Цугцванг

— Никогда больше не смей ко мне приближаться.

— Амелия…

— НИКОГДА!

Я повышаю голос, но эмоций нет. Это скорее желание заставить себя слушать, которое вдоволь удовлетворяет эту потребность — Лиля снова затыкается, и когда это происходит, я расставляю точки над «i».

— Все кончено. Ты мне больше никто. Я не желаю тебя знать, не желаю тебя видеть и слышать — все кончено. За твое предательство я тебя никогда не прощу.

— Какое предательство?! — выдыхает, а в верхней октаве стоят слезы, но и на это мне плевать, как и на жалкие попытки оправдаться, — Я тебя не предавала, а пыталась оградить от него!

— Ты ничего мне не сказала.

— А как бы я сказала?

Из ее глаз таки вырываются две крупные капли, которые Лиля быстро смахивает длинными, наманикюренными пальцами, и снова делает ко мне шаг, шепча.

— Амелия, пожалуйста…Я хотела, как лучше. Хотела оградить тебя от боли…Да, я все поняла сразу, как увидела вас, но сама подумай! Что я могла сказать?! Ты была такой счастливой, ты в него влюбилась и…

— Закрой рот.

— Но это же так и есть! Я видела тебя, как ты на него смотрела, и что бы я сказала?!

— Правду.

— Я бы разбила твое сердце…

— Ты его итак разбила. Это же твоих рук дело, да? Наше расставание?

— Измена и то, что было на самом деле — разные вещи. Лучше первое, чем вывалить на тебя все это дерьмо.

— Лучше бы ты рассказала сама, потому что лучше бы я узнала все от тебя, чем так.

— Я думала… — из нее вырывается сдавленный всхлип, на который я закатываю глаза и резко натягиваю лямку рюкзака на плечо.

— Прекрати рыдать, Лилиана, это пошло. Ты никак не пострадала, весь удар пришелся на меня.

— Ты думаешь…

— Закрой рот, — тихо шепчу и отступаю, — Уже нет смысла говорить. Поздно. Слишком поздно, Ли.

— Амелия…

— Не приближайся ко мне, предупреждаю по-хорошему. Если не послушаешь, я прострелю тебе коленные чашечки, а если и после этого не поймешь — выстрелю прямо в башку.

И вроде бы все, но в спину раздается глухой голос сестры.

— Он тебя не отпустит. Ты слишком много видела и знаешь.

— Трахни его, как ты умеешь, и он сразу забудет о моем существовании.

— Ты меня слышала?! Ты — угроза…

«Репутации?» — усмехнулась про себя, но голос оставался бесцветным, ранее мне незнакомым.

— Я не собираюсь никому рассказывать, какой мудак господин Александровский, все итак уже это знают. Все чего я хочу, забыть, что меня когда-то что-то связывало с ним и со всеми вами. Оставьте меня в покое. Прощай.

17; Ноябрь

Меня оставили в покое. Сейчас уже третье ноября, и почти две недели, как я больше никого из них не видела. Что касается моего нынешнего пристанища — это гостиничный номер, который я наспех нашла еще в тот последний день, когда видела свою сестру. Пункта в моем списке по поиску квартиры не было. Я знала, что это слишком муторно и долго — мне было не до того, как в принципе и сейчас. Небольшая комнатка обычной «трёшки» вполне устраивала, потому что по факту я приходила туда только спать, все остальное время проводила в универе.

Одержимость фортепьяно поднялась до какого-то сумасшедшего уровня. Я могла играть часами, готовилась к тому самому концерту, искренне веря, что все изменится, как только я попаду на сцену. Это и работа, за которую платят какие-то да деньги, и отличный повод сбежать из реальности — и я сбегала. Больше меня не волновало ничего. Еда, сон, жизнь — все на автомате с мыслями, убранными подальше. Даже сейчас мне плевать.

Этот концерт значил для меня очень много. С того самого момента, как я о нем узнала, была так взволнована, что аж пальцы подрагивали, с таким упоением думала, представляла — он полностью захватил все мои мысли. Логично, что я давно знала, что одену. Я выбрала платье в «Европейском». Красивое, дорогое, на которое отложила деньги, и на которое сейчас мне не хватает. Оно стоило тридцать восемь тысяч, у меня столько и осталось — жить в гостинице, даже в такой простой, удовольствие не из дешевых. Может быть и надо было найти комнату или вообще хостел, но я об этом не подумала. Мой пофигизм сыграл здесь злую шутку, но мне настолько плевать, что я не волнуюсь — что-нибудь придумаю.

