Плач богов

Как уже успела заметить и понять сама Эвелин, не важно, где ты был рождён – на Севере или Юге; не тронутое палящими лучами южного солнца бледное лицо подчёркивало твоё истинное происхождение похлеще дорогих шелков и драгоценностей. Аристократия везде и всегда оставалась таковой, не зависимо от времени и места, впрочем, как и выходцы менее привилегированных классов. Отличить первых от вторых не составляло никакого труда, как и выделить тех же работников порта – грузчиков и докеров от служащих портовой охраны.

Едва ли Эвелин смогла бы тогда ответить, чем же её заинтересовали стоявшие поодаль от центральной сцены «действия» пока ещё ничем не занимающиеся представители рабочего класса. Хотя ответ и без того был на лицо. Всем!

Грязной, местами мокрой от пота одеждой, загоревшей до черноты кожей лица и открытых участков тела, испачканными в мазуте практически до предплечий руками и, само собой, фигурами – широкоплечими, сбитыми, мускулистыми и настолько мощными, что невольно перехватывало дыхание от мысли, какой же потенциал скрывался в этих современных гладиаторах безродного происхождения. Но, скорее всего, дыхание у Эвы перехватило по-настоящему только тогда, когда она заметила Лилиан беседующую с одним из этих Голиафов. Как говорится, зрелище выявилось не для слабонервных и далеко не для юной леди из хорошей семьи.

- Эй, человек! Тот что в зелёной косынке!.. Да, ты!

Но, как выяснилось чуть позднее, настоящим шоком (и не только для Эвелин) стала последующая сценка совершенно неожиданного акта действия, главным инициатором которого оказался никто иной, как сама София Клеменс. Вначале её звонкий голосок, повышенный до громкого окрика, а уже после нисходящее на сознание всех ближайших свидетелей осмысление – кто и кому кричал данные слова с палубы прибывшего в Гранд-Льюис парохода.

- Да, ты не ошибся! Именно тебя я и имела в виду!

Эвелин едва не перегнулась через планширь, когда попыталась уже во второй раз проследить за взглядом кузины. Надо сказать, любопытство пересилило любой шок и неверие в происходящее, а потом и вовсе перекрыло выбивающей волной осознанного, как только взгляд отыскал того самого обладателя зелёной косынки, каким-то необъяснимым чудом завладевшего вниманием надменной красавицы Софи. Он стоял в самой ближайшей к пароходу группке «отдыхающих» грузчиков у выложенных в высокую стену товарных ящиков и паков – всего в нескольких ярдах от сошедших на берег пассажиров «Королевы Вирджинии» и в трёх шагах от Лилиан и Джошуа, проводивших на тот момент крайне важные переговоры с другими носильщиками.

По правде сказать, Эва даже не удивилась, почему среди всех остальных София выделила именно его. Хотя нет. Удивительным-то как раз и являлся тот факт, благодаря которому кузина вообще позволила столь неслыханное (да ещё и публичное) для себя унижение – обратиться прилюдно с подобными словами к абсолютно незнакомому ей человеку. И не просто к незнакомому, а к ГРУЗ-ЧИ-КУ!

И ладно, если бы тот был под стать своим сотоварищам – грузным, побитым жизнью увальнем, с грубыми чертами далеко не привлекательного лица. Так нет же, он почему-то едва не единственный, кто оказался среди остальных самым молодым и на редкость статным представителем столь неблагодарной профессии. Высокий (возможно даже слишком высокий), с пропорциональной фигурой мускулистого атлета и с не менее лепным ликом, как у какой-нибудь безупречной статуи Микеланджело. Жаль только определённое до него расстояние не позволяло разглядеть многие черты, включая разрез и цвет глаз, чего не скажешь о той самой зелёной косынке, коей была повязана на пиратский манер его крепкая голова. Не хватало ещё серьги в ухо и какой-нибудь кожаной портупеи с патронташем на пояс и через грудь, с кобурой под кремниевый пистолет и ножнами под кинжалы. А так, образ почти готов, разве что без чёрной повязки на глазу.

В какой-то момент, Эвелин поймала себя на том, что очень уж долго любуется ладными пропорциями молодого грузчика, чью гладиаторскую фигуру не сколько скрывала, а скорее больше подчёркивала грубая роба из мокрой от пота рубахи неопределённого цвета и почти обтягивающих тёмно-коричневых штанов.

