Малинджи

Я стыдливо опустил глаза и постарался смотреть строго под ноги, но это плохо получалось. Взгляд мой то и дело поднимался и выхватывал невероятные картины. Поместье было не просто шикарным. Это была королевская роскошь. Причудливой формы балконы и башенки, увитые вьющимися растениями колоннады и беседки, пышные цветники и мощеные тротуарной плиткой дорожки… Увидев огромную – высотой почти с дом - мраморную статую, я невольно остановился и разинул рот. В пышногрудой обнаженной фигуре, одетой во что-то вроде греческого хитона, я без труда признал Лару, хоть и отметил, что сумасшедший скульптор тщательно откорректировал некоторые излишние выпуклости, присущие оригиналу. Лару во плоти ждала меня на углу особняка и, видя мое изумление, усмехалась.

Я поудобнее перехватил тельце сестры и уставился на ромбики дорожки. Снова я поднял глаза, только когда мы завернули на задний двор. Там-то я и увидел Малинджи, и вид его потряс меня гораздо сильнее, чем все, увиденное до этого.

Он сидел на единственном не благоустроенном клочке земли, скрестив по-турецки ноги. Он бы гол и грязен, и я с отвращением заметил, что и бедра его, и жухлая травка под ними испачканы дерьмом, а все тело искусано насекомыми. Над его головой было сооружено что-то вроде жалкого навеса из веток и травы, который даже в мечтах не смог бы удержать дождь. Может быть, это было лишь мое воображение, но мне показалось, что его сморщенные, дряблые плечи и косматая седая голова уже начали обрастать зеленоватой плесенью.

На коленях Малинджи держал щербатый деревянный горшок, в котором он без устали что-то давил и помешивал. Вокруг густым роем вились мухи. Еще издали я уловил смрадные миазмы и замедлил шаг. Но Лару, топающая теперь позади, небрежным толчком придала мне ускорение. Белесые глаза были явно слепы, но, казалось, все равно следили за нашим приближением, а рот, полный сточенных черных зубов, скалился. Каким-то образом он знал, что я несу мертвую Айюри и… радовался этому.

Когда мы приблизились, одну руку он протянул ко мне в требовательном жесте, а другой продолжил тошнотворное помешивание.

Увидев, что я начал отступать назад, крепче прижимая к себе сестру, Лару сказала с неожиданной мягкостью:

«Не бойся. Отдай ему. Ты ведь за этим пришел. Обратно вы вернетесь все вместе. Уже многие вернулись».

Я видел, что у Малинджи на губах выступила пена, как у бешеного пса. Все мое существо кричало, что надо бежать без оглядки. Еще не поздно. Можно сводить маму к Реке, чтобы она облегчила скорбь прощанием, а потом вернуться в поселок и подготовить тело к погребению… Но что, если действительно есть шанс вернуться всем вместе?! В поселке не знали о нашей беде. Мы просто ушли в лес собирать плоды, а потом вернулись. Если старик поможет, то никто и не узнает, что мы нарушили запрет, а если нет… что ж, на нет и суда нет.

Я бережно положил тело сестры на его колени и в ужасе застыл, когда Малинджи тут же принялся вертеть ее так и сяк, как тряпичную куклу, пристраивая поудобнее. Очень уж это походило на то, как паук заматывает в кокон свою жертву, прежде чем приступить к трапезе. Я зажмурился, увидев, как жирная скользкая капля слюны упала с его губ на лицо малышки, но спасительная красноватая мгла продлилась всего несколько секунд. Послышался чудовищный хруст, и мои веки взлетели вверх. Малинжди в два счета отгрыз Айюри оба указательных пальца. Правый он с влажным хлюпаньем сплюнул в чугунок, а левый обгладывал долго и со смаком, пока не вытащил изо рта блестящий от слюны розоватый кусочек кости.

- Шибули, - проскрипел он на непонятном языке, разглядывая белесыми глазами косточку, - карам’ю, шибули!

Зажав рот обеими руками, я перевел взгляд на Лару, которая стояла, прислонившись массивным крупом к стволу дерева, и со скучающим видом курила сигарету. Сладкий, мятный дымок добавлял чудовищной какофонии к окружающему нас смраду и ужасу.

- Он говорит, что «маленькая», - перевела она, перехватив мой обезумевший взгляд, - но у него «бывали и меньше».