Сейчас, например, все примерно также. Я стою у витрины и смотрю на «когда-то» предел своих грез, и ничего не чувствую. Совсем. Штиль какой-то. Наверно, мне следовало бы расстроится, но этого нет. Мне просто…нас-рать. С каменным лицом я разворачиваюсь и иду дальше по длинной аллее с магазинами, а когда равняюсь с популярным масс-маркетом, где продают достаточно обычные вещи по низким ценам, заворачиваю в него.

«Простое черное платье — это все, что мне нужно, а оно есть где угодно, и вообще кому какое дело, что на нем за бирка?»

Нахожу свой вариант почти сразу, беру вешалку со своим размером и иду в примерочную. Там снимаю свой шарф, куртку, черный бадлон, кучей кидаю на квадратный пуфик, а потом натягиваю «не-предмет-своих грез». Ткань отвратительная, какая-то пористая и царапает кожу, но в целом сидит неплохо. Нигде не давит, все нормально, по размеру — я очень похудела за все это время, так что примерка это всего лишь формальность. Смотрю на себя в зеркало недолго, только необходимый минимум, киваю и стаскиваю через голову. Освобождаюсь.

«Ну вот и все…к «большому дню» готова» — он будет завтра, и, так как на часах уже достаточно поздно, а мне еще ехать в гостиницу, я быстренько иду к остановке.

На улице страшно холодно, в этом году кажется, что и не ноябрь вовсе, а глубокий январь. Я грею руки дыханием, а потом вдруг поднимаю глаза на небо и вижу пухлые, взбитые снежинки. Когда-то я любила снег, но сейчас думаю иначе.

«Первый снег…ехать буду часа два, если не больше…»

Чуть ошибаюсь. До гостиницы я добираюсь за полтора часа из-за пробок. Уставшая от давки и такого огромного скопления людей, бреду по улице, кутаясь в свое серенькое пальтишко. Разумеется никаких зимних вещей у меня нет, но что поделать? Вздыхаю и дергаю за ручку, жмурясь от неприятного звука дверного колокольчика.

«Какое дурацкое клише…»

За стойкой ресепшена снова никого нет, но я уже привыкла. Здесь не стоит ждать крутого сервиса, да я и не жду — если мне насрать на все остальное, то уж на это тем более. Плетусь к лестнице, мне на второй этаж, слава богу, потому что лифт здесь есть, но вечно не работает. Здесь вообще много чего не работает. Когда я только въехала, прямо на следующий день у меня прорвало трубу. Ну как прорвало? Приперся какой-то мужик и сказал, что на него капает, попросился посмотреть. Мне было плевать, я отошла в сторону и смотрела тоже в сторону, пока он копался под раковиной. По итогу она действительно текла, так что мне пришлось сидеть внизу в «ресторане», что по факту являлось обычной кухонной гарнитурой с стаканом ложек, вилок и ножей. Каждое утро здесь выставляли завтрак — кашу быстрого приготовления и бутерброды с колбасой. Все это было из раздела «по акции», так что жрать совершенно невозможно — я покупала себе сэндвич в магазине, тем и питалась.

Это я и сделала сразу, как зашла к себе. Небольшая комнатка с маленьким телевизором, ничего особенного, но ничего ужасного — просто пристанище. Я кидаю вещи рядом с кроватью, подхожу к подоконнику и плюхнулась на него, открывая пластиковую упаковку. Все, чего я сейчас хочу, чтобы этот день побыстрее закончился, поэтому ем наспех, устало потирая глаза. Да, я устала, да и пальцы болели, после моей экспрессивной игры на пианино почти четыре часа. Я уже планирую, как быстренько схожу в душ и залезу под одеяло, где смогу спрятаться с головой, как в коконе, но мои планы рушит короткий стук в дверь.

Сначала удивляюсь и замираю — я никого не жду, разумеется, поэтому дальше немного, кажется, пугаюсь. Я не уверена, потому что мне сложно определить из-за плотной ваты почти все свои чувства, но потом я вспоминаю про проблемы своего нового «дома», которые вырастают буквально из воздуха на ровном месте и цыкаю.