Поцелуй Катрины

Женщины, крестясь и кутаясь в платки, стали расходиться по домам, прихватывая с собой еду со столов.

Не пропадать же добру.

Свадьба была окончена. Марисоль была проклята, и во всем виноват был этот венгр с сапфировыми глазами.

Когда толпа поредела, дед Антонио, сидел за столом и медленно пил текилу, ронял слезы в стакан и шептал одну популярную песенку.

Услышав, шорох, он поднял голову и увидел, как одна из женщин, медленно уходила с праздника, иногда оглядываясь и загадочно улыбаясь.

Ее платье тоже было в крови.

Глава 2. Поцелуй от…

Вначале была мама…

Воспоминания о детстве меня посещали не очень часто. Я старалась избегать их, чтобы они не причиняли боль – острую, жгучую, пульсирующую. Такую, что хотелось выть и рвать на себе одежду.

Я научилась выбрасывать ненужные файлы из своей головы, словно монтировала пленку фильма. Чаще всего я их называла слайды. Слайды моих воспоминаний, улетали в мусорную корзину и там оставались, пока однажды не сгорали и не становились пеплом. Некоторые слайды я иногда возвращала и восстанавливала, кажущиеся ненужными и глупыми – иногда оказывались важными и трогательными.

Я почти не помнила маму, лишь редкие фотографии говорили мне о том, как я на неё похожа. Тёмные прямые волосы до пояса, миндалевидные глаза, стройная фигура. Один в один Марисоль Клементе. Только я была жива, а мама нет.

Её съел рак, очень быстро, за полгода мексиканской красавицы не стало. Так мне рассказывал мой дед Антонио. Добрый дедуля Антонио, потративший на моё воспитание почти двадцать лет, пытаясь сделать из меня добрую порядочную девушку. Ну что ж он неплохо старался, но совершенно не виноват в том, какая я стала. Думаю, тут все-таки сыграли гены отца.

Дед рассказывал, что Зоран после смерти мамы, стал сам не свой, начал сильно пить, напивался так, что не узнавал никого в округе. Разговаривал на венгерском, его никто не понимал, но казалось, что ему это доставляло удовольствие. Пил сутками напролет, чтобы не приходить в сознание, и не испытывать страдания от потери любимой жены. Драки с бывшими друзьями и знакомыми стали обычным делом. Езда пьяным за рулем – в любое время дня и ночи.

А потом случилась катастрофа, ожидаемая, и поэтому ужасная.

В тот день Зоран пришёл к дому Антонио, и попросил позвать меня. Как рассказывал дед, он никогда не видел отца таким пьяным.

– Рано ещё Зоран, девочка спит. Тебе бы тоже не мешало, может, полегчает. А то, ходишь по улице, людей пугаешь.

– Мне уже ничего не поможет. Моя жизнь кончена, без Марисоль все в этом мире стало серым и однообразным. Говорю как чертов поэт.

– А как же твоя дочь, подумай о ней? Она тоже потеряла мать, и ей тоже тяжело как собственно и мне. Мы все потеряли родного человека.

Зоран отвернулся от упрекающего взгляда старика и тяжело вздохнул.

– Позови Селесту, Антонио. Мне нужно с ней увидеться. Она моя дочь, в конце концов, и должна жить со мной.

– Я не против, Зоран, только пока ты не возьмешь себя в руки, Селестину я тебе не отдам. Так и знай. Посмотри на себя в зеркало, в кого ты превратился? Такой грязный, словно спишь на земле; от тебя на милю несет алкоголем; весь в синяках, будто ты не вылезаешь из кабаков, где каждый день происходят драки. Одумайся, Зоран, ты на самом краю, ещё шаг и пропасть.

Дед после этого, чувствовал свою вину, как будто он проклял Зорана, хотя ни о чем дурном не мыслил и плохого зятю не желал. Но его слова сбылись, как будто он в будущее заглянул.

Отец, ухмыльнулся и поднялся на крыльцо, невзирая на слова свекра. Отодвинув старика, он подтянул грязные штаны, выбросил недокуренную сигарету на дорожку и вошел в дом.

