Страница 47 из 68
Вера поцеловала его в щеку, приобняв, и отстранилась.
— Присаживайся.
Главный координатор указал на ряд пустых стульев у стола.
— Я постою. Показывайте, кто там вам угрожал?
Август включил запись с того момента, когда впервые услышал звуки флейты. Тарас спокойно смотрел на шагающую между деревьев фигуру, пока она не приблизилась достаточно, чтобы можно было рассмотреть её лицо. Его взгляд замер, стоило этому человеку улыбнуться. Когда тот заговорил, Тараса пробила дрожь, замеченная всеми присутствующими.
— Что случилось? Ты его знаешь?
Вера приблизилась к брату, но тот ничего не ответил, просто покачал головой и, кажется, совсем не для того, чтобы ей ответить. Когда на экране появился второй, Тарас сделал несколько неуверенных шагов назад, пока не уперся спиной в стену. Он медленно сполз по ней, пока Зверь озвучивал свои условия.
— Мёртвые. Это мёртвые, — только и смог сказать Тарас, глядя на лицо довольного собой Зверя.
Глава 179
Боль… Лока всегда забавляло как неуклюже и нелепо оперируют этим понятием тюремщики, так называемые «врачи» и обслуживающий персонал Ямы. Все те, кто не являются заключенными этого места. Они всегда думают, что отошли достаточно далеко, спрятались за достаточно толстой стеной или большим количеством дверей.
И говорят. Жалуются друг другу на боль, хотя даже не способны нормально её описать. Его самого и его братьев всегда это забавляло. Эти люди, не представляющие ничего о том, что такое настоящая боль, неважно физическая или эмоциональная, постоянно ноют и жалуются. Что она из себя представляет на самом деле знали только они, узники Ямы. Они знакомы с ней как никто другой, ощущают её постоянно, различают малейшие её оттенки. Любой его брат старше четырнадцати мог определить какие травмы ему нанесли пока он был без сознания ориентируясь только на болевые ощущения.
Сейчас Лок мог уловить почти все знакомые ему оттенки: удары кулаками, дубинками, шокерами, переломы, порезы, повреждения суставов, пулевые ранения, повреждения внутренних органов, разрывы мышц и т. д. Боль и разбудила его — каждый вдох отдавался острой болью в груди из-за поврежденных рёбер.
Он оказался в абсолютной темноте. Непонятно только из-за чего: отсутствия света в камере или же из-за отсутствия зрения из-за опухшего избитого лица. Но он точно знал, что его бросили обратно в камеру. Эта коробка из бетона и стали три метра в длину, два в ширину и два с половиной в высоту была местом его обитания с третьего бунта, когда его причислили в ряды особенно опасных подопытных. Он знал её наизусть, каждую царапину, каждую выщерблину, каждый выцарапанный им и его предшественниками знак на стене и полу. Сейчас он не мог их увидеть, но его чувства понемногу просыпались, он ощущал их, эти стены вокруг.
В камере пахло кровью. Его собственной и тех, кого он убил во время бунта. Их было много. Когда двери закрылись за Дреском и Геяром в нём поселилась надежда на то, что эти двое смогут сбежать. Так или иначе самые опытные и мастеровитые охотники находятся именно в Яме. А ведь за время бунта они существенно сократили их количество, Лок лично поучаствовал в этом благом деле, после того как разнёс пульт управления входом в Яму. Он отчетливо мог вспомнить каждый миг тех нескольких секунд, после того как камеры показали выражение лица Геяра, смотрящего на закрывающиеся двери.
Братья ждали его до самого последнего момента, хотя они трое поняли всё ещё в тот момент, когда Лок отправился открывать двери. К тому моменту у него уже было несколько серьёзных ран, кровопотеря ослабила бы его спустя несколько часов побега, он бы стал обузой. Поэтому он ни миг не колебался, закрывая себя путь наружу, когда заметил отряд охотников, спешащих туда же. Он уничтожил все экраны, разнес каждый пульт, превратил всю электронику в груду металлолома и оборванных проводов, а потом отправился за душами тех, кто попытается открыть двери. Теперь, когда на горизонте замаячил реальный шансу уничтожить Яму навсегда, он сражался с упорством, о котором никогда не мог и помыслить. Он бушевал долго, достаточно долго, чтобы к нему поднялась часть охранников, подавивших бунт на уровнях ниже.
