Страница 2 из 27
– Здрав буде, путник! – послушался позади Степана голос под скрип телеги, – Далече путь держишь? А то садись, веселее в беседе-то путь коротать.
Седой как лунь дедок на старой подводе догнал Степана. Такая же старая, словно так же сгорбленная уработанная кобылка тянула пустую подводу, и окружающий мир мало интересовал её. Потухшего глазу не повела на прохожего, только чуть сбавила мерный свой ход, пока Степан запрыгнул на свежее сено, укрывшее подводу, и зашагала дальше, мотая тусклой гривой.
– Благодарствуй, отец, – усевшись рядом с хозяином, сказа Степан, – А то уж ноги занемели шагать.
– Далече путь держишь, путник? Поди ж ты плотник, вона, топорище в мешка торчит.
– Плотник, дедо, умею маленько. Меня Степаном звать, – Степан очень старался говорить весело и дружелюбно, чтобы дед, чего доброго, не вызнал в нём каторжанина, да не ссадил с телеги – кому охота такого спутника…
– А меня дедом Акимом зови, Стёпа, – кивнул дед, – А что, на работы куда подрядился, ежели вон в дорогу собрался?
– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Степан и отвёл глаза, лгать деду не хотелось, а сказать правду было боязно, а ну как ссадит с подводы, топай потом пешком.
– Ну и то ладно, – дед, казалось, и сам всё понял, да только вот виду путнику не показал, видать привышный был к такому люду, какого с этих местов много шло в разные стороны, – Ты, Стёпа, там под рогожкой глянь-кась. Квасок там есть, яичок сколь-то бабка моя положила, угостись. Дамно, поди, не едал такого-то…
– Спасибо, дедуль, – ответил Степан, – Только давай уж после вместе и за трапезу. А ты сам-то куда направляешься?
– А я, милок, на пристань еду, сына старшого встречать, на ярмарку в город по надобности ездил. Аль тебе не по пути?
– Как раз по пути, и мне на паром надобно, дедо. А ты не прочь, если я тут у тебя посплю немного, на сенце? Душистое, хорошее, как дома… В сон дюже клонит, сил нет, растрясло.
– Дак поди спи, чего маяться, – кивнул дед, – За поклажу свою не боись, в целости сохраню. Тебе поспать – святое дело… вам, болезным, от зари до зари сколь пришлось…
– Двенадцать годов без малого, дедо, – честно признался Степан, он понял, что дед сразу распознал в нём идущего с каторжной работы человека, – Но ты не боись, я ничего тебе не сделаю худого… не такой я!
– А чего мне бояться, – усмехнулся дед Аким, – Я на своём веку всякого повидал, плохого человека сразу видать. Тама рогожкой накройся да спи, сколь надо. До пристани ещё ходу полторы дни.
Степан умастил под голову свой мешок и стал глядеть в высокое синее небо, по которому плыли вдаль белёсые лёгкие облака. Вот бы так же, беззаботно и просто проплыв по небосводу, оказаться в родной Сосновке…
Глава 2.
Проснулся Степан, когда вечерняя заря уже разлилась по небосводу, окрашивая в ласковые розовые тона воды большого озера, мимо которого медленно топала старенькая кобыла деда Акима. Сам он то и дело клевал носом и отпускал поводья, от чего лошадка, чуя слабость и недогляд, тут же принималась на медленном ходу подхватывать придорожную траву.
– Дедусь, ты никак и сам придремал, – тронул Степан дедов рукав, – Давай, я сяду погонять-то, а? Или может остановимся, вон как у озера-то хорошо. Костерок разведём, у меня вон хлебушка немного есть, перекусим да заночуем до утра.
– А, Стёпа, проснулся? – поднял голову дед Аким, – Чего ж нам под кустом-то спать. Чичас вот доедем до Архангельской, там у меня родичи живут. Тётка Матрёна баньку справит, спать уложит, как люди выспимся. Что, согласен?
– А что ж нет, конечно, согласен. Всё спокойней, чем как заяц под кустом, на каждый шорох просыпаться. Мужики у нас сказывали, много люду лихого сейчас по дорогам-то бродит. Охота ведь живым-невредимым до дому дойти. Спасибо тебе, дедусь, что приветил меня, не спужался.
– А чего! Плохого человека завсегда видать, не думай. Сам вот поживёшь, поймёшь, про что я говорю. Вон, виш, уже и Архангельское видать, за озером то оно и есть.
