Страница 16 из 22
– Сейчас, сейчас, обожди…
Он притащил ведро, зачерпнул целиком стакан. На этот раз немец не сопротивлялся, даже, наоборот, приоткрыл рот и позволил охотнику осторожно его напоить.
– Еще…
Очередная кружка была осушена за несколько секунд.
– Еще…
– Все, Ганс, хватит с тебя. Постепенно надо, сразу столько пить нельзя – хуже будет.
Немец согласно кивнул.
– Так, сиди тут… – сказал Сергей и снова поспешил к лестнице. Поднимаясь по ступеням, он осознал, что за ерунду сморозил: сиди тут! Да куда он, собственно говоря, может деться с завязанными-то руками?
Растопив буржуйку, Сергей наскоро разогрел оставшуюся картошку, недоеденную в обед. Запах тут же привлек Борьку. Пес вылез из конуры и принялся корябать дверь хижины.
– Борька, фу! Иди спи!
Тот, обиженно заскулив, поступил так, как приказал хозяин.
Немец смотрел на кусочек жареной картошки, положенный в ложку, с большим аппетитом, но отказывался открывать рот. Остатки высокомерия не позволяли ему согласиться на подачку.
– Ганс, я тебя умолять не буду. Лучше ешь.
Из живота немца послышалось предательское урчание, заставившее Сергея ухмыльнуться.
– Не тяни кота за хвост… давай! Жри, в конце-то концов.
Осторожно, не отрывая взгляда от Сергея, белокурый юноша открыл рот и откусил половину картошки.
– Хороший мальчик, а теперь следующую… Давай, за дядю Адольфа и его скорую кончину…
Немец съел картошку.
– …а эту за победу советской армии…
Еще одна ложка была съедена.
– Ну вот, видишь, как все просто!
Немец, так и недоев до конца тарелку, уснул прямо во время кормёжки. Впрочем, уснул – это мягко говоря, точнее будет сказать – вырубился. Обессиленный и истомленный, он склонил голову и тяжело задышал. Когда лицо немца стало видно не полностью, Сергею показалось, что это его Максимка, уж очень было похоже сопение. Он тут же постарался отогнать эту мысль как нечто постыдное и решил проверить рану, а заодно поменять повязку. Охотник не был уверен, что с ногой все было хорошо, хоть и выглядела она намного лучше, чем несколько дней назад.
Сергей покинул подвал и лег на лежанку, чтобы попытаться уснуть. Он нестерпимо устал, глаза щипало от влаги, и, казалось, он вот-вот погрузится в сон, но ему это так и не удалось. Голова была забита мыслями о минувшем вечере и походила на мешок, готовый порваться от тяжелого содержимого. Чертов Ганс окутал мысли. Сергея бесила его упертость, но и восхищало его мужество. Все же крепкий он малый, почти как его Максимка…
Уснуть удалось только на рассвете, но сон длился недолго: час спустя Борька лаял на всю округу, зовя хозяина на ежедневную прогулку по охотничьей тропе.
7
Проснувшись, Клаус увидел, как старик перевязывает его ногу куском светлой ткани. Обмотки прежней повязки со следами почерневшей крови лежали совсем рядом. При взгляде на них у него все сжалось внутри – неужели он потерял столько крови?
Русский заметил, что он проснулся.
– Доброго утра, Ганс. – Из всего сказанного получилось различить лишь «Ганс».
– Мое имя не Ганс, а Клаус! Лейтенант Клаус Остер!
– На вот, жри. И болтай меньше.
Русский из кармана достал сухарь черного хлеба и протянул к его рту. Клаус поморщился при виде чёрствого куска, лежавшего не пойми где. Старик это заметил.
– Прости, Ганс, тушёной капусты с колбасками не было. – В голосе чувствовалась издёвка. – Тебе нужно жрать, чтобы нога скорее зажила, ясно? Жрать!
Клаус по-прежнему не понимал ничего из сказанного, но к уху прицепилось слово «жрать», которое старик произносил чаще всего. Чтобы выяснить его значение, Клаус решил поступить следующим образом.
– Срать? – спросил он.
Старик на несколько секунд задержал взгляд на Клаусе, а затем его как током ударило: он закатился смехом так, что из глаз потекли слезы, а лицо цветом стало напоминать спелый помидор.
– Вот же выдал, немчура! – сказал старик и тяжело выдохнул, пытаясь успокоиться. – Срать ты будешь уже после, я как раз нашел тут подходящее для этого дела ёмкость, а сейчас – жрать! Ж! Ж-р-а-т-ь! – Он поднес воображаемую ложку себе ко рту и повертел ей, изображая прием пищи. – Ферштейн?