Меньше всего девушка ожидала, что он вскинет голову и его тёмное от загара и рабочей грязи лицо озарит ослепительная белозубая улыбка, от которой невольно ёкнет в груди сердечко, а желание куда-нибудь спрятаться из-за страха быть пойманной с поличным на месте «преступления» едва не одёрнет девушку от фальшборта в сторону палубной надстройки парохода. Но что-то и как-то её удержало, и на вряд ли банальное любопытство.

Молодой мужчина ткнул себя большим пальцем в грудь вопросительным жестом, мол он ли тот самый счастливчик, о чьей зелёной косынке уже знали, как минимум, с две сотни попритихших свидетелей, то ли «переспрашивая» у Софи – его ли она имела в виду, то ли намеренно затягивая шокирующую для всех сценку публичного представления.

- Честь имею, миледи! – его весёлый и на удивление приятный голос с лёгкой сипотцой, казалось примял стоявший над портом гул ещё на несколько процентов. При этом он нисколько не скрывал собственного удивления с подчёркнуто сдержанным желанием расхохотаться во все лёгкие. – Я могу вам чем-то помочь?

- Да, если поубавишь гонору! – у Софи не дрогнул ни собственный голосок, ни расслабленная на планшире ладошка величественной королевы. После её последней фразы перестал играть даже оркестр (а может он просто закончил свой марш именно в тот момент?)

- Я хочу тебя нанять!

Глава пятая

- Меня?!

- Да! Именно тебя! И если будешь хорошо себя вести, возможно я тебе даже заплачу!

Дружный хохот остальных присутствующих поблизости грузчиков, взорвал нависшую над данной частью порта тишину нежданным всплеском безудержного веселья. Не исключено, что даже шокируя большинство свидетелей. По крайней мере, Эва ощутила резкий прилив острого смущения, благодаря которому хотелось прошмыгнуть в ближайшие двери палубной надстройки, и не важно, что за ними находилось. Главное, спрятаться, при чём не понятно от чего или от кого. Ведь как раз в те секунды взгляд заметно ошалевшего грузчика в зелёной косынке скользнул поверх фальшборта над палубой второго яруса парохода (видимо, проверяя сколько ещё любопытных свидетелей сверху наблюдает за ним и за этой вопиющей сценкой). И, кажется, он заметил прилипшую к планширю Эвелин, которая не сводила с него явно зачарованного взора. А если и заметил, то, скорее, не придал какого-либо особого внимания, поскольку задерживать его на любопытной девушке не стал.

Зато как растревожилось её сердечко, будто её поймали с поличным за каким-то весьма дурным занятием.

- София Маргарет Клеменс! Что это за неслыханное для благовоспитанной леди поведение? А ну-ка, отойдите от борта и не позорьте ни себя, ни свою семью! – возмущённый голос Лилиан, лишь на какое-то время перекрывший повышенными нотками чуть успокоившихся весельчаков, вновь вызвал нешуточный взрыв гомерического хохота.

Ещё бы, не каждый день случаются столь занятные истории и не каждый день выпадает не менее редкая возможность стать одним из их прямых свидетелей.

Эва бы уже давным-давно сгорела от стыда, если бы с ней произошло нечто подобное. Но ведь это же Софи! Надменная, заносчивая и не в меру самовлюблённая гордячка, чей подвешенный язычок мог ужалить любого неосторожного смельчака похлеще скорпионьего жала.

- Мне нужно, чтобы кто-то снёс на берег мой багаж. – она не то что не обратила на угрожающий тон служанки никакого внимания, а попросту сделала вид, что не расслышала обращённых к ней слов и даже не взглянула в сторону Лили, будто той вообще не существовало в данной реальности. – Прямо сейчас! И я не люблю повторять дважды.

Удивлению Эвелин не было предела, как и упрямству Софи, с которым та гнула свою линию, попирая своими ухоженными ножками в шёлковых туфельках моральные устои собственного социального класса. Уж слишком многое она позволяла себе вдали от осуждающих подобные выходки глаз обоих родителей. Хотя, надо признаться, в её поведении, как и в безупречно поставленном голосе и даже в особой манере излагать свои мысли, слишком явственно проскальзывали схожие нотки с характерными чертами её любимой маменьки Джулии Вудвилль-Клеменс. Чего не скажешь о мистере Клеменсе, который бы в жизни так себя не повёл, не то, что бы позволил себе повысить на кого-то голос или обратиться с презрительной надменностью.