Тётка Матрёна, дородная румяная женщина, стояла у ворот уперев в бока руки. Только глянув на парнишку лет десяти, она кивнула деду Акиму и пристально рассматривала сидящего в телеге Степана. Парнишка, повинуясь приказующему взгляду, шустро растворил ворота, взял под уздцы кобылку и ввёл её в широкий ухоженный двор. Большой дом возвышался над соседними избами, каменное его основание было сработано на века. Верхняя деревянная часть дома была украшена замысловатой резьбой, и Степан смотрел на это великолепие широко раскрыв глаза. Вот бы и ему так научиться, это же какая красота руками человеческими сработана! Это тебе не топором тесать! Тонкая работа, инструменту требует особого!
– Здравствуй, Матрёна Семёновна, – сказал дед Аким, слезая с телеги и разминая ноги, – Ох, и тряско нынче, тяжела стала дорога! То ли дорога стала худая, то ли кости мои постарели!
– Здравствуй, Аким Игнатьевич! С приездом. А кто это с тобой нынче прибыл к нам?
– Это Степан Кузнецов, попутчик мой. Прошу, хозяюшка, приветь и его, не оставлять же человека за воротами. А по утре мы с ним на паром вместе и двинемся, аккурат за полдень доберёмся, даст Бог.
– Здравствуйте, Матрёна Семёновна…, – тихо сказал Степан, уж больно грозен был у хозяйки вид, и думал он, что не ко двору пришёлся, хозяйка своего сродника ждала, а тут гость…
– Здравствуй, Степан. Ну, гости дорогие, располагайтесь. Сейчас вам Васятка поможет. Василий! Подь сюда, возьми у деда, что тётка прислала! Там поди и вам с Карпушкой гостинцы!
Васятка, весёлый шустрый парнишка тут же завертелся около гостей, засыпая деда Акима вопросами и немного боязливо поглядывая на Степана.
А зря Степан тогда подумал, что не ко двору он тут. И в бане его попарили, и за стол посадили вместе со всеми. Высокий плечистый парень, которого хозяйка уважительно звала Николаем, принёс с улицы большой самовар, и по дому поплыл вкусный, знакомый Степану с самого детства дух. Аж горло прихватило, так затосковало сердце по родному дому, по ушедшим навсегда в далёкое прошлое временам, когда был Стёпушка маленьким и сидел у стола с матушкой и отцом, так же вот подмигивая своему отражению в пузатом боку самовара…
Никто ему никаких вопросов не задавал, не вызнавали кто он и куда направляется. Больше спрашивали деда Акима про родню, про житьё и про цены на ярмарках.
– Степан то у нас уже и носом клюёт, -заметила тётка Матрёна, – Давай-кась, Николаша, проводи человека. Умаялся в дороге, пусть выспится. Я вам в клети постелила, Аким, там отдохнёте.
Подушка пахла сеном и пряной травой, от этого Степану стало благостно и хорошо. Растянулся он на тюфяке, тело после бани и душистого чая разомлело и словно бы растеклось по чистой постели. Он уже было придремал, слыша, как разогнала Матрёна спать детвору, как давала указания Николаю. И уже в полусне услышал он тихий разговор, когда тётка Матрёна говорила деду:
– Ведь каторжанин он, аль ты не понял? А ну как тебя где по голове ахнет да и бросит в канаве….
– Да не болтай, на человека наговаривать – грех это! – отозвался дед, – Надо было бы, так давно бы меня пришиб. Не такой он, ты глянь на него, чего угодно могло быть, а и дураку понятно – не душегубец он. Несчастный человек, как не помочь, Бог с тобою, рази так можно! Да и мне с им спокойней до парому добраться, страшно одному то!
– Ну ладно, сам смотри, ты уж чай не дитя. Обратно как с парнями поедете, в Уезде мне кой-чего прихвати, завтра скажу, чего и сколь надобно.
Заговорили о своём, а Степанов сон куда-то улетел. Лежал он и думал, что теперь вот так всё в его жизни и станется – хоть и видят по нему, что он не душегубец, а всё одно опасаются. Так и станет всю жизнь на своих плечах крест за чужую вину нести…
И вспомнились Степану те времена, когда был он молодым парнем, матушка уже и про невесту с ним не раз заговаривала, а отец усмехался при том. Один Степан у Кузнецовых был сын, так уж Бог управил, что пришлось его матери, Варваре Серафимовне схоронить во младенчестве троих кровиночек, пока дал Господь им за терпение сынка Стёпушку.