Маэстро

Маэстро уже и забыл, какой бывает бедность.

– Синьор Антонио должен был передавать вам некоторые суммы… – с неуверенностью в голосе решил уточнить Джузеппе.

– Я все откладывал! – с неподдельной гордостью перебил его отец, который уже заходил на кухню с пыльной бутылкой, – Нам пока ничего не нужно. Уж поверь мне, сынок, если Карло Верди в чем и знает толк, так это в том, как управлять деньгами!

– Мы справляемся пока, так пусть останутся на черный день, – пробормотала Луиджа, расставляя на столе тарелки, – Отец и я не молодеем, держать хозяйство с каждым днем все трудней, а мы совсем одни.

Джузеппе вдруг отчетливо понял, что в мире этой кухоньки, как и во всем окружающем ее доме, ничего не менялось десятилетиями не от того, что костлявые лапы нищеты отказывались выпускать ее обитателей. Сами хозяева по какой-то немыслимой причине охраняли убогость каждого своего дня.

Мать машинально вытерла ладони о фартук. Картинка из детства. Только в кистях появился тремор. Никогда раньше Джузеппе не видел дрожи в ее руках.

– Ох, прекрати, старуха! – без всякой злости осадил ее отец, пытаясь справиться с винной пробкой. – Имя твоего сына не сходит с газетных заголовков, а ты все про хозяйство!

– Жизнь вольного артиста полна непостоянства. Сегодня ты король, завтра нищий, – спокойно ответила та, все еще занимаясь сервировкой стола. – Таких примеров пруд пруди.

– У меня достаточно средств, чтобы обеспечить вам достойную старость, даже если я выйду на пенсию завтра, – задумчиво подал голос маэстро.

– И тем не менее… – проговорила Луиджа и, поставив перед Джузеппе стакан, потрепала его по волосам. Заканчивать фразу она явно не собиралась.

Джузеппе нахмурился и посмотрел на лицо матери, на ее зажатые, как будто все время ожидающие удара плечи, на не по-женски сильные грубые руки. Плотно сжатые губы, сосредоточенный взгляд, отточенная четкость каждого движения хозяйки, служащей этой кухне всю свою жизнь. Вот только тремор… Откуда же взялась эта чертова трясучка!

В тишине, нарушаемой лишь знакомым с детства позвякиваем готовящейся трапезы, отец и мать расставляли на стол перед Джузеппе все самое лучшее, чем мог угостить их скудный быт. Большая глиняная супница с риболлитой, ржаные лепешки, вяленое мясо, паста из чечевицы. Кружившие по комнате запахи окрыляли вернувшимися ощущениями юных надежд и детской решимости.

Маэстро рассматривал черты усаживающихся за стол родителей, и вдруг ясно осознал то, что никогда раньше не приходило ему на ум. Бедность вскормила их, дала им защиту и ощущение нужности. Именно она приносила смысл в бытие каждого их дня, врачевала их чувством собственной значимости. Служа своему хозяйству, они всю жизнь учились верности друг другу и трудолюбию. Привычный уклад никогда не ранил их трагедиями падений и болью предательств. И сколь не были бы велики тяготы быта придорожного трактира, они будут защищать его с постоянством и преданностью, которых он достоин. Милые, простые, настоящие.

Отец разлил вино, поднял бокал и уже открыл рот, чтобы произнести тост, но маэстро его перебил.

– Я купил вам дом.

Впервые в жизни на лице матери Джузеппе увидел изумление.

Организовав все, что нужно для переезда родителей, и изрядно утомившись от невозможности выйти из дома без эскорта из нескольких десятков восторженных поклонников, Джузеппе отправился покорять Рим.

Тот сдался ему без боя. Фурора «Двое Фоскари» не произвели. Однако, позволить себе игнорировать новую оперу самого модного композитора, обыватели были не в силах, а потому коммерческий успех оказался вполне на уровне ожиданий. Все остались довольны.

Не проведя после премьеры в «вечном городе» и двух недель, маэстро отправился в Милан. Пришло время платить по счетам импресарио Мерелли.

– Шесть недель! – в который раз воскликнул Теми.

Верди сосредоточенно и несколько раздраженно разбирал горы корреспонденции у себя на столе. Ворвавшийся к нему пятнадцать минут назад без предупреждения Солера нервно шагал по комнате и размахивал руками.

