Мо сян

- Ну… он сказал, что их Орден призван удерживать Мать в этой долине. А удержать ее можно только детьми. Так как многие по недогляду ушли в мир, а многие… испорчены, делать это становится все труднее. Ведь новых буратин Мать настрогать уже не может. Словом, он был страшно благодарен Вагиной за то, что она согласилась стать лялькой для некоего безымянного Зла.

Вадим коротко ухмыльнулся, и Алла скривилась в ответ. Губы ее дергались, в глаза просились слезы.

- Я пойду соберу вещи. Насчет того, что после обмена они нас не пустят обратно – он так на самом деле сказал, поэтому внимательно проверь, чтобы телефон был в кармане, а трусы – на жопе. И проследи за ней. От нас тут не должно остаться и следа, поняла? И успокой идиотину, а то она обязательно себя накрутит и что-нибудь учудит...

Вадим оценивающе оглядел поникшую Аллину физиономию, потянулся, хрустнув шейными позвонками, и ушел к себе.

Она же снова, против воли, поддалась благодати местной земли и, опустившись на траву рядом с грядкой петуний, глядела в поля. Теплый ветер гонял по воздуху душистый яблоневый и грушевый цвет, солнце не пекло, а лишь мягко грело; где-то в загоне мычали коровы, наговаривали куры, сыто всхрюкивала свинья. Хотелось взять буханку теплого хлеба, разломить, пойти к животным и протянуть полные угощения ладони под мягкие губы и шершавые языки, погладить теплые шкуры и влажные кирзовые носы…

- Возвращаются, - послышался позади голос, и Алла, вздрогнув, обернулась. На крыльце стояла Вагина. Что-то в ней неуловимо изменилось, но Алла не сразу сообразила, что именно. Пропали стародевичьи суетливость и заполошность, черты лица, обычно вялые и какие-то подкисшие, затвердели. Глаза, все еще припухшие после плача, не блуждали, а смотрели прямо и цепко.

- Давно ты здесь? – спросила Алла смущенно.

- Только вышла, - ответила та и кивнула в сторону озаренного ярким солнцем поля. Алла проследила за ее взглядом и торопливо поднялась с земли. Еще совсем далеко, у самого горизонта появились крошечные черные точки – монахи возвращались в монастырь.

…

Когда все ярусы пагоды оказались плотно запечатаны тяжелыми деревянными ставнями, а звонарь занял место в крошечной колокольне, все трое уже стояли в нескольких метрах от насыпи, которая при свете дня оказалась вовсе не из кирпичной крошки, а из битой кроваво-красной киновари. Впрочем, в глаза Алле бросилось еще кое-что, что накануне она не заметила. Барьер был двойным! Метрах в трех от первой была вторая насыпь. Вместе они образовывали что-то вроде широкой пограничной межи. Алла испуганно покосилась на Вадима.

«Все, что нам требуется, это вытолкнуть несчастную идиотку за насыпь…», - вспомнились ей его слова. Но вряд ли он способен на толчок, который закинет пусть и щуплую, но, без сомненья, упирающуюся женщину за три (!!!) метра…

Вадим, явно чувствовавший ее взгляд, тем не менее на него не ответил, продолжая смотреть строго вперед. Впрочем, растерянным он не выглядел. Может, у него был другой план?

Она перевела взгляд вниз, под ноги, где лежала упакованная во что-то вроде погребального савана несчастная, сгнившая Мо Сян. Фарфоровую масочку обратно ей так и не приделали, и Алла с ужасом и отвращением разглядывала провалившееся внутрь «лицо». Из одной глазницы за ночь пророс пучок каких-то синеватых тонконогих грибов, а торчащие в разные стороны желтые зубы покрылись плесенью.

Рядом стояла Ольга. Жиденькие волосы выбились из-под пластмассового «крабика» и клубились вокруг ее головы подобно странному нимбу. Руки были сцеплены в замок под впалой грудью, и Алле почудилось, что та украдкой молится.

«Испроси прощения в сердце своем…», - вспомнились ей слова, произнесенные старцем. Ей отчаянно захотелось узнать, действительно ли старец так сказал, или это Дюнины импровизации? Что если… Что если Мать действительно способна просто простить? Если она из бесплодной пустоши смогла сотворить такой прекрасный край, может… Может, и жертва ей вовсе не обязательна?

