Тропой мужества

– Не знаю, – хрипло ответил Сергей. – Передать удалось устно бойцу одному. Дойдет или нет, не знаю.

– Ты хотел сказать – дошел или нет? – уточнил Павел. – И расскажи все, наконец!

– Я вижу, что не хочешь, – сказал Вася, – но надо. Давай через не хочу.

Сергей вздохнул и начал рассказывать. Как попал в тело офицера, точнее командира, а еще точнее в комиссара. И было обрадовался, что удачно попал, но комиссар был ранен, и ранение из легкого перетекло в тяжелое. К тому же группа бойцов, возглавляемая комиссаром, пробиралась в сторону фронта, и если бы не гонор некоторых бойцов и собственно самого комиссара, то дошли бы, но надо было ввязаться в безнадежный бой, где носителя и ранило. Потом был долгий кросс по лесным завалам в попытке оторваться от немцев. Оторвались, конечно. Однако такие нагрузки добавили проблем. Рана воспалилась…

Друзья слушали внимательно. Уточняющих вопросов не задавали.

– Я и решил рискнуть, – продолжал Жуков, – ловко видения подправил, а потом на будущее перевел. Показал ночную Москву, Поклонную гору на девятое мая. Надо сказать, шок у Иванцова был, но больше по итогам войны. Я в его голове не так сильно удивлял. Может, это из-за ранения, не знаю. Еле убедил, что Бесхребетный ни при чем. Почему-то фактов комиссар не замечал. Но потом, когда я про блокаду видения прокрутил, он решился. Мне это стоило больших трудов. Я ведь тоже боль чувствовал. Даже пытался взять ее на себя. Вдруг носителю лучше станет?

– Погоди, как ты это сделал? – спросил Свешников.

– Попробовал отодвинуть Иванцова вглубь, не блокируя моторику.

– А, ясно. Извини, что прервал.

– Как наутро забегали немцы! – продолжил рассказывать Сергей. – Просто красота! Бесхребетный сторожа из полицаев убил. Щепкой. Ушел он тихо, да так, что даже собаки не помогли. Как я понял, Бесхребетный по муравейнику потоптался, чтобы кислота нюх собакам отбила. И как злился абверовец! Он ведь считал, что супердиверсанта упустили! А эсэсовец как кипел! Его мгновенно взбесил спокойный тон и отповедь. Я думал, что тут и закончится все. Но эта сволочь спектакль устроила – подводил к вырытой яме пленного, приставлял пистолет к голове и требовал кричать: «Сталин капут». Двое его просто послали, и он их пристрелил. Остальные не выдержали – крикнули. Так он им по винтовке выдал и приказал комиссара расстреливать…

– Я тут не выдержал… – вздохнул Жуков, – и лишнего, похоже, наговорил.

– А чего ты наговорил?

– Про Гитлера, Паулюса, Курскую дугу. С матюками, правда.

– Если с матом, то никто ничего не понял.

Через полчаса друзья спорили – стоит ли сейчас делать следующий выход, или прерваться.

– Понимаете, мы скоро свихнемся, – говорил Сергей. – Мало того что две личности в голове, так смерть переживаем каждый раз.

– И мне иногда кажется, что они рядом, – сказал Свешников. – И Миша Майский, и Иван Григорин.

– Ты прав, – вздохнул Вася. – Будто в нас частичка их душ осталась.

– Помни – так сказал мне Иван. И я помню. Как такое забыть?!

– Да, – кивнул Маргелов. – Я в танкисте пробыл всего ничего, и то такой след в душе остался! Я не говорю про Резеду… – Вася на мгновение задумался, – не знаю, хватило бы у меня духа под танк лечь? А вот у Ярослава хватило!

– Я много болел, – тихо сказал Свешников, – было обидно – все гуляют, делают что хотят, а я как неприкаянный. Плакал много. Да, плакал! Но никто не видел моих слез. Я считал, что все должны видеть меня сильным. Такие не плачут. А теперь… теперь я не могу сдержаться. И мне все равно, что скажут.

– И правильно! – согласился Вася. – Мне еще дед говорил – настоящий мужик ничего не стыдится, даже своих слез, если они искренние.

– Пусть придется переживать смерть раз за разом, но прерывать выходы не стоит! – твердо сказал Паша.

– Согласен, – сказал Вася и посмотрел на Сергея.

Тот кивнул со вздохом:

– Черт с вами, работаем. Но один раз, потом отдохнуть придется, а то точно свихнемся.

На «выход» пошел Маргелов. Для начала переставили датчики «правильно» и запустили аппарат, и прототип томографа выдал череду снимков. Вася смачно зевнул, и пока друзья переставляли датчики по-старому, быстро просмотрел записи для освежения памяти. Вновь готовность.

