Страница 103 из 127
Социальное напряжение в городе усиливало то, что люди со средствами по-прежнему могли практически ни в чем не отказывать себе. В ресторане Ноэля Петера им предлагали отведать живность из парижских зоопарков, включая любимцев парижан, слонов Кастора и Поллукса. Хотя некоторые современники и говорили об умерших в Париже от голода[1040], основная масса жителей скорее жила в условиях хронического недоедания. Даже далеко не бедствовавший Эдмон де Гонкур отмечал: «Теперь говорят об одной только еде, о том, что съедобно и что можно раздобыть для еды»[1041]. Стремительно ухудшающееся питание само по себе делало жителей города легкой добычей болезней, хотя самых страшных спутников осад — тифа и холеры — удалось избежать. При общем удовлетворительном санитарном состоянии в городе главным бичом стала эпидемия ветряной оспы, об обязательной вакцинации от которой во Франции задумались слишком поздно. Осенью-зимой 1870 г. она унесла в стране несколько десятков тысяч жизней (точные цифры разнились).
Осада, однако, не парализовала жизнь города. Улицы оставались оживленными: продолжал ходить общественный транспорт, многочисленные экипажи, работала парижская окружная железная дорога. Рынки и лавки оставались открытыми, пусть их прилавки и приобретали все более сиротливый вид. Все учреждения продолжали свою работу, в городе ежедневно выходило полсотни газет самой разной политической окраски и направлений. Продолжала регулярно вести котировки и Парижская фондовая биржа. Однако вечером увеселительные заведения закрывались, с 22 часов в городе действовал комендантский час.[1042]
Культурная жизнь также оставалась весьма насыщенной, хотя и без прежнего привычного парижского блеска. В октябре в некоторых театрах, начиная с Парижской Оперы, возобновились спектакли. Большим успехом продолжали пользоваться концерты классической музыки, включая произведения немецких композиторов. Впрочем, столетний юбилей со дня рождения Бетховена в Париже предпочли не отмечать[1043]. Представлениям часто предшествовали выступления на злобу дня. На набережной Сены народ по-прежнему толпился у лавок букинистов, печатались новые книги, огромным спросом пользовались газеты, количество которых заметно увеличилось.
Разнообразие и колорит в жизнь города внесло также прибытие до начала осады примерно 90 тыс. мобильных гвардейцев из провинции, встретивших самый теплый прием парижан. Многие бургундцы, овернцы и бретонцы прибыли национальных костюмах. Батальоны отдельных провинций были компактно размещены в разных районах города, превратив их в небольшие анклавы своей малой родины. Песни и танцы провинциалов ежевечерне привлекали сотни зрителей и зевак[1044]. Кризиса не знали и питейные заведения столицы. Потребление вина и абсента удвоилось по сравнению с довоенным временем[1045].
Тем не менее, с каждой неделей изоляция переживалась все более остро. Э. де Гонкур в конце октября записал: «Необычайно, поразительно, неправдоподобно это полное отсутствие всяких сношений с внешним миром. Нет такого жителя столицы, который мог бы сказать, что получил за последние сорок дней весточку от своих близких! А если и дошел каким-то чудом номер руанской газеты — то его передают из рук в руки в переписанном виде, как бесценную редкость»[1046].
Парижане требовали решительных действий и ожидали чуда. Правительство, осознававшее слабость имевшихся сил, медлило. На всю массу вооруженных людей, насчитывавшую 423 тыс. человек, к действиям за пределами фортов были пригодны чуть более 100 тыс. человек, объединенных в так называемую 2-ю армию генерала Дюкро. Одуэн-Рузо полагает, что даже если бы силам Дюкро и удалось совершить прорыв, в случае активного преследования противником их в скором времени ожидала бы участь Шалонской армии Мак-Магона[1047]. Мысль о полноценном «прорыве» из города, которую поддерживали обе части руководства республикой, Одуэн-Рузо называет абсолютной химерой.
