Лед Апокалипсиса

В дальнем краю коридора хлопнула дверь, громыхают торопливые шаги. По звукам — двое. Ледниковый период здорово развивает восприятие. Так сказать — по мере удаления цивилизации.

— Фамилия! — громыхнула грузная фигура офицера, который плюхнулся рядом со мной, поставил керосиновую лампу на стол, негромко нечленораздельно рыкнул бойцу «вернуться на пост», потом уставился на меня усталыми сердитыми глазками.

— Старший лейтенант полиции Осоедов. Сейчас вроде как отставке. Или Антон Странник-один.

— А я… это. Зови меня Майор.

— С большой буквы «Мы»?

— С самой огромной. Задаю вопрос ребром. Хуле тебе тут надо, старлей и о какой жизни и смерти говорил Воскобойников?

Для убедительности Майор достал из-за пазухи пистолет (это оказался новенький пистолет Ярыгина «Грач»), с грохотом положил на стол по правую руку. Потянулся, стул протестующе скрипнул, достал сигареты, дешевую зажигалку, не торопясь закурил. Мне не предложил.

Я вздохнул, достал из кармана свой вальтер, уложил на столе так чтобы чуть что схватить, сложил на столе руки «пирамидкой».

Собеседник недовольно скосил глаза, крякнул, глядя на мой пистолет, но промолчал.

— Майор. Надо мне — оружие.

Офицер чуть сморщил лицо, но продолжил молчать.

— В двух словах. Я из города. Мы, если точнее. Нас, выживших, около ста человек. И нам угрожает не иллюзорная опасность. Вы знаете о ситуации в центре и на окраинах? Или из своих болот не выползаете?

— Наши дела тебя не касаются, пиздюк.

— Вы воевали?

— Тебе-то какое дело?

— Такое. Я не воевал. В армии не служил. И всё же за последний месяц убил человек двадцать. Может, больше. Честно говоря, не считал, и покойники не приходят ко мне перед сном. Это я к чему, Майор Гром. У нас там жопа. Жопенция. Жопищща. Жопецкий. Жопенштрейн. Больше нет власти. Анархия. Смерть. У нас там бандиты, гопники, банды отморозков. Людей убивают, грабят, похищают, насилуют, даже маленьких девочек. Их выкидывают на снег. Гопники забавляются, вспарывая животы людям и вытаскивая их кишки, разматывая ещё теплые, по снегу. Смеясь. Потому что их больше никто не может остановить. Мрази, маргиналы, банды, отбросы общества. Их много, по меньшей мере, тысяча человек. И никто не может им ничего противопоставить. То, что мы смогли пощипать пару банд, не в счёт. За моей спиной сто человек. Им нужна помощь. Защита. И что-то мне подсказывает, что, если я попрошу вмешаться, ты нихуя не поможешь. Потому что без приказа не станешь действовать. А приказа, получается, нет. Сколько вас ещё осталось в живых?

— Не твоё дело.

— Моё. Ты, сучий потрох, моя армия, — его глаза полыхнули гневом, но лицо осталось спокойным. — А я твой народ. И твой народ гибнет. И если ты не придешь мне на помощь, то хотя бы продай оружие.

Майор спокойно продолжал курить, прищуривая глаза от дыма, стряхивая пепел в банку с надписью «Красная фасоль. Скатерть-самобранка».

— Доложи обстановку, старлей. В целом.

Выдохнул. Принялся неторопливо рассказывать, как день за днём снега становилось всё больше, а цивилизованности всё меньше. Про землетрясение, как укрылись в цеху, утеплили его, как Иваныч построил внутри всё для выживания, про нападения гопников, забитого монтировкой водителя, застреленного Аяза, Алика, про найденные продукты, дрова. Майор достал вторую сигарету, предложил мне, я отказался.

Рассказ мой был скомканным (и говорил далеко не всё), но картину давал. Он слушал, как будто этот месяц просидел в бункере и смотрел гротескные сериалы про корейских подростков. Молчал. Майор мог бы быть великим психологом, потому что умел внимательно слушать, хотя в нем отсутствовала даже толика уважения к собеседнику.

Ожидал, что он в ответ поделится, что у них тут за ситуацию, спят ли в казарме две-три роты или солдат Воскобойников единственное, что осталось от военной мощи части. Но он просто молчал.

