Страница 113 из 127
Однако в бонапартистском лагере, переместившемся в Лондон, царили разброд и шатание, что в немалой степени было вызвано традиционными колебаниями и нерешительностью самого экс-императора французов. Бонапартисты тянули, рассчитывая на то, что военные неудачи в равной мере дискредитируют и республику. Кроме того, они не горели желанием брать на себя ответственность за унизительный мир, который окончательно лишил бы их сторонников во Франции. Г. Ротан отмечал, что о подлинных переговорах речь не шла, германская сторона фактически требовала карт-бланш. Даже если бы мир был подписан сразу же после поражения при Седане, как того требовали некоторые сторонники императора, Франция в самом лучшем случае сохранила бы за собой кусочек Эльзаса с городом Мюлуз и заплатила бы победителю на пару миллиардов меньше[1137]. В декабре 1870 г. Евгения, правда, в весьма расплывчатых формулировках пошла навстречу германским требованиям в вопросе территориальных уступок, но Наполеон III так и не был готов поддержать супругу. Это обстоятельство склонило Бисмарка в итоге к соглашению с правительством «национальной обороны»[1138].
По мере того, как боевые действия затягивались, беспокойство Бисмарка росло. Сложившаяся патовая ситуация с перспективой получить затяжную зимнюю кампанию, по его мнению, усиливала риск дипломатического вмешательства в конфликт со стороны других великих держав. Этим объяснялось то, что прусский министр-президент с самого начала одобрил идею обстрела Парижа, несмотря на все возможные обвинения в страданиях гражданского населения французской столицы.
Предпринятая парижанами 19 января попытка прорыва окончилась поражением, немедленно спровоцировавшим в столице новое открытое выступление крайне левых. На сей раз попытка национальных гвардейцев прорваться к правительственной резиденции в Городской ратуше на Гревской площади встретила отпор регулярных войск под командованием генерала Жозефа Винуа, сменившего Трошю на посту военного губернатора Парижа. Обе стороны понесли потери убитыми и ранеными, восставшие были рассеяны[1139]. Распоряжением правительства лидеры левых были арестованы и отправлены в Венсенский замок, типографии сочувствовавших им изданий закрыты. Исход противостояния открыл правительству дорогу к возобновлению переговоров о перемирии с немцами в Версале, куда 23 января был вновь отправлен Жюль Фавр.
Переговоры прошли весьма оперативно — с учетом того, что Бисмарку необходимо было преодолевать сопротивление германских военных, конфликт с которыми достиг высшей отметки, и получить формальное одобрение императора, а Фавру — получить соответствующее одобрение правительства в Париже. Основные разногласия вызвало количество парижских фортов, которые следовало разоружить и передать немцам в качестве своеобразного залога, судьба вооруженных защитников города, а также сумма контрибуции, которой облагалась столица. Особенно болезненным для французов был вопрос вступления германских войск в город. Бисмарк остался непреклонен в этом вопросе и лишь слегка подсластил пилюлю, предложив оформить перемирие в виде «конвенции», а не капитуляции.
Процедура сдачи фортов неминуемо затрагивала большое количество военных деталей, и с 26 января к переговорам впервые подключились генералы. Бисмарк успел к этому времени одержать собственную победу над Мольтке, поэтому шеф Большого прусского генштаба считал свою роль на заседаниях унизительной и был столь же безрадостен, что и побежденные французы. Привезенный Фавром в Версаль в качестве военного эксперта генерал Бофор д’Отпуль в свою очередь быстро обнаружил неспособность достойно исполнить требуемую роль, и его пришлось срочно заменить генералом Валданом[1140].