Тем не менее, в течение каких-то шести недель глава правительства «национальной обороны» и командующий столичным гарнизоном генерал Трошю лишился всякой популярности среди горожан. Парижские войска в массе своей еще не встречались лицом к лицу с пруссаками и были преисполнены излишней самоуверенности[1048]. Население столицы нервно реагировало на каждый поворот войны. Уже 19 сентября, когда пруссаки вынудили французские войска оставить передовые позиции на подступах к городу, столица пережила новый всплеск возмущения. Эдмон де Гонкур свидетельствовал: «Сегодня вечером на бульварах огромная толпа, настроенная как в самые дурные дни — беспокойная, взвинченная, ищущая козлов отпущения и поводов для мятежа»[1049]. С идиллией внутриполитического «перемирия» и патриотического единения первых недель после свержения Наполеона III было покончено. Нападки на правительство за неспособность достичь успеха велись со стороны как левых сторонников крайних мер, так и монархистов. Уже 22 сентября один из лидеров революционно настроенных крайне левых Огюст Бланки обвинил правительство в том, что оно не хочет «сражаться как следует» и вместо обороны думает только о том, чтобы поскорей заключить любой ценой мир с врагом. Его сторонники чем дальше, тем больше видели залогом победы в войне социальную революцию[1050].
В этой ситуации малейший инцидент мог породить взрыв. Неудачная вылазка в направлении Ле Бурже совпала по времени с известием о сдаче армии Базена под Мецем. Это стало сильнейшим ударом по надеждам на скорый перелом в войне. Освободившиеся из-под Меца германские войска должны были еще прочней сковать кольцо вокруг Парижа. Реакция французов повсеместно, включая столицу, была парадоксальной. С одной стороны, шок от очередной военной катастрофы, воспринятой как новый «Седан», с другой — популярность идеи о сопротивлении до последней крайности. Базен был заклеймен как изменник, что еще больше накалило обстановку, и без того проникнутую взаимным подозрением[1051]. 31 октября лидеры левых — Огюст Бланки, Гюстав Флуранс, Феликс Пиа и Шарль Делеклюз — повели вооруженные отряды национальных гвардейцев к городской ратуше и предприняли попытку взять власть в свои руки.
После полудня здание муниципалитета было блокировано восставшими, заседавшие в нем министры правительства «национальной обороны» оказались в заложниках. Бланкисты провозгласили создание Комитета общественного спасения и принялись рассылать распоряжения от его имени. В ряде городских округов, например в шестом, часть муниципальных властей поддержала попытку переворота, а часть осталась верна правительству «национальной обороны», причем обе опирались на вооруженную поддержку различных батальнов национальной гвардии. В течение всего дня противники мирно делили здание мэрий[1052].
Между тем, избежавший ареста министр финансов Эрнест Пикар сумел собрать верные правительству вооруженные силы и организовать побег двух своих коллег: Трошю и Ферри. Их усилиями вечером к Гревской площади стали стягиваться войска. Кровопролития, однако, вновь удалось избежать. Проливной дождь и уверенность в одержанной победе побудили к вечеру большинство недисциплинированных вооруженных сторонников революции разойтись по домам. Растерявшиеся вожди восстания освободили последних заложников, получив взамен возможность беспрепятственно скрыться[1053].
1040
Récits de femmes… P. 197.
1041
Гонкур Э. де. Указ. соч. Т. II. С. 84.
1042
Roth F. La guerre de 1870… P. 204.
1043
См.: Cohen D. Une institution musicale entre repli et implication politique: le quotidien de l’Opéra de Paris pendant la guerre de 1870 et sous la Commune // Le Mouvement Social. 2004/3. № 208. P. 21–22.
1044
Debuchy V. Op. cit. P. 17.
1045
Ibid. P. 17.
1046
Гонкур Э. де. Указ. соч. Т. II. С. 60.
1047
Audoin-Rouzeau S. 1870. La France dans la guerre. P. 184.
1048
Debuchy V. Op. cit. P. 115–116.
1049
Гонкур Э. Указ. соч. Т. II. P. 34.
1050
Roth F. La guerre de 1870… P. 208–209.
1051
Audoin-Rouzeau S. 1870. La France dans la guerre… P. 226.
1052
La république au défi de la guerre… P. 230.
1053
Gouttman A. Op. cit. P. 301–303.