Внезапно раздался мерный колокольный бой. Алла испуганно воззрилась на вершину пагоды, но не увидела звонаря, только медленно раскачивающийся каменный колокол. Все вокруг стихло – ни ветерка, ни стрекота цикад, ни пения птиц… Все трое вытянулись по струнке и глядели до рези в глазах на круглое, словно фонарь, солнце, на которое быстро начала наползать тень. Алла не раз видела по телевизору затмение, но это было совсем на него не похоже. Что бы ни загораживало Солнце – это явно была не Луна. В тени, поглощающей его, не было привычной округлости – это больше походило на задвигаемую печную заслонку. А когда она задвинулась полностью, все вокруг осветилось невероятным и невозможным черным светом! Он разливался лохмотьями и полосами по внезапно выцветшей Долине. Рисовые кусты, еще минуту назад сочно-зеленые, теперь отливали пеплом и тленом. Бравая расписная пагода, крепкий монастырь и все прилегающие постройки выглядели древними развалинами. Алла оглянулась на автомобиль, как и прежде стоящий у входа в ущелье, и вскрикнула при виде груды ржавого железа, в которое он превратился.

«Божечки!» - подумалось ей, - «Что мы будем делать, если все так и останется?...»

Она по очереди оглядела Вадима и Ольгу. Когда черный свет пробегал по их запрокинутым лицам, она отчетливо видела их черепа, словно врубился громадный рентген.

- Надо… бежать к чертям! – истерично завопила она, но, несмотря на оглушающую тишину вокруг, ее голос вовсе не разнесся звонким эхом по мертвой местности, а звучал тускло, словно она орала в пуховую подушку. Ольга вцепилась ледяной ладонью в ее запястье и притянула женщину к себе.

- Тихо, - прошипела она, и ее пляшущие зубы отливали мелом, - слышишь, она идет? Назад пути не было и нет, а потому… покорись.

Алла с ужасом перевела взгляд обратно на поле и поначалу ничего не увидела - черный свет ослеплял. А потом издалека, на пределе слышимости, раздался знакомый глуховатый напев. Так – рассеянно, без слов – могла напевать женщина, неторопливо хлопочущая по хозяйству. Мотив казался неуловимо знакомым, родным, и, одновременно, до ужаса чуждым, внеземным, несущим угрозу. Хотелось немедленно сорваться с места, спрятаться, затаить дыхание, и, одновременно, с радостным криком «Мама!» бежать навстречу неспешно бредущей по полю высокой фигуре.

Время от времени Мать делала остановки, склоняясь то у одного куста, то у другого, поправляла что-то, разгибалась и двигалась дальше. Чем ближе она была к меже, тем реже останавливалась.

«Оставшиеся дети там - в глубине полей. На периферии всех разобрали…», - догадалась Алла, осознав, что тихонько подвывает от ужаса. Ноги подвели ее, она начала оседать на землю, но с благодарностью почувствовала вовремя подставленный крепкий Вадимов локоть и вцепилась в него обеими руками.

- Надо идти, девочки, - прошептал он, подталкивая женщин вперед, - Оля, бери куклу.

Вагина, не спуская глаз с фигуры Матери, склонилась и взяла на руки сгнившую Мо Сян. Алла снова почувствовала толчок в спину и, едва ощущая под собой ноги, двинулась в сторону насыпи. Рядом деревянно вышагивала подруга, а на шаг позади них обеих – Вадим.

Мать достигла своей стороны межи одновременно с ними. Высокая фигура, закутанная в плащ из сплетенных меж собой сухих рисовых стеблей. То, что во снах мнилось Алле вьетнамской шляпой, оказалось похожими на солому волосами, которые жестким широким конусом расходились от длинной, острой макушки вниз, скрывая половину лица. На нем отчетливо выделялись только губы – сухие и острые, старушечьи, но радушно улыбающиеся, приоткрывающие сточенные черные пеньки зубов. Так может улыбаться только бабушка, встречающая долгожданных внуков на пороге чистенького сельского дома. И в то же время, это была улыбка самого чудовищного из кошмаров, вынырнувшего из затянутой ряской воды и шарящего костистой дланью по берегу гниющего, полного нечисти болота. В поисках живой плоти.