Страница 68 из 109
Молодые представители «брокерского племени», как их называли, разгружали свои перегруженные мозги такими делами, как ежегодная регата в гавани для их гребной ассоциации. Пиво лилось обильно, а мужчины появлялись в бойких соломенных лодках. (Главным гребцом на этих соревнованиях был Айзек Ньютон Селигман, сын Джозефа; Айк выступал в составе команды Колумбийского университета и помог своему колледжу победить Гарвард и Йель на озере Саратога). Также проводились бейсбольные матчи с командами колледжей и «дружеские поединки между собой, в которых «хорошие парни» сражались с «плохими». Также были популярны обеденные матчи по борьбе в Боулинг-Грин.
Самая большая вечеринка состоялась на Рождество, когда на Стрит разразился веселый ад, и члены финансового сообщества «наслаждались дудением в рожки и горны, разбиванием брокерских шляп, забрасыванием сдувшихся пузырей, мокрых полотенец и снежков, а также коварным засовыванием охлаждающих кристаллов между воротниками ничего не подозревающих собратьев. Иногда используются горячие копейки».
Но для немецких банкиров-евреев игра в лошадки и братство-ложи, как правило, прекращались по окончании рабочего дня, и мужчины возвращались в свои дома и к своим женщинам в центре города, а также к общественной жизни, которая становилась все более семейной и замкнутой.
У каждой женщины была своя группа подруг, мужья которых были друзьями ее мужа, и часто эти дружеские отношения приводили к более тесным деловым связям, а в молодом поколении, когда сыновья и дочери подруг женились друг на друге, дружеские отношения скреплялись родственными. Матери толпы изучали брачный рынок в поисках подходящих партнеров, а отцы изучали будущий урожай молодых людей как возможных деловых партнеров. Маркус и Берта Гольдман были особенно хорошими друзьями Джозефа и Софии Сакс, бедного репетитора и дочери богатого ювелира, сбежавших в Америку в 1848 году. В США Джозеф работал школьным учителем и некоторое время раввином в Балтиморе и Бостоне, а затем поселился в Нью-Йорке. Именно старший сын Джозефа, Юлиус, такой же ученый, как и его отец, основал Sachs Collegiate Institute, в котором училось большинство детей из толпы. Юлиус женился на дочери Голдманов, Розе, чему способствовали и Берта Голдман, и София Сакс. В 1880-х годах еще одна дочь Голдманов, Луиза, была пригодна для брака, и Берта с Софией решили, что она идеально подойдет для второго сына Софии, Сэма. Молодые люди согласились, и Маркус Голдман предложил Сэму стать его первым партнером в коммерческом бумажном бизнесе, который до сих пор он вел в одиночку, с помощью своей шляпы[37].
Чтобы присоединиться к новому тестю, Сэму Саксу пришлось ликвидировать небольшой бизнес по продаже сухих товаров, которым он занимался, и для этого Маркус предоставил Сэму кредит в размере 15 000 долларов США. Заем должен был быть погашен тремя векселями по 5 000 долл. каждый в течение трех лет. К моменту рождения третьего сына Сэма и Луизы Сэм погасил два из трех векселей, и дедушка Маркус, написав старомодным немецким шрифтом официальное письмо своему зятю, сообщил, что в знак признания «энергии и способностей» Сэма как партнера и в честь появления маленького Уолтера он прощает Сэму последний платеж. Сентиментальная Луиза Голдман Сакс всегда хранила письмо отца вместе с аннулированной запиской в маленьком ящике, где она держала, завязав выцветшими бантами, шелковистые белокурые колечки своих маленьких мальчиков и датированные и помеченные все их молочные зубы.
«И таким образом, — смог сказать Уолтер Сакс много лет спустя, — получилось, что в самый первый день моего появления на свет я заключил свою первую деловую сделку для Goldman, Sachs».
Однако в социальном плане Голдманы и Саксы все еще оставались относительно незначительными фигурами в толпе. На протяжении многих лет за лидерство в обществе боролись две дамы — миссис Соломон Лоеб и миссис Джесси Селигман. Бетти Лоеб прославилась прежде всего своими ужинами, а Генриетта Селигман — масштабностью жизни и пышностью манер.
