Страница 60 из 109
Кроме Священного Писания, в доме Левизонов мало что читали. Зато были своеобразные газеты. В Гамбурге выходили две ежедневные газеты — «Фрайшютц» и «Нахрихтен», но они не продавались втридорога, а брались в долг или в аренду. Газеты доставлялись, читались в течение часа или около того, затем снова забирались и передавались другой семье. Естественно, когда каждая газета приходила в назначенный час, старший член семьи — в случае с Адольфом его отец — должен был прочитать ее первым. К тому времени, когда газета попадала к Адольфу, ее обычно уже пора было собирать.
Исключением из этой издательской практики был Die Fremdenliste, «список чужих». Он оставался в доме, так как был не столько газетой, сколько рекламным раздаточным материалом, который оплачивали различные гамбургские гостиницы и в котором перечислялись коммерсанты и другие путешественники, прибывшие из других городов. На первый взгляд Die Fremdenliste может показаться не более увлекательным, чем чтение телефонного справочника, но для Адольфа Левисона чтение списка незнакомцев имело особое очарование. Незнакомцы носили странные имена, прибывали из экзотических портов, и он мог дать волю своему воображению, придумывая для них захватывающие истории и смелые подвиги. Незнакомцы становились его близкими людьми, когда он обрисовывал их и позволял им заполнять мысли во время бодрствования и сна. Многие из них были титулованными особами, и Die Fremdenliste тщательно перечисляла каждого прибывшего в соответствии с его статусом, богатством и значимостью. На первом месте стояли королевские особы — короли, принцы и герцоги. Затем следовали придворные и лица с влиятельными королевскими связями. Далее шли религиозные титулы, затем генералы, графы и бароны. После них шли рантье — дворяне, живущие на свои доходы. И, наконец, в самом низу списка находились «кауфманнеры», или купцы. Адольф, купеческий сын, нацелился на княжескую категорию.
Иногда в Die Fremdenliste публиковались новости общего характера. Так, например, Адольф узнал о богатых золотых месторождениях, открытых в Калифорнии. Он также читал о том, как немцы и евреи, подобные Селигманам, становятся титанами американских финансов. А ведь Селигманы изначально были простыми деревенскими жителями, даже не преуспевающими коммерсантами!
В пятнадцать лет Адольф поступил на работу к своему отцу. Его отправили в двухнедельную командировку во Франкфурт-на-Майне и Цюрих — первое путешествие за пределы Гамбурга и, как оказалось, первое настоящее знакомство с тем великолепием, о котором он мечтал. Вернувшись из Франкфурта, он совершил нелегальную поездку в Висбаден, на один из грандиозных курортов того времени, и однажды звездной ночью стоял у окна большого игорного казино и наблюдал, как женщины в мехах и драгоценностях и мужчины в моноклях и каре медленно двигались по золоченым и зеркальным залам под тяжелыми люстрами, где, как он говорил позже, «для меня все выглядело прекрасно!». Через несколько месяцев отец отправил его с очередной деловой миссией в Шлезвиг-Гольштейн, а из Шлезвига он должен был посетить небольшой остров у побережья, находящийся в получасе плавания на лодке, что стало его первым морским путешествием. Его укачало и там, и там, а когда он вернулся в Германию, то сказал: «Меня укачало, но мне не следовало укачивать, потому что я еду в Америку». Отец посмеялся над ним.
Отец Адольфа послал в Нью-Йорк агента, который должен был стать торговым представителем фирмы, но оказалось, что этот человек не настолько надежен, как предполагал старший Льюисон. На его место были посланы два старших брата Адольфа, Юлиус и Леонард, которые вскоре написали домой в Германию письмо с просьбой прислать еще одного брата.