— Майор. Если у вас тут остались солдаты. У меня есть информация о длительности зимы. Она продлится тысячу шестьсот дней. Примерно. Я предлагаю на обмен три тонны зерна и муки, ткань, мелочевку и пятьдесят литров самогона. Не думаю, что в части были шикарные запасы. Значит, вам нужно продовольствие или вы просто умрёте от голода и вот это, действительно вопрос жизни и смерти.

Он впервые кивнул, и это было хотя бы отдаленно похоже на переговоры.

— Чего просишь за свою жратву, старлей?

— Гэ-Ша-двенадцать, штурмовой, булл-пап под патрон двенадцать и семь. Десяток. Боеприпас к ним.

— Он называется А-Ша. И я сам такой в руках не держал. А если бы были, не дал бы. Есть АК.

— Мужики, пулемёт я вам не дам, — попытался пошутить, чтобы разрядить обстановку.

— Какой пулемёт? — не понял цитаты офицер.

— Гм. Нужен пулемёт Корд. С патронами.

— Нет таких. Есть ПКМ. Но не дам.

— Нужен АСВК, под двенадцатый калибр.

— Где ты эту информацию берешь, старлей? Из журнала «охоты и рыбалка»? Ты дохера интересуешься оружием, даже для мента. У меня тут не международная выставка вооружений в Париже. Есть четыре старых добрых СВД. Оптика, глушитель. Один дам. Итого одна винтовка, десять автоматов, цинки ко всему.

— Дай тридцать АК.

— Десять и десять АКСУ. Больше не могу. Я и так пойду под трибунал.

— Не пойдешь. Ты не на фронте оружие душманам продаешь. Мы свои граждане. Считай, ополченцы. Хочешь, вообще оружие не давай. Перевезём твоих ко мне. Мы вас прокормим. Только твоим бойцам тоже работать придется.

— Мы работы не боимся. Но расположение без приказа не покинем. Показывай своё барахло на обмен. Спекулянт.

— Нет. Мало. Добавь что-то ещё.

Он засопел.

— Два ящика ТэТэ имеется. В масле. Старьё при закрытии автобата на нас скинули. Лет сорок как должны были списать. Всё руки не доходили. Штык-ножей десятка три стареньких, но надежных. Лимонок пару коробов. Хотя не дам. Сами поподрываетесь, долбоёбы. Десять карабинов СКС-сорок пять. Всё ещё боеспособны, лично проверял каждый при инвентаризации.

— Да ну, а пулемёта «Максим» в загашнике нет?

— Дался тебе пулемёт, старлей.

— Пулемёт единственное оружие, которое способно справится с численным преимуществом противника. Нивелировать перевес.

— Не единственное.

— Подскажешь что-то другое???

— РСЗО «Град». Пойдём барахло смотреть. Пукалку свою не забудь.

Солдаты у него были. Пока я ждал на улице и искал своего конвоира, чтобы беззастенчиво отнять топор (парнишка дремал, некоторые вещи не меняются из-за конца света), Майор вывел два десятка полуодетых сонных солдат.

Подошёл, попросил его людей держать подальше от трактора, пока не увижу «оплату». При виде моей техники Майор впервые сделался заинтересованным. Походил вокруг, цокнул языком, оценивающе посмотрел на меня.

«Думает напасть и отнять», — подумалось мне.

За рулями насупленный Денис, чья морда красноречиво говорила, что в случае чего он сквозанет в сторону горизонта, оставив меня в качестве гостя (это была моя твердая просьба, трактор более ценен чем моя жизнь и свобода), пусть даже придется повторить мой фокус с импровизационным раздавливанием противника.

— Откуда машинка? — сделал равнодушное лицо офицер.

— Из Германии, — буркнул я. — Что по оружию?

— Несут, — вздохнул он. Видимо решил не нападать. Но расслабляться нельзя.

Майор повернулся к своим.

— Лившиц, притарабань эРэС Акведук. Установи на тягач, проверь. Шустрее. И где там Мазанцев тараканит?

С оружием не обманули. Принесли, показали, принялись беззастенчиво разгружать биндюгу, потом закидывать туда вооружение. Я волновался. Кабыр незаметно улизнул, держась в тени трактора, всё ещё полурасслабленно держа мосинку и сворачивая наши спальники (солдаты готовы были утащить всё что не приколочено). Параллельно сержант Лившиц принес какую-то аппаратуру. Спросил разрешения установить её в кабине. Я — многозначительно кивнул. Тот подсел к Денису, попросил сигаретку, получил одну из запасов Кабыра, принялся возится.