Штабс-ротмистр

По унылому лицу бывшего одноклассника титулярный советник понял: тот хорошо помнит про свою просьбу о пятидесяти тысячах целковых и туманные обещания получить много больше благодаря пану попаданцу. Пока же не поимел ничего, кроме хлопот и тревоги. Приват-доцент был существом робким и приходил в ужас от мысли, что запустил процесс, рубящий под корень саму основу существования Российской империи. Если каждое государство получит ударные вертолёты с ракетами воздух-земля на подвеске, способными распылить в труху любого злыдня из Тартара, зачем эти охранные казачьи дивизии, содержавшиеся за счёт «туземцев»?

Эти казачьи части, где, наверно, каждый десятый с Дарованием военного толка, встревали и в конфликты вне коронных земель, разрешая их и принуждая к спокойствию. Россия — всемирный жандарм. Пусть не жестокий и не вмешивающийся без крайней нужды, но всё равно — жандарм.

— Я обеспечу тебе содержание. Не хуже университетского.

— Вильям… Но как мы провезём пана Гжегожа? Детекторы…

— Да, обычным пассажирским классом он на судно не попадёт. На теле его нет печати регистрационной палаты.

— Сделать абердинскую?

— Не выйдет. У нас там заседают такие поклонники Его Императорского Величества… Словно не шотландцы. Думаю, надо организовать рейс дирижабля.

Поляк, с трудом разбиравший английскую речь, вздрогнул при слове zeppelin.

— Пшепрашам… Я и на авиалайнерах боялся летать, панове. А на надувном пузыре… Можно ли меня вернуть домой, в Краков?

— Боюсь, это маловероятно, — осторожно заметил приват-доцент. — Вы пришли к нам благодаря редкостному стечению обстоятельств, совпали два наших эксперимента. Граница между мирами гораздо прочнее, чем у нас с Тартаром. Преодолеть её воздействием лишь с нашей стороны… Видимо — да, но только при другом уровне развития теории пространства-времени.

Поляк растерянно моргнул.

— Есть две хорошие новости, пан Гжегож, — утешил чиновник. — В нашем распоряжении есть магия, и далеко не все, обладающие Дарованием, сочувствуют российскому режиму. Она даёт дополнительный шанс. Коль закрыли порталы в Тартар, значит, физика переходов кому-то из Одарённых доступна. И вторая. Краков существует и здесь, центр Польского генерал-губернаторства и Краковской губернии. Не скажу, насколько он похож на ваш, но центр его — это замок Вавель на берегу Вислы. Я там бывал.

— Так! Вавель! Сердце Полонии!

Он даже вскочил в возбуждении.

— И ваших силах дать толчок к тому, чтоб Краковское и Варшавское генерал-губернаторства откололись от русских.

— А шотландцы — и от русских, и от англичан, — кивнул титулярный советник. — Полагаю, мы договорились вполне. О дате вылета извещу позже. Разрешите откланяться.

Он был корректен и вежлив, этот О’Коннор, чего не сказать о профессоре Линке. Янки смахивал скорее на бандита из романов о Диком Западе лет сорока, только одетого прилично, чисто выбритого, с худым и очень злым лицом. Всё больше закапываясь в глубины памяти подопытного, Линк действовал с напором и грубостью доктора Менгеле. Гжегож проклял день и час, когда согласился на ковыряние в мозгах.

Джил старался отворачиваться или вообще исчезать из подвала, где проводились экзекуции. Оставаясь наедине с Гжегожем, обещал, что скоро всё закончится. Родственники О’Коннора намерены в ближайшие дни решить вопрос с магической печатью. Поляк сойдёт за умершего американца того же возраста, чью смерть скроют от регистраторов. По крайней мере, так Гжегожа будут воспринимать детекторы на всех пропускных пунктах. Зато сможет беспрепятственно выходить в город и путешествовать, если захочет, по планете.

Неделя сменялась неделей, но ничего не менялось, профессор с остервенением продолжал охотиться за информацией в мозгах подопечного, шотландец кормил посулами, что вопрос с легализацией закроется вот-вот.

На беду попаданца, он получил не современное образование — с узкой специализацией и проверкой знаний с тестированием, сводившимся к выбору правильных ответов из предложенных, а консервативное советского образца. Коммунисты готовили людей для светлого будущего, где каждый должен был уметь разбираться во всём. Например, ремонтировать авто в гараже или электропроводку в доме, специалистов по обслуживанию вечно недоставало. Выпускник школы знал физику, математику, химию, биологию лучше, чем в наши дни — окончивший первый курс бакалавриата соответственно физического, математического, химического или биологического университета. Конечно, в реальной жизни основная масса этой информации не востребовалась и забывалась, но прочно сидела в глубинах головного мозга. И сейчас извлекалась. С кровью и мясом, по крайней мере, таковы были ощущения.

Шотландец первым рассказал, как выкачанные знания попадут в оборот. Мистер Маккенна, кузен О’Коннора, успел зарегистрировать Политехнический институт каких-то там современных проблем, присвоив ему по-американски короткое название PIP, и уже запатентовал массу изобретений, почёрпнутых из школьных учебников. Те, к слову, отпечатанные всего в нескольких экземплярах, хранились тут же, в подвале института. Линк, вытащив из памяти жертвы очередную страничку учебника, немедленно составлял плетение. Изображённое со странички проявлялось на бумаге.

К концу июля пан Бже, как его величали американцы, окончательно пал духом. В измученную голову лезли самые мрачные мысли, что, выжав его досуха, местные Одарённые просто вышвырнут беднягу на улицу как ненужную вещь. Или ликвидируют, чтоб знания не расходились по иным каналам.

Но в одночасье всё переменилось. Джил, человек довольно-таки робкого нрава, с ужасом сообщил, что скоро прибывает русская яхта, доставившая в Нью-Йорк нового вице-губернатора, с ним — целая свита, едва ли не половина её — Одарённые. Наверняка это результат ажиотажа, поднявшегося вокруг института.

Вопрос с регистрацией на имя покойника решился моментально. Пан Бже превратился в мистера Ковальски, что любопытно, тоже польского происхождения.

И больше не пришлось летать.

Линк, проводивший его и Джила на Центральный вокзал Нью-Йорка, был на редкость предупредителен. Извинялся за «некоторую» брутальность методов. Желал всяческих успехов, а главное — спрятаться получше. Похоже, он сам не знал, до какой станции куплены билеты, а в голову шотландцу не полез.

— Как же я его ненавижу… Хуже, чем русских!