Страница 12 из 48
Вижу я, что гость мой седьмую рюмку себе наливает. Я его за рукав дернул.
— Не довольно ли? Вы хоть бы закусывали, что ли… Вот вам горчица к ветчине. Это не французская. Мария Григорьевна сама приготовила. Марии Григорьевны сейчас дома нет. Она у свояченицы гостит.
— Хорошая горчица, — смеется, — и ветчина хорошая. За ваше здоровье.
Делать нечего, пришлось и мне выпить.
Пьем мы с ним, а мне страшно. Чувствую я, что обреченный он человек. Захмелел он совсем и рюмку подымает:
— Долой буржуазию! Да здравствует пролетариат!
Я смеюсь, не пью. А он хмурится, спрашивает, почему не пью. Я его успокоил кое-как. Не пью, мол, потому, что вредно для здоровья, а положению тяжелому пролетариата очень сочувствую и эксплуатации не одобряю вовсе. Поверил и даже по плечу меня потрепал.
— Ладно, — говорит, — я и один выпью.
Ну, конечно, как хмельной человек, целоваться полез и «ты» мне стал говорить.
— Понравился ты мне, чудак, — говорит, — только я твоих чертей по-своему понимаю, не так, как ты. Я их психологически понимаю… А может, это одно и то же, в конце концов…
А сам смеется, кашляет. И опять мне в нем померещилось что-то мертвое, костяное, скелетное…
Так я с ним целую ночь просидел. В семь часов он от меня ушел, и, надо признаться, гость этот изрядно меня утомил тогда. Я, ведь, господа, человек немолодой — сами понимаете.
Ровно через год после этой беседы моей с «товарищем Евгением», тоже в мае месяце, случилась со мною странная история. Жил я тогда на десятой линии Васильевского острова. У Марьи Григорьевны в те дни плеврит был, и она лежала в постели в компрессах. Я этим обстоятельством очень был расстроен. А тут еще кухарка наша в деревню отпросилась к брату на свадьбу. Остались мы с одною Аннушкою. В сумерки послал я Аннушку в аптеку за аспирином. Она вышла черным ходом и дверь снаружи заперла. А я прямо из кухни прошел, было, в спальню к Марье Григорьевне, но, заметив, что она опит, осторожно, на цыпочках пробрался в гостиную и сел там в кресло. Вот, думаю, почитаю я теперь. Увлекался я в то время чрезвычайно сочинением Иоанна Кассиана Римлянина[20]. Сижу я так с большим этим томом на коленях и вдруг слышу резкий такой звонок в передней. Я вскочил и книгу уронил даже. Показалось мне, что уже давно кто-то звонит, а я зачитался и не слышу. Иду я в переднюю, отпираю дверь — за порогом никого. А я знаю, что снизу к нам звонить никак нельзя. Удивился я, что почудился мне звонок, однако, помедлив немного, запер дверь и хотел было в гостиную вернуться, но вдруг вижу, стоит в передней «товарищ Евгений», тот самый, с которым я год тому назад беседовал. Изумился я, конечно, что он очутился в передней так неожиданно, однако, тотчас же сообразил, что вернулась, стало быть, Аннушка, и он прошел черным ходом.
— Здравствуйте, — говорю, — очень приятно знакомство возобновить.
А он, знаете ли, странно так молчит и едва-едва усмехается. «Он ли это?» — думаю. Он как будто — высокий, сутулый, худощавый и руки такие же большие, лоб его крутой, и глаза из темных своих гнезд так же непонятно смотрят, и губы такие же сухие и вялые.
— Вы, значит, черным ходом прошли? — спрашиваю.
А он молчит и смотрит на меня по-прежнему, невесело, и как будто худо меня видать, как будто я не рядом с ним стою, а где-нибудь далеко. Жутко мне стало от этого взгляда — точно издалека.
«Это, — думаю, — сумерки на меня так действуют».
И, вдруг, представьте, пятится от меня этот мой гость незваный и как будто норовит в коридор отшмыгнуть. Я его даже за рукав схватить успел, а он, в самом деле, — за угол, да в коридор. А там к вечеру полумрак у нас, ежели лампы нет. Я за гостем моим.
— Куда вы? — говорю. — Куда?
Слышу шаги его по коридору. Признаюсь, я за ним следом бросился. Он, вижу, в кухню. Я за ним туда. Вхожу в кухню: никого нет. Дверь заперта снаружи по-прежнему. Тогда я только сообразил, что померещился мне этот самый «товарищ Евгений». И стало мне как-то грустно и неприятно, и вдруг я почувствовал, что холодно мне ужасно, как будто я в погребе стою: сыро и холодно.
«Что такое? — думаю. — И зачем он ко мне приходил, в самом деле? И хоть бы словечко какое сказал…»
Очень грустный, пошел я в спальню к Марье Григорьевне. Она проснулась, оказывается. Я ей все рассказал, как было. Марья Григорьевна женщина рассудительная.
