Гамбит искусного противника

— Что мне говорить нашей дочери? — тихо спрашивает и хмурится, но не у меня, а как будто в пустоту, — Она скоро начнет спрашивать, как это случилось. И что мне ей говорить? Как умерла ее мать?

— Заткнись… — также тихо, хрипло выдыхаю, мотая головой, — Это неправда.

— Это правда. Розы давно нет, Амелия. Все кончено.

Отрицание — это плохо. Отрицание — это первая ступень принятия горя. Пусть, наверно, я давно это уже знала, но сейчас, столкнувшись лицом к лицу с этой правдой, я не готова ее принять. И не принимаю…

— Нет! Закрой свой рот и вали!

Костя ничего не отвечает, когда я взрываюсь, он просто смотрит, и такая зияющая печаль в этих его черных глазах, а потом все схлопывается, как по щелчку пальцев. Он закрывается.

— Мы оба знаем, что ты давно знала это. Сейчас ты столкнулась с действительностью лицом к лицу, и я понимаю, как это херово в один момент лишиться всех надежд и иллюзий, но у меня нет времени ждать, пока ты прекратишь истерику.

— Костя… — влезает Хан, но тот его словно и не слышит, даже усом не ведет.

— У тебя есть сутки, чтобы прийти в себя. Знаю, что тебе нужно побольше времени, но это все, что у меня есть. Завтра я приду и хочу услышать, какого хера ты сделала, раз Александровский притащился в Сиб и роется в архивах. Я хочу знать все, Амелия, и завтра ты мне выложишь весь свой план, и не смей врать, что его не было — у тебя всегда есть план. Ты поняла?

Молчу, не хочу ему отвечать, но это и не требуется. Костя лишь слегка улыбается уголком губ и продолжает.

— Будем считать, что это да. Поговорим завтра. И да, попробуешь высунуть нос из квартиры, пожалеешь.

Я не успеваю ответить, потому что Костя резко, а потом смотрит на Хана и слегка мотает головой, указывая в сторону двери. Тот кивает, но бросает на меня взгляд, а я тут же отступаю вглубь коридора, громко всхлипывая. Ему обидно, но он принимает мой отказ идти на контакт, и собирается уйти, лишь напоследок бросает через плечо:

— Мы хотели тебе рассказать, но…

Я не хочу слушать продолжение после «но», разворачиваюсь и ухожу к себе, громко хлопнув дверью. Мне неинтересно слушать, меня вообще сейчас мало что волнует, и, кажется, это не очень хорошо. Я не просто злюсь, я в ярости. Той, что застилает глаза красной пеленой, которая толкает на необдуманные поступки, и которая заставляет тебя делать глупости. Я вообще сейчас не в состоянии думать, а все чего хочу — это свою месть на блюдечке.

Я знала одно: я пожалею, если останусь сейчас здесь, да и при любых других раскладах, не стала бы слушать приказы Кости — мне все равно, что он скажет. Единственные слова, которые звучат в моей голове:

«Ее нет.»

И я его ненавижу. Он так долго тянул не только с рассказом, но с какими-то действиями в принципе. Сегодня все действительно будет кончено.

Даю себе минуту на успокоение, прижавшись спиной к двери. Наверно, я действительно была готова, потому что пусть меня и взрывает изнутри, но меня не накрывает волной. Я держусь на плаву, даже в своей ярости не тону, и это хорошо. Это значит, что я могу действовать и приступать к последнему этапу своего плана.

Костя верно подметил, у меня всегда есть план, и сейчас он висит на моей настольной лампе у кровати. Я подхожу и трясущими руками снимаю тонкую цепочку с неприметным кулоном-флешкой, потом смотрю на свою ладонь. Ее реально трясет, будто у меня тремор, и я сжимаю кулак, выдыхаю, а потом разворачиваюсь к двери, по пути прихватив обычный, синий свитер крупной вязки — все таки на улице уже вечер.

«Значит голова работает…» — хотя бы немного и это радует.

— Куда ты?! — раздается мне в спину испуганный голос Крис, и я, не оборачиваясь выплевываю.

— Ухожу, не жди меня.

— Амелия, стой!

Крис догоняет меня быстро, я не успела и пары шагов от кухни сделать, как она поворачивает на себя и хмурится. Взволнована, я вижу это по глазами и выражению лица, но меня так кроет, что сейчас мне абсолютно по боку все ее чувства. Это чувство похоже на режим «пру, как танк», потому что сейчас я действительно не вижу ничего и никого на своем пути.

— Отпусти.