Сейчас их кровь высохла, превратилась в противную корку, покрывающую его измученное тело. Ему было жарко, температура организма сильно поднялась — так всегда происходит, когда их накачивают препаратами. Во время бунта немалая часть персонала гибнет. На всех раненых и умирающих врачей не хватает. В медблоке оставляют только тех, кто находиться в самом худшем состоянии, но ещё может быть спасен. Их вводят в искусственную кому и восстанавливают. Всех остальных накачивают препаратами, которые позволяет регенерировать практически любые повреждения, не угрожающие жизни, вместе с питательным раствором.
Лок лежал на спине, брошенный в свою камеру, словно труп, хотя на самом деле так и было. Не поднимаясь с пола, он повернулся головой ближе к двери, чтобы лучше слышать, что происходит снаружи. В тюремном блоке было тихо: никаких звуков шагов или обрывков разговоров между братьями. До него доносились лишь плач и рыдания младших с самых верхних уровней, где находились те, для кого этот бунт был первым. Так будет ещё двое суток. Тюремный блок будет во тьме, никакой еды, никакой воды, в наказание за поднятый мятеж.
Настоящие наказания начнутся позже, когда Яма восстановит персонал и станет ясно, кто из выживших подопытных не сможет восстановиться и останется калекой, а остальные окрепнут достаточно, чтобы пережить показательные пытки.
Но всё это для него уже ничего не значит. Ему не выжить. В этот раз он в числе самых главных зачинщиков. Ему не позволят оставаться живым долго. Судья, наверное, уже планирует как расправиться с ним, хотя нет, сейчас он занят поисками Дреска и Геяра. Он опустил голову и позволил телу расслабиться, чувствуя, как оно болит, напоминая о том, что он пока жив.
Лок потерял счёт времени. Он проснулся от звука чьих-то шагов по металлической лестнице, на несколько уровней выше. Разбитое лицо заболело, когда зубы сжались от злости: походку этого человека Лок мог отличить от любой другой даже по звуку.
К ним шёл Судья. Лок слышал, как звук металла под подошвами его ботинок сменился на бетон. Он шёл к ним, остановился у камеры Ортоса, с помощью специального рычага открыл небольшое окошко в нижней части стальной двери. Этот механизм создали специально для того, чтобы заключенный не мог схватить тюремщика, открывающего часть двери. Через несколько секунд такое же открылось и в камере Лока, пропуская вниз тусклый свет ручной лампы, которую с собой притащил Судья.
Лок услышал, как тот ставит на пол старенький табурет. Тот отчётливо заскрипел под весом идущего на шестой десяток демона в человеческом обличье. Раненому и избитому заключенному не хотелось выглядывать наружу, да ему и не нужно было: он и так мог почувствовать, что делает Судья. Звук ножа, извлекаемого из ножен, полотенца вытирающего фрукт, в который через секунду аккуратно вонзилось лезвие — Судья всегда чистил яблоки от кожуры прежде чем начать есть.
— Ноль-пять-один-ноль-семь. Доволен собой? Вы, конечно, не слабую шумиху вчера устроили. Стольких моих работников перебили. Если вы так и продолжите раз в два года убивать половину Ямы, то мне понадобиться построить ещё один лагерь для обучения и вербовки сотрудников.
Лок не услышал в голосе Судьи ни намека на злость или беспокойство, только радость и самодовольство. Ублюдок веселился. Каждый бунт для него — это праздник. Ведь ещё ни один бунт не добился успеха — разрушения Ямы. Каждый подавленный бунт — это доказательство его гения, устойчивости системы правил и законов, которую он создал в этом месте. Каждый раз, когда его подопытные вырываются из клеток тысячи камер, которыми напичкана вся Яма, записывают все происходящее, давая ему всю информацию о том, на что способны выращиваемые им продукты. Ни одна схватка не заставит заключенных сделать то, что они способны совершить ради свободы, хотя бы для некоторых из их числа.