Мир Сатаны

— Проторазумные, — начал он. Но седая обезьяна шлепнула его по лицу. Молчание, очевидно, было правилом на тропе.

Этот кошмар длился недолго. Они вышли на следующий луг, где сквозь траву и цветы лился свет нестерпимо яркого солнца. Самцы разразились воплем, в ответ на который раздался другой вопль — самок и молодняка, роем вылетевших из-под огромного валуна, где у них, по-видимому, находилось стойбище. Какой-то момент вся эта куча, словно обезумев, размахивала, трясла руками и скалила клыки. Толтека подумал, что его разорвут на части. Два самых крупных самца оттолкнули своих сородичей в сторону и затолкнули пленников на скалу.

Оттуда их швырнули вниз. Толтека увидел, что он упал рядом с кучей обглоданных костей и других отбросов, над которой черным облаком носились насекомые, питающиеся падалью.

— Ворон, — он буквально задохнулся, — они собираются нас съесть.

— Что же еще? — ответил лохланнец.

— Ох, а мы не сможем вырваться?

— Думаю сможем. Я очень неумело связан. И ты тоже, но я не могу достать узел. Если ты отвлечешь их на минуту или две…

Подошли две обезьяны с поднятыми дубинками. Остальная стая, мгновенно умолкнув опять, села, наблюдая за происходящим своими яркими запавшими глазами. По Толтеке словно молотом стучала тишина.

Он перекатился, вскочил на ноги и побежал. Ближайший самец издал звук, похожий на смех, и кинулся на перехват. Сделав зигзаг, Толтека увернулся от него. На пути выросла еще одна косматая фигура. Вся стая завизжала. Ему в голову со свистом полетела дубинка. Он бросился вперед, под ноги, но промахнулся, и обезьяна упала на него сверху. Он зарылся головой под тело, прикрываясь от дубинок, но его схватили за ноги и потащили вперед. Он увидел двух возвышающихся над ним обезьян с дубинками.

И вдруг здесь оказался Ворон. Ребром ладони лохланнец ударил одну обезьяну прямо по горлу. Она со стоном рухнула на землю, из пасти потекла синевато-красная кровь. Ворон уже бросился на другую. Выбросив руки, он вогнал ей пальцы под брови и одним движением вырвал оба глаза. Третий самец бросился на него — чтобы налететь на страшный, калечащий удар ногой. И в этот момент Толтека почувствовал тошноту.

Ворон склонился и потянул за его веревку. Обезьяны кружили в нескольких метрах, озлобленные, но запуганные.

— Ну все, ты свободен, — Ворон тяжело дышал. — У тебя же есть карманный нож, да? Дай его мне.

Когда он пошевелился, в нескольких сантиметрах стукнуло несколько камней. Он на бегу открыл лезвие и напал на ближайшую обезьяну, бросавшую камни самку. Она неловко взмахнула рукой, стараясь ударить его. Он шагнул в сторону. Его рубящий удар был жесток в своей расчетливости. Завизжав, она упала вниз. Ворон вернулся к Толтеке и отдал ему нож, подняв берцовую кость.

— У них кончаются камни, — сказал он, — сейчас мы очень медленно отходим. Надо убедить их, что нас не стоит преследовать.

Первые несколько минут все шло хорошо. Он отбил пару летящих дубинок. Самцы сердито ворчали, лаяли, кружили, но нападать не отваживались. Но когда люди достигли края луга, ярость переборола страх. Размахивая над головой своим оружием, вожак кинулся на них. За ним последовали остальные.

— Отходим к дереву! — скомандовал Ворон. Он поднял берцовую кость как меч. Пока дубина вожака опускалась, он отбил удар и стукнул в ответ его по пальцам. Обезьяна с воплем выронила дубину. Ворон вогнал конец своей прямо в открытую пасть. Раздался хруст раскалываемого неба.

У Толтеки работы было тоже по горло. Нож годился только для ближнего боя, и на него сразу же набросились двое. Острые челюсти порвали ему плечо. Не обращая на это внимания, он вошел в клинч и глубоко всадил нож. Кровь ударила струёй. Он толкнул раненого зверя на второго, тот упал, затем поднялся и убежал.

С криками и ревом остальные самцы отступили. Ворон наклонился, схватил умирающего вожака и швырнул в них. С тяжелым стуком тело упало в траву. Обезьяны отошли от него.

— Пошли, — сказал Ворон.

Они пошли не слишком быстро, часто останавливаясь и оборачиваясь с угрожающим видом. Но преследования не было. Ворон с облегчением выдохнул.

— Все, отбой. — хрипло проговорил он, — животные не дерутся до конца, как люди. И… мы обеспечили их едой.