28 января перемирие наконец было подписано на тяжелых, но приемлемых для самолюбия французов условиях. Продовольственная блокада города прекращалась. Все парижские форты сдавались немецкой армии, сделав дальнейшее сопротивление столицы невозможным. Однако в самом Париже в качестве гарнизона сохранялась одна дивизия французских регулярных войск, необходимая для поддержания порядка. Фавру удалось также убедить Бисмарка в том, что никакая сила в мире не способна заставить разоружиться батальоны национальных гвардейцев[1141]. Остальные защитники французской столицы должны были сложить оружие, избегнув при этом германского плена. В течение двух недель выплачивалась контрибуция в размере 200 млн франков. За этот же срок должны были состояться выборы во французское Национальное собрание, призванное санкционировать итоговые условия мира с немцами. Местом созыва последнего был определен Бордо, равно далекий как от немцев, так и от беспокойных парижан.
Как свидетельствовал один из жителей Шатодена, известие о заключении перемирия было воспринято с облегчением: «Сопротивление Парижа, возможно, и спасло честь нации, но в то же время продлевало бессмысленную бойню»[1142]. Аббат Венсен из Фразе, подтверждал общее настроение: «В этом весь патриотизм деревни: она желала капитуляции Парижа, потому что оборона Парижа подвергает деревни новым набегам. Республика, повинная в глазах деревни в героизме этой обороны, с каждым днем становится все более непопулярной»[1143]. Тем не менее, когда условия перемирия стали известны, французский епископат принял деятельное участие в протесте против «триумфа силы над правом», выразив неприятие отторжения от Франции территорий. Как отмечает Жак Гадий, патриотизм верхушки католического клира даже был несколько демонстративным, дабы «использовать его в качестве политического капитала, пригодного как для защиты, так и для нападения»[1144]. Намеченные всеобщие выборы выдвигали вопросы внутриполитической борьбы на первый план.
Публикация условий перемирия привела к конфликту между правительством в Париже и Гамбеттой. Последнего возмутило то, что демаркационная линия между враждующими армиями была проведена Фавром без малейших консультаций с ним, исключительно на основании сведений прусского Генерального штаба[1145]. В ответ Гамбетта от своего имени опубликовал декрет, запрещавший участвовать в предстоящих парламентских выборах бонапартистам и «официальным кандидатам» времен Второй империи. Декрет нарушал оговоренный ранее принцип «свободы выборов», побудив немцев грозить разрывом перемирия. Не в их интересах было подыгрывать сторонникам Гамбетты, выступавшим против унизительного мира.
Среди сторонников продолжения борьбы были и некоторые генералы, включая Федерба и Шанзи. Последний, в частности, писал: «Я не только считаю, что сопротивление возможно, но также думаю, что оно не преминуло бы принести успех, если бы страна приняла все вытекающие из этого обязательства и последствия. Мы могли бы добиться лучших условий, если бы продемонстрировали решимость скорее возобновить борьбу, чем покориться унизительному миру»[1146]. По подсчетам Шанзи, даже после капитуляции Парижа республика по-прежнему располагала более 220 тыс. пехотинцев, 20 тыс. кавалеристов и 1232 орудиями с запасом снарядов, превышавшим 240 выстрелов на каждое. Не были полностью исчерпаны мобилизационные резервы: 354 тыс. человек по-прежнему числились в территориальных войсках, резервных частях и в Алжире, плюс 132 тыс. внеочередных призывников 1871 г. находились в тренировочных лагерях. Военное производство оставалось на высоком уровне. Правительство продолжало контролировать территорию с населением в 25 млн человек, куда еще не ступала нога неприятеля[1147].
1137
Rothan G. Op. cit. P. 387–388.
1138
Kolb E. Der Weg aus dem Krieg… S. 312–313, 316; Giesberg R. Op. cit. P. 76–79.
1139
Vinoy J. Campagne de 1870–1871, l’armistice et la Commune. Paris, 1872. P. 13–14.
1140
Howard M. Op. cit. P. 347.
1141
Favre J. Op. cit. Vol. II. P. 388.
1142
Цит. по: Farcy J-Cl. Op. cit. P. 126.
1143
Цит. по: Ibid. P. 126–127.
1144
Gadille J. Op. cit. P. 210–211.
1145
Freycinet Ch. Op. cit. P. 238.
1146
Цит. по: Deschanel P. Op. cit. P. 132–133.
1147
Ibid.