нет, боеприпасов более чем достаточно, и маузер менять — смысла нет. Пистолет с боезапасом бы раздобыть. Однако продукты предпочтительнее.
Семен собрал свои вещи в одно место. Взял карабин, и пару гранат. Оба трофейных клинка заняли свои места в голенищах. Выдвинулся к самому краю.
Танкист продолжал что-то править молотком, а командир, видать, успел слазить внутрь. Теперь он что-то жует, рядом ранец лежит, гарнитура вверх сдвинута. Иногда посматривает на лес. Значит, скоро всполошатся. Надо решать — или плюнуть и уходить в лес, или попытаться снять обоих из карабина — по-иному никак. Встал танк хотя бы на десяток метров ближе к лесу…
Командир привстал, глядя на лес.
- Kowalski! Todt! Klebke! — крикнул он.
Немец прекратил возиться с инструментом и тоже смотрит на лес. Все, медлить нельзя. Первым командира, у него кобура виднеется, а у механика оружия нет, лишь молоток в руках. Маузер рявкнул одиночным и сразу прицел на второго — выстрел. Семен выругался — не успел! Командиру он в грудь попал, тот раскорячился между люков, но второй танкист успел нырнуть за корпус. Прыткий, сволочь — думал Семен, делая рывок к танку. Бежал быстро, рывками влево-вправо, но выстрелов не последовало. Рухнул у корпуса и перекатился к гусеницам вплотную. Осмотрелся — немца нигде не видно. Сбежать к противоположному лесу он бы не успел.
Куда делся немец, Семен понял, когда на гусеничную полку забрался — танкист через боковой люк башни в танк залез и теперь истерично орал что-то. При этом тело командира елозило, будто живое. Нет, он мертв, просто одна нога в люке, вторая снаружи, и теперь механик пытался вытолкнуть ногу мертвеца, чтобы задраиться.
- Не шали! — крикнул Бесхребетный, осторожно заглядывая внутрь.
В ответ прострекотала очередь. Все пули ушли в небо. Вот ведь ситуация — просто так с тела кобуру не снимешь. Стянуть тело и разжиться пистолетом? Тогда танкист точно задраится.
Послышался гул техники. Оглянувшись, Семен выругался — судя по приближающемуся облаку пыли, идет колонна и крупная. Немец тоже понял — спасение рядом и принялся громче орать и стрелять через проем люка. Бесхребетный досадливо сплюнул, выхватил «колотушку», снял колпачок и дернул шнур. Гранату кинул в башню и, прихватив ранец, прыгнул вниз.
Панический крик обреченного, взрыв, и сильный толчок в спину. А в ранце ничего кроме початой пачки галет и упаковки с шоколадом не нашлось…
Семен понял, что проснулся. Небо уже посветлело. Было свежо и тихо. Даже канонады не слышно. Полежал. Даже удалось вновь задремать, как протяжный петушиный крик разбудил окончательно…
Дверь отворилась и, пригибаясь под низкой притолокой, в сруб зашел старшина. Комаров держал в руках котелок и четвертину ржаного хлеба.
- Доброе утро, хороняка! — поздоровался он.
- И тебе здорово, — кивнул Семен, поднимаясь.
– Вот, завтрак тебе принес, — и старшина протянул котелок с ломтем хлеба.
Внутри оказалась та же «шрапнель», холодная, хоть не пригоревшая, но хлеб был свежим и пах просто чудесно. Семен с жадностью накинулся на еду. Пока он ел, старшина свернул козью ножку и закурил.
Когда котелок опустел, старшина отцепил от ремня флягу и протянул её Семену. Тот глотнул, удивился содержимому и приложился еще.
- Спасибо, — кивнул Семен, протягивая флягу старшине. — С чего такая щедрость?
- За то, что промолчал, — хмыкнул старшина. — И за урок, что ты с сержантом нам преподал. Слышал, что ночью творилось?
Следом Комаров поведал, что ночью дозоры заметили шевеление в кустах. И выдвинутое к самому болоту охранение смогло перехватить немецкую группу. В завязавшейся рукопашной бойцы часть немцев перебили, и смогли отойти, прихватив одного раненого немца. А потом с немецких позиций ударил пулемет…
- Жаль языка не донесли, — посетовал Комаров, — сдох, зараза, а то бы прояснил по тебе, раз командиры не верят.
- А ты, стало быть, веришь?
- Верю! — стукнул старшина кулаком об колено. — Я ведь в армии шестой год. По виду и ухватками, видать — что свои. И трофея вы справного принесли, и вид имеете — что верится…
- Воевал?
- Финская, — ответил Комаров. — А ты? Тоже видать воевать приходилось.
- Нет, в финскую не довелось, но повоевал. Где — не спрашивай. Подписку давал.
- Даже так? Хм…
Минуту оба молчали.
- А наш политрук батальонный, чего на тебя так взъярился?
- Дела давние, — отмахнулся Семен. — Давно его знаю, пакостить уж горазд. И все умными словами складно объясняет, да толку от того… а-а-а, — махнул рукой в сердцах, — не спрашивай лучше. Ведь тоже на карандаш возьмет. Ты лучше поясни — что там произошло, что политрук ко мне бешеным зверем примчался?
- Сам не знаю. Он как на тебя с утра глянул, так к ротному сунулся. Что там было — не знаю, но спорили громко. Затем политрук вышел. Довольный. И в штаб убыл. А вечером прибежал уже злой. Кликнул ротного и к тебе.
Семен в раздумьях почесал затылок — ситуация не прояснилась. У Мануилова поддержка имелась в виде родственника в политотделе армии. Вот и думай голова, к чему готовится. Ясно, что выбор не велик, и варианты не радуют — все хреновей другого.