Страница 58 из 109
К середине недели европейские банкиры встревожились и отменили свою прежнюю либеральную политику в отношении американских кредитов. Банк Англии предостерег лондонские акционерные банки от нью-йоркских. В то время как американские кредиты пошатнулись, два антагониста стояли на своем, отказываясь двигаться. В самый разгар событий болезненный Нед Гарриман внезапно заболел аппендицитом и был срочно доставлен в больницу. Выйдя из наркоза, он потребовал телефон, и обслуживающий персонал был поражен, когда услышал, что он звонит Джеймсу Дж. «Хилл?» — спросил он, дозвонившись до собеседника. «Это Гарриман. Я просто хотел сказать вам, что операция закончилась и я еще жив». Затем он рухнул на больничную койку.
К четвергу Джейкоб Шифф говорил о «плачевной ситуации», которая сложилась. Акции Northern Pacific достигли отметки 1000, и на Уолл-стрит вдруг стало ясно, что акции загнаны в угол. Были проданы несуществующие акции на миллионы долларов, а для погашения долгов потребуются миллионы долларов. Это было, по словам одного из историков финансов, «безумие финансов». Внезапно Northern Pacific резко обвалилась, и рынок последовал за ней, причем некоторые из самых надежных акций упали на 50 и более процентов. Загнанные в угол брокеры судорожно и тщетно пытались прикрыться, но Уолл-стрит стала буквально неплатежеспособной. Другие приставляли пистолеты к вискам. Это была самая жестокая финансовая паника в истории.
Позднее «угол» Northern Pacific и последовавшая за ним паника стали известны как «битва гигантов», а четыре главных участника — Хилл, Морган, Гарриман и Шифф — были изображены как прожорливые горгоны, нажирающиеся за счет американской публики. Хилл и Гарриман, а также их банкиры были представлены как люди, сознательно и единолично поставившие своей целью разрушить экономику. Гарриман, чей неприятный характер и облик уже успели сделать его ненавистным, не приобрел новой популярности, а Джейкоб Шифф теперь разделял дурную славу Гарримана. Морган же не стал более любим публикой после возвращения из Европы и на вопрос репортера, не должен ли он объяснить американской общественности, дал свой знаменитый и презрительный ответ: «Я ничего не должен общественности»[30].
Кто же на самом деле был виноват? Хилл, причудливо сравнив панику с «индейским танцем призраков — они кружатся вокруг себя, пока не сойдут с ума», возложил вину на общественность. «Возможно, они воображают, что у них есть мотив, — сказал он, — поскольку видят две группы мощных интересов, которые, можно сказать, сталкиваются. И тогда эти посторонние люди без всякой причины и смысла бросаются то на одну, то на другую сторону. Они не могут сказать вам, почему они сделали свой выбор, но они идут, и в результате получается то, что мы наблюдали здесь в последние несколько дней». Гарриман пытался снять с себя всякую ответственность, указывая на то, что он перестал покупать акции Northern Pacific еще до того, как они начали расти (хотя, конечно, сначала он хотел их купить), и что во время всей так называемой «битвы» он ушел с поля боя. Морган обвинил Гарримана, а Шифф — Хилла. Однако есть свидетельства того, что все четверо участников этого дела втайне стыдились того хаоса, который они устроили.
И кто же на самом деле победил? В лучшем случае «битву гигантов» можно считать ничьей. Хилл и Морган получили большинство обыкновенных акций Northern Pacific. Но у Гарримана и Шиффа было большинство привилегированных и большинство всех акций в обращении. Одно можно было сказать с уверенностью. Морган наконец-то встретил свою пару в лице Джейкоба Шиффа. Больше никогда один человек не будет контролировать финансы страны. С этого момента нужно было думать о другом.
Через несколько дней после того страшного «черного четверга» Джим Хилл явился в офис Kuhn, Loeb и попросил встречи со своим старым другом Шиффом. Феликс Варбург вышел навстречу Хиллу и объяснил, что его тесть временно нездоров. «Как он?» — поинтересовался Хилл. поинтересовался Хилл. «Не очень счастлив», — вежливо ответил Феликс. «Он все еще сердится на меня?» — спросил Хилл. «Да, — ответил Феликс, — я бы так сказал». Хилл, еще раз слегка взмахнув рукой, сказал: «О, Шифф слишком серьезно относится к таким вещам».