– Поехали? – спросил Свешников, запуская программу. Но Маргелов не ответил.

Глава 10

Внезапная матерная тирада отвлекла лейтенанта от тяжких дум.

– Что случилось? – встрепенулся Петров, с удивлением замечая, что полуторка остановилась.

– Колесо пробили, тащ лейтенант, – с досадой ответил шофер и, открыв дверь, полез из кабины.

Петров огляделся. Из-за своей задумчивости он не смотрел по сторонам и теперь не представлял, где они находятся. И было отчего. Ведь от того, что на него навалилось, поистине растеряешься…

А началось все с ночного кошмара. Никогда еще Петрову не снились такие сны. Это было что-то ужасное – в него стреляли со всех сторон, пули рвали тело, а он шел к цели, и когда осталось сделать последний шаг, случилось нечто еще более…

Виктор вскочил, обливаясь холодным потом. Перед глазами еще стояло что-то ужасное, подавляющее волю. Большое, раздавливающее, закрывающее собой небо. Лейтенант вышел в коридор и под удивленным взглядом дневального жадно выхлебал несколько кружек воды. Стало легче, страшный и непонятный образ из кошмара отодвинулся и стал еще расплывчатей. Петров вернулся в комнату, а вслед ему сочувственно смотрел боец, и на его лице читалось – хорошо вчера командир на грудь принял.

Виктор прикрыл дверь, немного постоял, успокаиваясь. До подъема еще два часа. Он прилег на койку, в надежде еще поспать, но тут начался даже не кошмар, безумие. Перед глазами вдруг возникло изображение, похожее на киноагитки, которые всегда демонстрировали перед фильмами. Но он-то не в кинотеатре, даже не на сеансе кинопередвижки…

Взрывы, стрельба. Двигались танки. Вражеские. Колонны весело шагающих немцев, и вдруг на фоне всего этого проступила карта, на которой побежали темные стрелки. И Виктор с ужасом узнавал названия населенных пунктов и городов, в которые упирались эти стрелки. Минск, Гродно, Киев, Могилев… Ленинград в окружении. Большая стрелка уперлась в Москву. В Москву! И все это сопровождал голос. Низкий, с трагической интонацией, немного похожий на Левитана. Он звучал как бы издалека, но слова были жуткими: «Немецко-фашистские войска в нескольких десятках километров от Москвы…»

Во рту мгновенно пересохло. Петров вскочил, в стремлении выбежать на свежий воздух и надеясь избавиться от наваждения.

«Стоять!» – голос прозвучал как гром и заметался в голове звонким эхом. Протянутая к двери рука замерла, не в силах двинуться дальше. Даже сделать шаг не удалось. Тело будто уперлось в невидимое препятствие. Вот отступить неожиданно удалось. В голове кто-то хмыкнул, и Виктор решил – рехнулся. Появилось острое желание выпить. И было что – в тумбочке имелась фляжка с НЗ. Он шагнул к ней, однако рука вновь не смогла добраться до дверцы.

«Сядь и смотри!» – вновь громом раздалось в голове.

Направиться в какую-либо сторону кроме кровати не вышло, и Петров подчинился – уселся на койку.

И вновь страшные и невероятные кадры перед глазами. Гибнущее ополчение, курсанты-мальчишки… и вдруг кадры в цвете. Четкие. Насыщенные. Ломаная линия окопов. Все изрыто взрывами. Перед рубежом застыли горящие вражеские танки. Но приближаются цепи немцев, и врагов много, а в окопах застыла в ожидании горстка бойцов. Гранат нет, патроны давно закончились. Однако никто не струсил, не побежал, не отступил – некуда, позади Москва!

Виктор затаил дыхание, завороженно смотря на решительность в глазах бойцов. Они приготовились умереть в бою и захватить с собой как можно больше врагов. Вооружились кто чем – штык, топор, нож, саперка…

А враг приближается, уже рядом, вот-вот начнется последняя смертельная схватка. И вдруг на фланге оживает пулемет. «Максим» кинжальным огнем выкашивает вражеские цепи. Немцы залегают, пытаясь укрыться от беспощадных свинцовых трасс. Но за «максимом» виртуоз. Раненый, с мужественным лицом парень перекатывающихся и пытающихся перебежать немцев истребляет мгновенно. Пулемет замолк, а перед окопами осталось много замерших навсегда тел. И вдруг несколько врагов вскочили. Но пулеметчик начеку, и вражеские солдаты не успели укрыться за горящим танком… и вновь глаза бойцов. Выжившие собираются вместе и смотрят на закат. В них уже нет той решительности – умереть в бою, у них другой взгляд…