Клаус наконец-то понял значение этого странного слова и, дабы закрепить его, обратился к старику.
– Кушать. – Он изобразил чавканье. – Жрать?
– Да, да! Еще раз повтори – ж-р-а-т-ь.
– Жи…ха-а…ть. Жихать!
– Неплохо, пока пойдет.
Лица старика засияло радостью учителя, наконец вдолбившего в голову ученика элементарное правило. Или ему было просто приятно услышать свой язык со стороны. Хотелось бы и Клаусу услышать родной немецкий от кого-нибудь в этом богом забытом подвале!
– Жрать, – старик съел сухарь, как бы подтверждая свои слова, а затем, потерев живот, сел на корточки и изобразил на лице усилия. – А вот это вот – срать! – После чего он напрягся и изобразил выделение газов.
После этой нелепой сцены – сидящий на корточках старик и он, привязанный к столбу, – оба они посмотрели друг на друга. Все, что себе позволил Клаус, это тихонечко ухмыльнуться, хотя глубоко в душе хотелось засмеяться как следует от подобного зрелища.
Старик тем временем не унимался, продолжая уроки русского языка.
– Сапоги, – сказал он, указывая на пару берцев, снятых с Клауса.
– Запоги.
– Бутылка.
– Бутылька.
– Вода.
– Вота.
На последнем слове он непроизвольно облизался, что старик тут же заметил. Он зачерпнул кружку воды и помог тому напиться. Половина растеклась по подбородку, но этого было достаточно, чтобы утолить жажду.
Клаус уловил нечто во взгляде старика, когда тот поил его. Промелькнуло в этих влажных глазах на мгновение то, что он назвал бы отцовской заботой. От осознания этого мурашки побежали по телу. Старик тоже поймал себя на этом и тут же поспешил придать лицу привычный угрюмый вид.
– Ладно, немчура, пойду сготовлю твою любимую овсянку. И если ты, падла, вздумаешь тут рожу кривить…
Через полчаса – Клаус был не уверен, но предположил, что прошло именно столько, – русский вернулся с миской овсянки. На вкус она была пресная, и жрать ее было занятием не из приятных, но зато она просто на ура утолила чувство голода.
Клаус услышал лаянье пса. Стало быть, этот старикан точно не один, у него хотя бы есть собака. Это надо учесть. Но все же по-прежнему держать ухо востро – рядом обязательно могут быть другие. Нужно учитывать любую мелочь, если он хочет сбежать отсюда. Вот только как это сделать? Руки у него крепко связаны, левая нога по-прежнему ноет от боли – на ней далеко не уйти.
Сперва нужно оценить обстановку, подумал он, понять, когда русский выходит из хибары, как долго отсутствует. Нужно учитывать малейшие детали, только тогда ему удастся разработать план побега.
Этот поток размышлений навел на интересную мысль, которой он сам удивился. Она все это время лежала у него под носом, но он старательно не обращал на нее внимания:
Почему он спас меня, перед этим бросив умирать? Что заставило его передумать и вернуться, как будто ничего и не было? Совесть замучила? Нет, здесь нечто другое…
И еще. Каким образом он умудрился залатать его ужасные раны? Клаус помнил, что было с его ногой, когда он очнулся посреди ледяного леса.
– О чем думаешь Ганс? – Клаус уловил вопросительную интонацию. – Козни против меня замышляешь? Я же вижу, как лоб у тебя морщится.
– Зачем спас меня? – Кивком он указал на перевязанную ногу и тут же осознал – русский не поймет ни слова, но вопрос этот так терзал его изнутри, что он на мгновение забыл про языковой барьер.
Старик уловил его взгляд и кивнул.
– Понимаю, это не марля, не бинты… Но, чем богаты, тем и рады. Тут тебе не госпиталь с хлопающими глазками медсестричками. – Следующую ложку овсянки он съел сам, перепачкав седую бороду. Клаус почувствовал, что его тошнит. – Поэтому пока так. К тому же нашим ребятам будет все равно, каким я тебя отдам, хе-хе. Им же главное… – он постучал ложкой себе по затылку, —…что у тебя там, в твоей головушке светленькой. И ты вообще мог бы сказать спасибо за то, что я тебя спас. Лучше бы я тебя оставил там подыхать, не пришлось бы рубашек на тебя изводить столько. И водки.