Через неделю после краха рынка Джейкоб Шифф, нежно превознося свое новое положение равного Моргану, написал Моргану длинное и мастерское письмо, полное тонкой иронии, в котором, почти извиняясь, назвал Хилла двуличным лжецом. Он, писал Шифф, возможно, неправильно истолковал слова и намерения Хилла, за что и просит прощения. Письмо завершалось на ноте почти преклонного великодушия:
Я надеюсь, что Вы примете мое заверение в том, что со стороны интересов Union Pacific не было сделано ничего, что могло бы быть враждебным Вам или Вашей фирме, и что, насколько я и мои партнеры в этом заинтересованы, мы всегда желали и продолжаем желать, чтобы нам было позволено содействовать поддержанию Вашего личного престижа, столь заслуженного. Вы увидите, что интересы Union Pacific, и, конечно, моя фирма и я сам, полностью готовы сделать все, что Вы попросите или предложите, чтобы создать постоянные условия, которые будут справедливы для всех интересов и не будут нести в себе семян будущих раздоров, разногласий и возможных катастроф.
Полагая, таким образом, дорогой г-н Морган, что Вы поймете дух, в котором написано это письмо, и надеясь, что остаток Вашего пребывания за границей будет приятным и не будет прерван никакими неудовлетворительными событиями, я, с уверениями в своем уважении,
Ваш самый верный,
Якоб Х. Шифф
Шифф был не из тех, кто наживает себе врага, когда может сохранить друга, особенно полезного для него. Поэтому неудивительно, что через несколько недель он пишет столь же примирительное письмо «Моему дорогому Хиллу», в котором говорит
Я был более несчастен, чем могу сказать, оказавшись впервые за пятнадцать лет в положении, когда мы с Вами не могли идти рука об руку.... Я верю, что Ваши собственные интересы и интересы тех, кого мы представляем, можно связать так тесно и выгодно, что вскоре мы все почувствуем, что то, через что пришлось пройти в течение последних нескольких недель, было не напрасно».
Он был совершенно прав, и Морган согласился. Вскоре после паники Морган создал холдинговую компанию Northern Securities Holding Company для защиты интересов Хилла и, сделав жест, который Морган, должно быть, сделал с большим трудом, предложил Гарриману войти в совет директоров и иметь право голоса в новой компании. Это было первое вхождение Гарримана в совет директоров J. P. Morgan, и, по крайней мере, на какое-то время все остались довольны. Гарриман и Хилл, как выяснилось, никогда не имели ничего против друг друга в личном плане. Они радостно приветствовали друг друга словами «Привет, Нед!» и «Привет, Джим!». Джим Хилл показал, как сильно он продолжает восхищаться Шиффом, отправив ему не один, а два своих портрета, на что Джейкоб написал в ответ: «Немного найдется людей, с которыми я общался в течение своей деловой карьеры, к которым я испытывал бы такую большую и настоящую привязанность, как к Вам».
Казалось, что последнее слово всегда остается за Шиффом. Спустя долгое время после того, как сражающиеся гиганты пожали друг другу руки и помирились, Шифф написал своему другу сэру Эрнесту Касселю о том, как он «очень привязался» к «дорогому Моргану» и как «очень услужлив и внимателен ко мне» был Морган, «особенно после дела Northern Pacific». Он прекрасно понимал, что именно его интересы привели нас к конфликту». Шифф, проявивший себя как сильный боец, был также эффективным миротворцем.
Во время «Северо-Тихоокеанского дела» имя Отто Кана упоминалось лишь как одного из «лейтенантов» Шиффа. Но, возможно, он и не играл в этом эпизоде большой роли, однако очень внимательно наблюдал за происходящим со стороны. Кан всегда настаивал на том, что Джейкоб Шифф научил его всему, что знал сам, и Кан, видимо, хорошо усвоил его уроки. Через несколько лет после паники Кан в ходе оживленной борьбы в Duveen's сумел перехватить картину Франца Хальса у следующего по старшинству участника торгов за 500 000 долларов. Тем, кого он перебил, был Дж. П. Морган.
30
Это была эпоха, когда у богатых и сильных мира сего было модно пренебрежительно относиться к публике. В 1883 году Уильям Вандербильт произнес свою знаменитую фразу: «К черту общественность!