Отец Адольфа знал, что у Адольфа «либеральные наклонности», и Сэм, как обычно, опасался, что, оказавшись в Америке, Адольф откажется от ортодоксальных взглядов. Но в конце концов Сэм согласился. Адольфу предстояло плыть на гамбургско-американском пакетботе «Хаммония», и на протяжении всего пути по Эльбе на тендере отец читал ему лекции о важности соблюдения диетических законов, просил поклясться никогда не отступать от догматов своей веры, и Адольф «пытался обещать». Когда юный Адольф стал подниматься по трапу, отец страшно разволновался и закричал: «Естественно, что и ты должен расстроиться, сын мой!». Но Адольф ничуть не расстроился. И когда отец взял его за руку и сказал: «Если ты пообещаешь не плакать, я тоже не буду плакать», Адольф Льюисон несколько минут стоял, пытаясь заплакать, чтобы порадовать отца, но, как он писал позже, «я не мог распутаться. По-моему, плакать было не о чем». Это был самый счастливый момент в его жизни.
Когда он добрался до Нью-Йорка — это был 1867 год, всего через два года после того, как его современник Якоб Шифф совершил свое первое путешествие в Америку, — Адольф написал отцу домой:
Город не оставляет желать ничего лучшего.... Все настолько грандиозно и оживленно, насколько это возможно. Жизнь здесь не только соответствует моим ожиданиям, но даже превосходит их. У нас очень хорошие комнаты, которые, конечно, стоят тоже неплохих денег ($55,00 в неделю с питанием, на Бродвее). Рабочее время — с восьми утра до половины шестого вечера без перерыва, но потом у тебя есть вечер для себя.... Мне это очень нравится, так как в Гамбурге я общался с незнакомыми людьми. Я прекрасно лажу с моим английским».
Он также заверил отца, что, «разумеется», фирма не ведет дела в субботу. Это заверение он должен был повторять до самой смерти отца, хотя на самом деле все было наоборот.
«Что меня возмущало, — писал он в неопубликованных мемуарах, надиктованных в старости, — так это то, что мой отец был настолько привержен строгим ортодоксальным формам, что настаивал на том, чтобы мы полностью посвятили себя этому образу жизни, отбросив все остальное, что может помешать ему». В Нью-Йорке мальчики Льюисоны купили немного сала для экспорта в Гамбург. Когда старый Сэм Льюисон узнал об этой сделке, он отправил мальчикам телеграмму с приказом немедленно избавиться от сала; он не хотел его принимать и отказывался иметь с ним дело. Он мог торговать свиной щетиной, потому что щетина была несъедобна. Но сало было съедобным и нарушало кошерные ограничения. Согласно субботним правилам, ортодоксальный еврей не должен был иметь при себе ничего, кроме одежды, если только она не находилась в закрытом дворе. У Сэма Льюисона не было двора, и, как заметил Сэм, поскольку городские ворота в субботу не закрывались, весь город тоже не мог считаться двором. Это означало, что ничего нельзя было носить с собой, даже носовой платок. Если кому-то из его детей в субботу требовался носовой платок, Сэм говорил, что платок должен быть повязан на руке, то есть носить его как часть одежды.
Сэм Льюисон не разрешал носить с собой в субботу даже ключ от своего дома. Так как приходилось приходить и уходить, а Сэм не любил звонить в собственную дверь, ключ от дома в пятницу ритуально клали на небольшой выступ за дверью, рядом с замком, чтобы в субботу им можно было пользоваться, не нося с собой. Адольф никогда не мог понять, зачем отец вообще запирает дверь.
В доме нельзя было зажигать огонь с заката пятницы до заката субботы. В прежние времена некоторые еврейские соседи Сэма в Гамбурге в пятницу приносили горячие блюда в общественную печь, где они сохранялись до субботы. Но поскольку это было связано с переносом горячих блюд из общественной печи в дом в субботу, Сэм не разрешал этого делать, и Льюисоны ели в субботу только холодные блюда, даже в самую холодную зиму, в холодном доме. «Каждую субботу и каждое праздничное утро, — писал Адольф, — мы все были в синагоге. Наверное, так же поступал и Иисус Христос, ведь в Новом Завете говорится, что он изгнал из храма меновщиков денег и что иногда он проповедовал в синагоге». Он добавил, несколько лукаво: «Как благочестивый иудей, он должен был посещать синагогу, хотя я полагаю, что под конец жизни власти не разрешали ему проповедовать. Возможно, если бы он появился сегодня и проповедовал так же радикально, как тогда, его бы не пустили в более консервативные христианские церкви».