Страница 6 из 8
— Седьмой день уже, — прошамкала утром распухшими губами и улеглась у черты. Настелила лапника и улеглась. Так ребрам спокойнее. — Как он?
Тычок спал, беспокойно ворочаясь. Через откинутый полог я видела это отчетливо. Умаялся едва не вусмерть. А Гарька по обыкновению промолчала. Даже не покосилась в мою сторону. Плевать. Еще и спасибо скажу за спокойную ночь. В полдень уйдет на ручей, там и посмотрим.
Еду, что оставил купец, Тычок разделил на всех. Мое лежало у шалаша, едва початое — есть просто не хотелось и, по-моему, зайцы и мыши изрядно приложились к моим запасам. Все равно. Еще разок попадусь Гарьке под горячую руку, даже эти крохи станут не нужны. И лишь когда поднялся Тычок, а коровушка подалась к ручью, я просипела:
— Лошадей бы выпасти. На длину повода все вокруг объели. Сделаю, если дадите.
Старик устал держать на меня сердце. Коротко кивнул и склонился над Безродом. Я тянула шею, заглядывала ему за плечо, но ничего не увидела. Собою закрыл. Ну, перевязывает старик, и пусть себе перевязывает. Увела коней на другой конец поляны и улеглась там же. Напекло мне голову летним солнцем, забило обоняние полевым разнотравьем — не заметила, как Гарька подошла. Что-то сумасшедшее вздернуло меня над землей и так встряхнуло, что все косточки взвыли, застучали друг о друга.
— Мало того, чуть не убила, без лошадей оставить хочешь?
Не-а, не хочу. Выпасти хочу. Но сколько же злобы накопилось в нашей коровушке! Все это время смотрела на мои чудачества, и вот прорвало ее. Душа из нее полезла, не так на Безрода смотришь, не так на него дышишь. А куда мне деваться? Мне либо на этом свете поближе к нему, либо сразу на тот. О боги, как же хорошо бывает избавиться от сомнений и перестать обманывать саму себя. Кто только не выколачивал из меня дурь! Оттниры, темные в лесу, лихие на дороге, неизвестный доброхот, что разлучил меня с памятью на целый день. Так и сказала:
— Кончай. Надоело. Нечего гладить, пора бить.
Думала, убьет.
— Безрод не убил, и я погожу. Но к лошадям на перестрел не подпущу. Так и знай.
Отшвырнула и пришлась я в дерево, что стояло в двух шагах. Встрепенулся молодой дубок до самой кроны, а я еще долго дышала вполраза — внутри как будто съежилось.
Когда поем, когда нет. Иной раз костерок разведу, определю котелок на огонь и сижу, бездумно гляжу на пламя. Несколько раз каша в угли прогорала — засиживалась до потери сознания. Мыслями далеко блуждала. Выбрасывала гарь и начисто перемывала посуду. Что поела, что не поела, одна хмарь внутри.
Мимо постоянно шли обозы. Оно и понятно, городок Срединник недалеко, а мы встали на самой дороге. Когда остановятся обозники на ночлег, когда нет, чаще мимо проходили. Но те несколько раз, когда у нас появлялись незваные соседи, я и вовсе глаз не смыкала, держала меч под рукой и приглядывала за палаткой. Не соблазнился бы кто-нибудь легкой добычей. Но по большинству соседи оказывались некрупными купцами, а таких обозов, как Брюстов, больше не встречали.
На восьмой день, в самом вечеру подошел небольшой обоз и встал на ночлег. Обозники, ровно пятеро, разбили стан как раз между нами и ручьем. Как водится, пришли поздороваться и оглядеть, кого нелегкая принесла в соседи. А может быть наоборот — легкая. Я по обыкновению сидела у черты, когда они прошли мимо, четверо здоровенных мужиков и старик. Сдержанно закашлялись у палатки. Загораживая вход, из проема появилась Гарька и напряженно выглянула из-под бровей.
— Доброго здоровья, соседям, — все пятеро поклонились в пояс.
— Было бы здоровье, и добро появится, — сдержанно ответила Гарька.
— Здоровья побольше, добра погуще, — разлыбился дед.
— Не приглашаем, — из палатки выполз Тычок и развел руками. — Больно хоромы не велики.
Оба и словом не обмолвились, что внутри раненный лежит. Нечего дурной глаз приманивать. Тут одно зловредное слово, один недобрый взгляд могли нарушить равновесие и столкнуть Сивого в пропасть.
— Я — Потык, это мои сыновья, — старик сначала назвался сам, потом представил великовозрастных отпрысков, одного за другим. — Цыть, Полено, Перевалок и Тишай.
Мужики как мужики. Глаза настороженные, сразу выхватили взглядом Гарькину секиру и понимающе нахмурились. Слишком основательные для необдуманных глупостей и донельзя решительные для обдуманных поступков. Знала я таких. На земле иных не бывает. Тишай мне не понравился. Брови кустистые, глаза черные, вроде бегают, но наверняка не скажешь. Были бы глаза светлые, сразу углядела. А так…
— Не побрезгуйте, соседушки, отпробуйте. На торг везем. От всей души. — Потык преподнес шмат сала с красными прожилками и кувшин питья. — Бражка пшеничная, самолично на клюкве настоял.
Тычок понимающе кивнул и юркнул в палатку. Вынес мешок крупы. Без ответного подношения нельзя, никак нельзя. Мужики сдержанно приняли крупу, кивнули. Подошли ко мне.
— Я Потык, а это…
— Твои сыновья Цыть, Полено, Перевалок и Тишай. Едете на торг, бражку самолично настоял на клюкве. Я все слышала.
Старик преподнес мне домашней простокваши в горшке. Увозят на торг еще молоко, но пока путь-дорога, тряска да болтанка, молоко, благодаря хитрой закваске превращается в простоквашу, да такую, что пальчики оближешь. Я отдарила драгоценной солью. Много отдала. Мне в жизни и без того соли хватает. Вон сколько ее с кровищей на землю слилось!
— А…
— Мы не вместе, — быстро прервала я Потыка. Тот понимающе кивнул и дальше расспрашивать не стал. Лишь понимающе ухмыльнулся.
Полуночничали соседи тихо. Уж как водится, и бражки хлебнули, но шума не развели. У тех, кто живет пахотой, буйство не в чести. Земля требует обстоятельности, и в поле такие выверты обходятся дорого. Были бы еще молодые да бесперые, еще куда ни шло. Но не эти…
Наконец, все улеглись и вроде бы уснули, но мне не спалось. Призраки. Опять. Отчего-то привиделся тот ражий детина из дружины Круглока, что воспылал ко мне страстью. Смотрел на меня укоризненно и качал головой. Я заметила, через два дня на третий после таких видений меня как будто уносит из этого мира. Днем засыпаю, прямо на земле у черты. Усталость берет свое. Значит, теперешней ночью я все равно не усну, а вот к полудню меня словно косой подрубит — свалюсь там, где буду стоять. Сивый без изменений, даже не застонет. Где уж тут застонать, так зубы сцепил, дышит еле-еле.