У Толтеки сжало горло. Когда они вернулись к пистолетам, что означало окончательную безопасность, у него начались спазмы. Он опустился на колени, и его вырвало.

Ворон уселся отдохнуть.

— Ничего, — сказал он, — это реакция. Для непрофессионала ты действовал совсем не плохо.

— Это не страх, — ответил Толтека. Его передернуло от пробежавшего холода, — это то, что произошло там, то, что ты сделал.

— А? Я освободил нас. Это плохо?

— Твоя… тактика… Нужна ли была такая злоба?

— Я исходил из целесообразности, Мигель. Пожалуйста, не думай, что мне это очень нравится.

— Ох, да нет. Здесь я отдаю тебе должное. Но… О-о, я не знаю, к какой же расе мы все-таки принадлежим? — Толтека закрыл лицо руками.

Через некоторое время, немного успокоившись, он опустошенно сказал:

— Если бы не мы, этого бы не произошло. Гвидионцы избегают обезьян. На этой планете есть место для всякой жизни. А мы же, нам обязательно надо влезть.

Ворон некоторое время смотрел на него, потом спросил.

— Почему ты думаешь, что боль и смерть так ужасна?

— Я их не боюсь, — ответил Толтека со слабой вспышкой возмущения.

— Я этого не говорил. Я просто подумал, что внутри, ты не чувствуешь, что они связаны с жизнью. Я чувствую. И гвидионцы тоже. — Ворон поднялся. — Нам надо возвращаться.

Они медленно, с трудом, двинулись к главной тропе. Они еще не дошли до нее, как появилась Эльфави с тремя мужчинами и Корсом.

Она охнула и побежала навстречу. Толтека подумал, что она сейчас очень похожа на какую-нибудь лесную нимфу, бегущую через зеленые своды. Но хотя он казался гораздо более окровавленным, схватила она Ворона.

— Что случилось? Ох, я так волновалась…

— У нас были неприятности с обезьянами, — сказал Ворон. Он мягко, с несколько угрюмой улыбкой, отстранил ее от себя. — Тише, тише, миледи. Особого вреда нет, но я весь в грязи, и обниматься довольно больно.

«Я бы так не поступил», — несчастно подумал Толтека.

Когда он рассказывал про случившееся, голос его был резок. Беодаг присвистнул.

— Так значит они вот-вот начнут делать орудия! Но клянусь, я никогда этого не замечал. И на меня никогда не нападали.

— И все же группы, которые ты встречал, живут гораздо ближе к человеческим поселениям, да? — спросил Ворон. Беодаг кивнул.

— Это все объясняет, — объявил Ворон. — Каким бы ни был источник ваших бед во время Бейля, горные обезьяны здесь ни при чем.

— Что? Но если у них есть оружие…

— У этой стаи есть. Она, должно быть, сильно опередила остальных. Возможно из-за кровосмешения эти обезьяны стали более разумными. Другие даже не дошли до их стадии, несмотря на то, что видели, как люди пользуются орудиями, чего, я думаю, эти не видели. И наши друзья не могли вломиться в дома. Берцовая кость здесь не годится, это не лом. Кроме того, им не хватает настойчивости. Они могли бы взять верх, и должны были — после вреда, который мы им причинили — но бросили. И вообще, зачем им нужно грабить дома? Человеческие инструменты для них ничего не значат. Они выбросили не только наши пистолеты, но и кинжалы. О них можно забыть.

Гвидионцы казались встревоженными. Глаза Эльфави затуманились.

— Неужели хотя бы на день ты не можешь забыть про эту свою навязчивую идею? — умоляюще спросила она. — Это мог быть такой прекрасный день.

— Хорошо, — устало сказал Ворон, — вместо этого я подумаю о лекарствах, бинтах и о чае. Ты удовлетворена?

— Да, — она неуверенно улыбнулась. — На этот раз я удовлетворена.

Глава 9

В Инстаре наступал фестиваль. Толтеке вспомнилась Карнавальная Неделя в Нуэвамерике — не торговая лихорадка городов, а маскарады и танцы на улицах в провинции, где люди еще умели веселиться. Как ни странно, во всем прочем такие церемонные, гвидионцы отмечали канун Бейля, отказавшись от всяких церемоний. Учтивость, честность, ненасильственность, казалось, так пропитали и укоренились в них, что потерять их уже нельзя. Но мужчины орали и отпускали грубые шутки, женщины одевались с такой расточительностью, что в любое другое время длинного года над ними бы обязательно смеялись, школы превратились в игровые площадки, любой простой прежде обед превращался в банкет, а в некоторых семьях откупорили вино и по-человечески напились. Венки из джуля и роз висели на каждой двери; ни один час дня или ночи не обходился без музыки.