Я тогда спала в бывшей маминой комнате, которую она занимала, будучи ребенком. Здесь ничего не изменилось: те же обои на стенах, голубоватые с порхающими бабочками, та же мебель, чуть устаревшая, но не потерявшая своей функциональности; детская одежда маленькой Марисоль до сих пор хранилась в шкафах и по праву родства потом перешла мне. Даже игрушки, хранившие запах и эмоции мамы, никто не выбрасывал, зная, что однажды они перейдут её ребенку.

Так и произошло, я спала на маминой кровати, теперь моей и не ожидала увидеть так рано своего отца. В то время я его жутко боялась: пьяных выходок, нападок на деда и отцовских криков на улице, позвать Марисоль. Он никак не мог смириться с её смертью, и иногда ему казалось, что она заперлась у себя в комнате или просто уехала. Зоран даже рассказывал, что иногда видел её, когда она приходила к нему ночью. Разговаривал с ней и жаловался, что не может без неё жить.

Отец вошел ко мне в комнату, и я почувствовала, как тот присел на кровать и погладил мои волосы. Открыв глаза, я вся сжалась от испуга, и на моих глазах появились слезы.

– Не плачь детка, сейчас мы поедем кататься. Папа нашел машинку и покажет тебе одно чудное место. Мы там с мамой были однажды, когда поженились. И сейчас, должно быть, она нас там ждет.

– Мама?

Внезапно появился дедушка Антонио и взял под локоть непутевого зятя. Осторожно, чтобы не напугать меня сильнее, он попробовал вывести Зорана из комнаты.

– Я люблю тебя Селестина, родная моя девочка. Ты так похоже на свою маму. – Отец вырвался из рук деда и приблизился ко мне. Поцеловав меня в щеку и неосторожно попав на губы, он отстранился.

Единственное, что я почувствовала тогда это запах алкоголя, сигарет и несвежего дыхания. Мне было противно. Сейчас я вспоминаю это и понимаю, что мне было противно!

Это ужасно, что именно эти чувства я прожила в тот момент.

Как мне рассказывал потом дед, он выпроводил отца из дома и закрыл за ним дверь. Он очень жалел потом, что поступил с ним подобным образом, потому что мог спасти семью от очередного несчастья и той беды, которая обрушилась на всех нас.

Больше я отца не видела. Никогда. Дед говорил, что он взял машину и поехал в горы, в то самое место, где они были с Марисоль. Чудное место, необычайно красивое и очень опасное. Машина плохо слушалась водителя, или отец просто не хотел больше жить. Автомобиль на крутом повороте, просто поехал прямо через ограждения и рухнул в пропасть, никуда не сворачивая. Отец умер мгновенно. Машина сгорела там же.

Папа был неплохим человеком, но тот поцелуй, от которого у меня возникла брезгливость и стыд за отца, было последним, что я почувствовала. Последним, что подарил мне мой отец. Эти воспоминания долгое время хранились в моей корзине. Но сейчас, я хочу изменить их.

Тот поцелуй был самым лучшим, самым искренним, он был от любимого папы, который невероятно страдал от потери близкого человека. Я знаю, он любил меня и никогда не причинил бы боли.

***

Плесень на стенах, голубовато-зелёная, немного мохнатая. Если принюхаться, она пахнет сыростью и грибами.

Пробуя языком «благородную гниль» на сыре или на пораженных виноградных гроздьях, осознаешь вкус живых существ начала эволюции. Чувствуешь, как давным-давно на заре цивилизации зарождался мир, он был прекрасным и невинным, как атом. Почти прозрачным, почти невидимым.

Я была атомом до тех пор, пока не узнала о смерти своих родителей.

Мне было пять.

Дедушка показал фотографию, на которой были мои родители. День свадьбы, счастливый день. На ней моя мама улыбалась папе и держала его за руку. Я тогда подумала, что я очень хочу быть на неё похожей. Её волосы спадали ниже лопаток, превращаясь в блестящее покрывало из чёрного шёлка. Она была невысокая, очень тоненькая и хрупкая. Ростом с мой указательный палец. В тот момент мне очень захотелось прижать маму к себе, ведь я была её больше на несколько рук.

Папа на фотографии тоже был больше мамы. На одну подушечку моего большого пальца. Он был светлый, как летний день, а глаза его сияли даже через фотокарточку. Они были синие как вода в сеноте, куда меня водил дедушка на выходных.

В его глазах можно было утонуть, также как и в том карстовом колодце. Подземном великолепии со времен племени Майя.