— Ты что не слышала, что он сказал?! Амелия, он не шутил!

— Кристина, отпусти меня.

— Нет! Я не понимаю, что происходит, но знаю точно, что я никуда тебя не отпущу! Посмотри в каком ты состоянии! Тебя трясет!

— Отпусти меня! — ору и резко вырываюсь, сжимаю кулаки и зубы.

Она сейчас похожа на побитого щенка, которого выбросили, а он все равно прет к хозяевам. И меня это бесит. Злит ее доброта и участие, сострадание — все бесит, и я шлю все к черту, цежу сквозь зубы.

— Хочешь знать все правду, а?! Я тебе покажу. Дай мне свой ноутбук.

— Что?

— ДАЙ СВОЙ НОУТ, ТВОЮ МАТЬ!

Кристина растеряна, но в кои то веки берет себя в руки и указывает в гостиную, куда мы и идем. Я не до конца понимаю, что я делаю и зачем, но потом обдумывая этот момент, я приду к выводу, что возможно мне очень хотелось рассказать кому-то, кому я доверяла и знать, что не будет никаких недомолвок. Тайн, сокрытия информации, притворство — я от этого дико устала. Моя мама? Она жива, а все уверены в обратном. Мой отец? Эта история вообще отдельная, и о ней мне нельзя говорить совершенно и бесповоротно. Моя семья? Это тоже под замком. По факту мне вообще ни о чем нельзя рассказывать — моя семья не обычная семья, и все, что с ней связано — тайна, покрытая мраком. Я их всех сейчас ненавижу, а больше всего ненавижу тот факт, что они ни во что меня не ставят, будто мне пять. Все они воспринимают меня, как ребенка, не понимают причин моего поведения, даже не пытаются! И, наверно, мне бы хотелось, чтобы кто-то понял.

Я вырываю компьютер у Кристины из рук, еле попадаю в гнездо для флешки от волнения и нервов, быстро убираю волосы и всхлипываю. Слез нет, как ни странно, а может я их просто не замечаю? Не уверена, но уверенно ввожу пароль, и вот она правда. Здесь. В папке на белом фоне всего одно видео, которое я не хочу открывать. Застыла над тачпадом, тяжело дышу, не могу решиться, но это лишь на миг. Это как с восковыми полосками — надо дергать быстро и сразу, и я дергаю нажатием всего одной клавиши.

— Садись.

Кристина мнется напротив, ей явно не по себе и возможно даже страшно, но она пересиливает себя, подходит и садится, а через миг издает какой-то непонятный звук между вдохом и писком. Я понимаю почему — то, что происходит на экране мало кто может выдержать. На черно-белом фоне через камеру видеонаблюдения мы видим ужасно-помпезную комнату. Там на огромной кровати (как сейчас помню кроваво-красного цвета) лежит Роза, а сверху Артем Валерьевич Ревцов — человек, который разрушил мою жизнь. Я стараюсь не смотреть, но каждый ее всхлип помню детально и предугадываю, сжимаясь всего секундой ранее. Все, что там происходит — ужасно, бесчеловечно и унизительно. Насилие — это всегда страшно, а такое насилие над женщиной тем более. Оно уничтожает, и я помню хорошо запах этого уничтожения: сигареты, жженый сахар и мохито. Он его пил в перерывах между…

— О господи! — жалобно вскрикивает, закрыв рот руками, а потом смотрит на меня и еле слышно спрашивает, — Это что Лиля?

Я тихо вздыхаю и отрицательно мотаю головой, после указываю на экран пальцем и глухо говорю.

— Это не Лиля, ее зовут…звали Роза. Они были близняшками.

— О господи…

Крис резко встает и отходит, крепко сжимая себя руками. Она не может смотреть, и я ее не виню, потому что сама не смогла ни раз, не смотря на то, что это видео держу при себе уже давно.

— Ты спрашивала, чего я хочу? Мести, Кристина. За все, что произошло в тот день.

— Амелия, мне очень жаль, что такое произошло с…ней, но…это…не повод…

— Не повод?! — зло выдыхаю, а потом повторяю, но уже со смешком, — Не повод, значит. Подойти и посмотри еще раз.

— Не хочу.

— Подойди, Кристина. Ты кое чего не заметила.

Кристина не решается, но я не давлю, а жду. В таких вопросах понятное дело давить не вариант, тем более я знаю, что она сделает то, о чем я прошу. И она делает. Неуверенно шагает, опускается на прежнее место, смотрит в экран, не понимает, и тогда я поясняю.