Генриетта была существом привычки. Каждый день в одно и то же время к ее подъезду подъезжала карета, в которой она совершала прогулку по Центральному парку, причем ни продолжительность, ни маршрут экскурсии никогда не менялись. Они с Джесси часто принимали гостей, и поскольку Генриетта считала пунктуальность не только долгом королевской особы, но и вежливостью, которой королевские особы заслуживают, то, когда дворецкий объявлял ужин, она вставала и проходила в столовую, независимо от того, все ли гости прибыли. Во время поездок в Европу, которые она совершала с регулярностью, напоминающей часы, она всегда занимала одну и ту же каюту на одном и том же пароходе и, поскольку ее маршрут никогда не менялся, одни и те же номера люкс в одних и тех же отелях.
В Париже ее отелем, естественно, был «Ритц», и однажды старый кайзер Вильгельм планировал государственный визит в Париж, совпадавший по времени с визитом г-жи Селигман. Ритц, прекрасно знавший предпочтения госпожи Селигман, счел целесообразным обратиться к немецкому послу, чтобы выяснить, не согласится ли госпожа Селигман отказаться от своего номера в пользу кайзера и принять другой. Генриетта ответила, что она «не готова к смене номера», и что, хотя ей очень жаль, ничего нельзя сделать. Кайзер спал в другом месте.
С другой стороны, она испытывала истинное чувство благородства, когда дело касалось привычек рабочего класса спать. Однажды рано утром в своем нью-йоркском доме Генриетта была разбужена шумом внизу. Убедившись в присутствии грабителя, она поднялась и, надев тапочки, спустилась на пол в гостиной, чтобы найти преступника. Никого не обнаружив, она, будучи очень близорукой, оставив очки наверху и имея только свечу для освещения пути, продолжила путь в подвал. Там, в темноте, она услышала звук бегущих шагов: испуганный вор спешил к открытому окну и выбирался наружу. Анриетта подошла к окну и властно крикнула удаляющемуся по улице человеку: «Не возвращайся! Затем она закрыла окно на засов и пошла наверх спать.
На следующий день она рассказала об этом эпизоде своим друзьям и близким за чаем. Кто-то спросил, почему она не разбудила мужа. «Мистер Селигман поправлялся после болезни, — ответила она. «Я не могла его беспокоить».
«Но, тетушка, — сказал племянник, — почему вы не позвали кого-нибудь из слуг?»
Она бросила на молодого человека неодобрительный взгляд. «Мои слуги, — сказала она, — сделали свою работу. Мой долг — навести порядок в доме».
Дом Селигмана находился на Сорок шестой улице рядом с Пятой авеню, а особняк Джея Гулда — в квартале к северу. Между этими двумя домами находилась гостиница «Виндзор», которая сгорела с большими человеческими жертвами. Во время пожара Генриетта с присущей ей предусмотрительностью открыла нижние этажи своего дома для временного госпиталя для раненых и умирающих, а ее дочери и служанки угощали пожарных сэндвичами и кофе. Сама миссис Селигман не смогла спуститься: пожар случился в тот час дня, который она обычно посвящала вышиванию. Именно здесь, за рукоделием в своей гостиной наверху, она согласилась принять комиссара пожарной охраны Нью-Йорка, который сказал, что пришел передать какое-то срочное сообщение, хотя это был не самый подходящий час для звонков. Комиссара ввели в дом и объяснили, что оболочка Виндзора, похоже, вот-вот рухнет, и очень вероятно, что большая ее часть обрушится на дом миссис Селигман.
«Тогда, комиссар, я считаю, что хозяйка дома должна присутствовать при этом», — сказала Генриетта, заканчивая стежок.
«Ваша крыша уже трижды загоралась, — сказал комиссар и, явно осознавая, что находится в присутствии Персоны, добавил: — Я пришел сюда, чтобы иметь честь проводить вас».
«Большое спасибо, — сказала Генриетта, — но мои слуги — их было четверо — позаботятся о крыше».
«Именно так. И я хочу, чтобы они продолжали делать то, что делают — тушить пламя на крыше».
Генриетта бросила на него еще один строгий взгляд. «Господин комиссар, — сказала она, — вы предлагаете, чтобы я ушла, а мои слуги остались?»
37
К 1880 году тапер Голдман перевозил бумаги на сумму до 30 млн. долл. в год.