— Перекрестись, — говорит, — и не думай об этом больше. Мало ли какие наваждения бывают.
Однако, дело этим не кончилось.
Недели через две встречаю я в Летнем саду Александра Степановича, того самого, который мне «товарища Евгения» рекомендовал. Сидим мы с ним на скамеечке на боковой дорожке, против Марсова поля, там, где статуя Амура и Психеи, знаете? Сидим и беседуем, на детей любуемся. Бегают вокруг карапузики — забавные такие… А у меня из головы не идет «товарищ Евгений». Хочется мне спросить, где теперь он и что с ним, как он живет, а спросить никак не могу почему-то. Дивный был день, редкий в Петербурге, солнечный, но Александру Степановичу нельзя было долго сидеть: на прием в больницу спешил. Стали мы прощаться. Не утерпел я, наконец, и говорю:
— А скажите, пожалуйста, Александр Степанович, где теперь находится «товарищ Евгений»? Помните, вы ко мне его привели? Ночевал он у меня в прошлом году.
— Как же, — говорит, — знаю. Его две недели тому назад в Николаеве повесили… Прощайте, — говорит, — мне в больницу надо.
Так вот, господа, какое странное стечение обстоятельств.
* * *
Рассказав эту историю о привидении, Максим Антонович посмотрел на всех нас как-то вопросительно, будто ожидая, что мы выскажемся по этому поводу.
Почтовый чиновник Рудименко, слывший среди нас скептиком и вольнодумцем, сказал, что в этом ничего нет сверхъестественного и что подобные случаи суть «проявления какой-то пока еще неизвестной энергии, которая, действуя подобно беспроволочному телеграфу, влияет на мозг человеческий, порождая такие чрезвычайные телепатические эффекты».
С этим мнением почти все согласились, хотя сравнение с беспроволочным телеграфом показалось кое-кому рискованным и не совсем убедительным.
ГОЛОС ИЗ МОГИЛЫ[21]
Весною 1650 года в одном из воскресных номеров Антверпенской газеты было напечатано: «В Швеции умер дурак, который говорил, что он может жить так долго, как он пожелает». Это был Декарт. В сочинениях Христиана Гюйгенса[22] читатель найдет замечательное письмо философа к брату. Из этого письма я и заимствую мои сведения о статье Антверпенской газеты, появившейся два с половиной века тому назад.
Декарт, веривший в безусловное могущество разума, в самом деле охотно допускал мысль, что человек завоюет себе бессмертие здесь, на земле. Иные пылкие ученики его готовы были поверить в бессмертие своего учителя и весьма изумились, когда Декарт скончался.
Мои религиозные убеждения исключают веру в земное бессмертие, однако и я склонен думать, что человек может по произволу продлить жизнь свою собственную или кого-нибудь из иных людей. В конце концов страшный закон смерти восторжествует на земле, но борьба с этим законом и даже временная над ним победа возможна. Вопреки мнению Декарта, я думаю, однако, что сила, противоборствующая смерти, не есть наш верховный разум. Я верю, что эта тайная сила заключается в нашей воле.
Я знаю по опыту, как могут сочетаться души, и как они могут влиять друг на друга, и как это влияние переходит за грани внешнего мира.
Я прошу выслушать меня не только тех, кто склонен допустить существование миров иных, и тех, кто утверждает самоуверенно предельный агностицизм. Дело в том, что я сам скептик, милостивые государыни и милостивые государи. Но я умею скептически относиться решительно ко всему — даже к самому крайнему скептицизму. Вот почему я не восхищаюсь Пироном[23], который прошел равнодушно мимо попавшего случайно в яму Анаксарха, полагая, что всякая видимость ничего не значит и что поэтому решительно все равно, протянет или не протянет он руку своему злополучному ученику. Как ни низко я ценю здравый смысл, однако при известных условиях необходимо пользоваться его указаниями. И это, надеюсь, примирит меня кое с кем.
20
…Иоанна Кассиана Римлянина — Иоанн Кассиан (ок. 360 — ок. 435) — христианский монах и богослов, теоретик монашеской жизни, автор ряда сочинений.
21
Аргус. 1914. № 13, позднее с небольшими исправлениями в ПБ. Текст публикуется по ПБ. Илл. И. Гранди взяты из журнальной публ.
22
…Христиана Гюйгенса — Х. Гюйгенс (1629–1695) — физик и астроном. Декарт дружил с его старшим братом Константином.
23
…Пироном… Анаксарха — Пирон из Элиды (ок. 360 — ок. 275 д. н. э.) — древнегреческий философ, основатель скептической школы, в качестве нравственного идеала выдвигал «безмятежность» по отношению к окружающему; Анаксарх — друг Пирона, ученик философа Демокрита.