Штабс-ротмистр

— Очевидно — да. Хвастаться не буду, пока не удивлю вас чистым английским Среднего Запада. Произойдёт это завтра или через неделю — обещать не могу.

— Интересуюсь не только я. Вспомните принятую мной депешу из Третьего Отделения. Торжок спрашивает: когда приедем в Питтсбург?

Окончательное выпадение Львовой из образа связистки, при передаче сообщений не более одушевлённой, чем телеграфический аппарат с блестящими кнопками, и вызывало досаду, и одновременно радовало. Умная и инициативная наперсница, умело обработавшая «малыша Сэмми», а затем более чем вовремя рубанувшая штурм-корнета Хвостицина шаровой молнией, была гораздо полезнее. И уж конечно её общество доставляло истинное удовольствие. Увы — удовольствие соседства с запретным плодом.

Граф помнил упражнение в Академии — «не думать о жёлтой обезьяне». Сейчас был вынужден ежедневно упражняться в «не думать о Львовой иначе как о бойце специальной команды». При шестом уровне Одарённости, тем более с активной специализацией на атакующих и защитных плетениях, любые нескромные его мысли в адрес барышни выльются таким всплеском Энергии, что она, находясь близко, почует их, даже не опускаясь в глубокий транс.

— Анастасия! Я ведь приложил немало усилий к овладению английским, могу так обращаться? А теперь разрешите рассказать нечто личное. Откровенность за откровенность. Или вам скучно слушать историю из моей юности?

— Отчего же? Вы мне интересны, граф. К тому же в Гаррисберге не слишком много развлечений.

— Тогда приглашу вас в театр. Он как раз на первом этаже гостиницы.

— Спектакли на английском. Не попрекаю вас лишний раз, всего лишь предупреждаю.

— Попрактикуюсь в понимании. В общем, это главное в жизни. Меня часто не понимали. Например, родители, отдавшие в самый престижный колледж Минской губернии. Я много раз просился — хочу в заведение проще. Объяснял: там потомки Сапег, Радзивиллов, Потоцких. По богатству не ровня графскому семейству средней руки с маёнтком в Логойске и пахотными землями в уезде, каких-то двести десятин. Да, я рос выгодным женихом для какой-то паненки… но только самого уездного разряда.

— Родители не послушали.

Она произнесла эти слова не вопросительно, а утвердительно. Видно, уже много знала подобных историй.

— Конечно. Колледж блистал списком выпускников, одних действительных статских советников — свыше двух дюжин. Женское отделение, это вроде Московского института благородных девиц, оно, правда, находилось в другой части Минска, за Свислочью, готовило великосветских дам. Им прививали изящные манеры, учили танцам, исправляли магией внешность, коль в том нужда. Девицы выходили замуж не менее чем за маркизов, чаще за принцев из бывших королевских семейств Европы, за бояричей, некоторые — вообще за великокняжеских отпрысков. Папа считал, что колледж даёт билет в высший свет и счастливую жизнь.

— А на самом деле?

— Не скажу за все поколения, но при мне он был настоящим гадюшником. Хуже. Змеи не жалят друг дружку. У нас старшие измывались над младшими. Из магнатских семей — над детьми из семейств средней руки как моя. Конфликтам между воспитанниками до какой-то поры не придавали значения. Мол — дети шалят, сами и разберутся. Но когда братья Потоцкие перешли все границы и нанесли нам оскорбление из разряда тех, что пропустить невозможно, мой отец вызвал их отца на дуэль и погиб.

— Стало быть, вы пошли в офицеры, чтоб набраться сил для мести?

Виктор Сергеевич наполовину прикрыл глаза, точно так, как делала Львова в полутрансе, рассматривая тонкий мир и одновременно сохраняя присутствие в привычном. Собственно, на набережной не происходило ничего, требующего внимания. Лишь вдалеке обозначилась группка парней, идущих навстречу, но без видимой вражды.

— Признаюсь как на духу. Всех своих чаяний уже не помню. Скоро десять лет как минуло. Да и мстить некому. Почти все мужчины-Потоцкие отправились к праотцам. Кто случайно оступился, кто на дуэли.

— Подлый почерк Третьего Отделения, — безжалостно выставила диагноз Львова. — С заурядными боярами несложно. С великокняжеской семьёй обломали бы зубы. Но не буду критиковать вашего дядю. Бог ему судья.