– Нам хорошо платят, – угрюмо пробормотал Верди, не отрывая от бумаг глаз.

– Нам действительно хорошо платят, – развел руками Солера, всем своим видом показывая, что это к делу не относится.

– Новый сюжет по прекрасно известному рецепту, – все еще увлеченный бумагами, а не разговором, пробормотал маэстро, – Никто не просит большего.

– Тебе нужен ремесленник, а не художник! – все больше распалялся Теми.

Верди просто пропустил это мимо ушей, пытаясь понять, что от него хотели в запросе от Лондонского королевского театра.

– Ты был отчаянно влюблен в искусство оперы, – Солера бродил по комнате, как запертый в клетку хищник, – Что случилось? Вы не сошлись характерами?

– К чему все принимать так близко к сердцу? – все еще монотонно и невозмутимо проговорил Джузеппе, – У нас есть работа. Это вопрос навыков, а не любви.

– Но к чему такая спешка, во имя всего святого? – взвыл Солера.

Терпение Верди лопнуло. Он бросил перо и смерил друга сердитым взглядом. И тут Темистокле осенило:

– Мерелли, не так ли? Ты не хочешь… О, да! Это вопрос любви, друг мой! Это вопрос любви! Сколько лет прошло! Ты все еще держишь обиду?

Верди молча и несколько предостерегающе посмотрел на Солеру. Тот намек понял.

– Ты хотя бы нанес ему визит по приезду в Милан? – спросил он уже спокойным голосом.

– А должен был? – буркнул маэстро и вернулся к бумагам.

– Так нанес? – не желал угомониться Теми.

– Не нанес.

Солера насмешливо хмыкнул, плюхнулся в кресло и задумчиво устремил взгляд в окно.

– Когда приступим к составлению рецепта, маэстро? – не без сарказма поинтересовался он.

– Судя по всему, тебе уже отчаянно нечего делать, – ответил Верди, продолжая свою работу, – я освобожусь минут через пятнадцать, и начнем.

Темистокле закатил глаза, достал из кармана сигару и закурил в ожидании, когда Джузеппе освободится.

Так началась работа над оперой «Жанна д'Арк» по одноименной пьесе Фридриха Шиллера. Оперой, которую Джузеппе в последствии не хотел даже вспоминать. Той самой, что импресарио Мерелли выторговал у композитора в обмен на участие синьорины Стреппони в пармском сезоне «Набукко».

Встретиться с синьором Мерелли маэстро Верди, естественно, все же пришлось. Слегка располневший за пару лет, а в остальном совершенно не изменившийся импресарио сидел за столом своего кабинета, курил трубку и с едва заметной улыбкой сверлил глазами устроившегося напротив него Джузеппе. Маэстро с непроницаемым лицом изучал предлагаемый Ла Скала состав исполнителей для своей новой оперы.

– Полагаю, вы бы предпочли, чтобы снова дирижировал синьор Каваллини? – с формальной учтивостью произнес импресарио.

– Он не занят в других постановках?

– Я все для этого устроил.

– Маркони не в состоянии спеть ни одного отрывка нота в ноту, – проговорил Верди, все еще глядя на список имен.

– Не судите слишком строго, – улыбнулся Мерелли, – Он, можно сказать, на сегодняшний день самый многообещающий тенор.

Верди пожал плечами и положил список на стол.

– Пусть будет Маркони, – на грани бестактной безразличности произнес он.

В разговоре повисла пауза, они молча смотрели друг на друга. В глазах Джузеппе сверкал тот ледяной холод, которым мужчины выказывают презрение в обертке хороших манер. Мерелли, слегка нахмурив брови, какое-то время решал, принимать ли ему вызов, а потом уже без тени улыбки, но совершенно спокойно спросил:

– Могу ли я считать, что мы по-прежнему друзья, маэстро?

– Не меньше, чем мы когда-либо были, – последовал недвусмысленный ответ.

Мерелли рассмеялся, не выказав ни малейшего признака злости или обиды.

– Пожалуй, я не смог бы упрекнуть вас в несправедливости, если бы вы обеспечивали ее сейчас лучше, чем когда-то это делал я.

Стрела попала в цель. Безусловная доля правды в отпущенном импресарио комментарии не могла не задеть Джузеппе, и он скрыл это недостаточно быстро. В глазах Мерелли мелькнула искорка высокомерного удовлетворения.