Я плохо помню, что было дальше. Я еще стоял, когда Малинджи отхлебнул из своего горшка и, приподняв Айюри за плечи, оттянул ей грязным пальцем нижнюю челюсть. Меня начало безудержно рвать, когда жирное бурое содержимое стало перетекать изо рта старика в приоткрытые губы моей мертвой сестры. Потом в глазах потемнело, и я оказался на земле. Перед моим меркнущим взором внезапно появились загорелые мускулистые икры, и послышался деловитый голос Лару: «Уведи его. Эй, слышишь, малец? Отдохни. Это займет какое-то время. Я тебя позову».

Ярран вскинул на Карла глаза и тут же опустил их. Кружку с пивом он сжимал так крепко, что Карл боялся, что она вот-вот лопнет. Закуски, за исключением, блюда с креветками, из которой бушмен в самом начале выловил одну, стояли нетронутыми. Если бы Карл знал заранее, о чем пойдет речь, то ограничился бы выпивкой. Невольно в его воображении возникла картина – распростертая на коленях безумного старика Хелена, и сморщенные губы, приоткрывающиеся над ее отпавшей челюстью. Он вытащил из мятой пачки две сигареты и одну протянул Яррану. К его облегчению, тот принял ее, отпустив кружку. Выколотые осколками глаза Карлу пока не грозили. А Ярран, прикурив, продолжил.

Глава 5

- Какое бы черное дело ни вершил Малинджи с телом сестры, занят он им был до самого заката. Весь день мы с матерью провели в крошечной комнате мотеля, не решаясь выглянуть даже в окно. В комнате стояли две кровати, застеленные белыми простынями, но мы, боясь их испачкать, примостились в обнимку на полу у стены. Наплакавшись, мы задремали, а проснулись, когда в окошко уже лился оранжевый закат. На пороге стояла Лару.

- Все готово, - сказала она, - ступай в Кайонгуни и приведи девчонку. Женщина пусть ждет снаружи, здесь вам не ночлежка.

Мы вышли за ворота. Там Лару передала мне небольшую эмалированную кастрюльку с малиновым цветочком на боку, накрытую крышкой, и странного вида квадратный колокольчик, вытесанный из дерева. Вместо язычка внутри его болталась уже подсохшая розоватая косточка, закрепленная на клочок проволоки. Меня снова скрутило, но в желудке было пусто, и на землю выплеснулось только небольшое количество желчи. Мать завыла и, пошатываясь, побрела прочь по тропинке. Мне показалось, она только теперь осознала, какое нечестивое дело мы затеяли, но отступать было поздно.

Когда она скрылась, Лару объяснила, что нужно делать. Я приготовился запомнить какой-нибудь сложный ритуал, быть может, выучить заклинание на неизвестном языке (вроде того, на котором теперь изъяснялся Малинджи), но все оказалось очень просто, я бы даже сказал – обыденно. Всего-то нужно было перенести Айюри через Порог и оставить на Тропе, а самому дойти до Реки, вылить содержимое кастрюльки в ее воды и идти обратно, звоня в колокол. Если верить Лару, вслед за мной обратно порог переступит и сестра.

- Девчонке надо будет дать несколько дней отдыха. Лучше схоронитесь на это время в джунглях. За раны не переживайте, они заживут сами, а вот…, - Лару замялась и отвела глаза, - Cловом, не ждите, что она станет совсем прежней.

Не прощаясь, она скрылась за воротами. Последовал скрежет задвигаемого засова. Я почувствовал себя страшно одиноким, измотанным и напуганным в гнетущей тишине оранжевого заката. С сомнением я поболтал в воздухе жутким колокольчиком. Послышался отвратительный глухой стук. Чувствуя, что еще несколько секунд промедления, и я, бросив все у ворот, с воплями побегу догонять маму, я двинулся к Пещере.

Тело Айюри лежало у входа. Некоторое время я тупо глядел на то, что осталось от моей сестры. Она была совершенно голой и такой грязной, словно ее окунали в дерьмо. Голова была небрежно выбрита, а на самой макушке зияла страшная рана, словно ей вбивали в темечко кол. Солнце почти ушло, но я был этому только рад. Бог весть, какие еще следы надругательств могли мне открыться при ярком свете! Впрочем, я уже потерял способность что-либо чувствовать. Единственное, что меня занимало – это как попасть на ту сторону с сестрой, кастрюлей и колоколом в руках, если и в одиночку к порогу приходилось с трудом протискиваться по длинным узким расщелинам.