— Спасибо за великодушие. На чём я… Вот. Памятник, достойный памяти моего отца, был бы в том, что единственный отпрыск добьётся всего, что дал бы проклятый колледж, и даже более. Чтоб мог сказать на могиле батюшки в фамильном склепе у Логойского дворца: «я памятник тебе воздвиг нерукотворный». Дядя, удостоенный ваших нелестных слов, также заслуживает благодарности. Сыновей у него нет, одни лишь дочки-красавицы, старшая замужем. Племянник был принят им за сына, да и не каждый батюшка даст родному чаду столько. Оттого не могу подвести князя. Теперь понимаете, почему с таким тщанием подхожу к нашему явлению в Питтсбурге?

— Когда садились в поезд, вы не предполагали остановки в Гаррисбурге, — уловила противоречие Львова.

— Вы снова правы, Анастасия. Но все ваши заслуги, бывшие и будущие, принадлежат мне. Я же начальник команды, именно я настоял на вашем участии, когда вице-губернатор соизволил разрешить продолжение дознания.

Точно также ему говорили в Ново-Йорке, что успех Сэвиджа пошёл в графскую копилку.

— Добро! Только не зазнавайтесь сильно, если я совершу подвиг.

О будущих тяжёлых испытаниях в Питтсбурге можно было лишь предполагать, одно мелкое нарисовалось прямо здесь. Группа, нарисовавшаяся в пяти шагах впереди, очевидно состояла из шпаны с заводской окраины, забредшей в центр ради хулиганства, мелкого грабежа и острых ощущений. Боевых амулетов пацаны не носили, а вот заточки, обрывки цепей и обрезки труб имелись в достаточном количестве.

— Гляди, братва! Пижон полосатые штаны нацепил. Ща давай снимай — мухой!

— Тупой? Тупому тыква не нужна. Ща отрихтуем. Сымем тыкву с плеч.

Дюжина молодых да резвых ничуть не обратила внимания на Львову, по-прежнему укрытую отводом глаз.

— О’кей, гайз, — спокойно произнёс Тышкевич. — Я — Одарённый шестого разряда, стихийник. Подите прочь. Если вы тотчас не развернётесь и не скроетесь с глаз, не взыщите.

— Хамишь, фраер? — начал первый хулиган, после чего сработало плетение, достойное романа «Унесённые ветром». Пацанов ударом воздушной стихии свалило на камни набережной и протащило шагов десять.

Заводила с трудом поднялся. Стёртые в кровь колени и локти саднили.

— Валим! Фраер и правда — при делах.

Львова, безучастно переждавшая короткий инцидент, спросила только:

— Сорри. Вы не в обиде, граф, что я не пришла на помощь и не испепелила парочку оборванцев?

— Никаких проблем, леди. Простите и меня. Предложение снять штаны, да ещё и в публичном месте, при даме, меня несколько возмутило… Почему вы хихикнули⁈

— Потому что вы перешли на английский! И даже поняли жаргон шпаны.

— Правда? В самом деле… Значит, в плетении не хватало буквально некой мелочи, а теперь оно активировалось… Я могу говорить по-английски! Кулл! TorzhokeslacapitaldelGranImperioruso!

— Торжок — это столица великой Российской империи, — перевела княжна. — Очень патриотично! Особенно если кричать это по-испански в городе американского Среднего Запада. Извольте научиться контролю, иначе вместо how are you будете приветствовать хозяев Питтсбурга: Was ist das, Herr Morgan?

Она едва не давилась от смеха.

— Постараюсь…

— В награду я сама приглашаю вас в театр, граф. Сегодня дают Шекспира. Надеюсь, Tobeornottobe, thatisthequestionи всякое другое вы уже легко поймёте без моего перевода.

Конечно, он согласился, даже не подумав пригласить за компанию Сэвиджа и Пантелеева.

Овладение магией языков — несомненный успех. Омрачённый лёгким сожалением, что недельный беззаботный отдых в Гаррисберге окончен.

х х х

Говорят, что арабы научились изготавливать АК-47 прямо в своих деревнях, буквально — на коленках, лишь бы нашёлся нарезной ствол подходящего калибра. Пан Гжегож не знал, насколько это правда. В этом мире в условиях дворцовой мастерской местные умельцы, не имея оригинала для копирования, одни лишь эскизы с примерными размерами, справились. Здесь знали неплохую оружейную сталь, винтовки выдерживали тысячи выстрелов… Правда, для возвратной пружины требовался особый сплав, кроме того, винтовка не знала такого нагрева, как автомат, опустошающий магазин за магазином.