Страница 89 из 91
— Дятел! — простонал Волоха и тот, фыркнув, замолчал.
Русый, чувствуя за собой вину, не стал оправдываться.
— Что Еремия?
— Цела, красотка. Удачно на пузо шлепнулась. Пока в отключке.
— Кто на корабеллах?
— Агон-Медяна командует, я свалил. Тренкадис дает и без нас просраться…
Волоха огляделся еще, но разобрать что-то было сложно. Тела и обломки.
— Мы хоть не на своих упали?
— Не, жопой на шеяку Нума сковырнулись, как свинья с насеста. Тут ихние солдатики как раз в каре строились, носок тянули. Кто из не-наших подбежал любопытствовать, что шумнуло, тех мы положили. Больше не совались.
Волоха приподнялся, сел. Тело было как чужое, но сабля — при нем.
Они с Еремией не должны были пережить…
И не пережили, окончательно понял Волоха. Лут разрешил ему выбрать желаемое — и он выбрал.
— Тут еще, такое дело, гаджо, — цыган непривычно, неприлично замялся, будто не решаясь говорить, — там сюрпризец кой-какой. От Лута, видать, прилетело…
— Потом гляну, — Волоха уцепился за цыгана и поднялся. — Теперь — к корабеллам. Я все еще адмирал.
***
Гаер — стыдно молвить — приустал. Вновь и вновь побежденный враг скидывал порченую шкуру, смеялся и бросался с новыми силами.
Арматор потратил все репешки, а запас восполнить было негде и некогда. Его бы не выпустило из круга. Да и сам, своей волей бы не вышел. Аркское поле окончательно свихнулось, не выдержав противостояния.
Верные манкурты, Эдельвейс, корабеллы, Неру — будто на другом Хоме остались. Этот был только для них, для Гаера и Арены.
Когда упал в первый раз, ему дали подняться. Арена похаживал, посмеивался глуховато. Рыжий встал, вытер кровь, слюни, пот. Отряхнул налипший песок.
— Хочу тинг! — заявил нагло, переводя дух. — На уговор!
Арена с любопытством склонил голову к плечу, посмотрел с доброжелательным интересом.
— Какой же уговор?
— Если ты победишь — твоя взяла. Башня твоя. Лут твой. А если я — ты уйдешь. Сольешься, как вода в нужнике, и свое дерьмо прихватишь. Тинг?
Арена хмыкнул.
— Принято, — сказал многими голосами.
И, не медля более, обрушил на арматора новый удар.
***
Первые скакали по спинам коней, точно пастушьи псы — по овцам. Разворачивали стадо, отбивали от воронки, не давали свалиться, погибнуть.
Михаил поднялся, держась за стабилку свою и тупо глазел, не находя в себе сил оказаться в седло. Боялся вновь глянуть на водоворот.
— Миша!
Лин спрыгнул перед ним, взъерошенный, возбужденный. Загородил собой.
— Не смотри! Только через закопченное стекло или тень! Это танец Третьих, нельзя смотреть!
Михаил с усилием отвел глаза, уставился на Первого.
— А как же…
Осекся. Никогда не видел Лина плачущим. Вообще не думал, что Первые способны к плачу — как к усталости или дурным снам. Лин, кажется, и не замечал слез, продолжал делать то, что умел — защищал.
Потянулся к Михаилу, дунул в лицо порошком с ладони.
Плотников охнул глухо, заморгал, а когда вновь посмотрел — все было в дымчатых, глухих тонах.
— Пройдет, не бойся, Мишенька. Вот, держи, — Первый сунул ему в руки мешочек, — это лекарницы дали, зелье темные очи, пользуют тех, у кого светобоязнь. Надо бы сбросить так, чтобы людям глаза закрыть. Доберись до Волохи, до Сома, до корабеллы, а я — людей отводить.
***
— Сдавайся, арматор.
— Отсоси, — прохрипел Гаер.
Арена улыбнулся.
Арматор стоял на карачках, пытаясь отдышаться. Уши закладывало, под ладонями было мокро. Натекло с него — из него — изрядно. Как из скотины заколотой хлестало.
Но Гаер прежде сдох бы, чем отступился. За ним стояли его люди, его брат, Ивановы эти…
Гаер опять поднялся, упираясь Двухвосткой, точно палкой. Руки-ноги ходили ходуном, но арматор вновь принял стойку. Арена мог убить его, но выбрал — извести, измучить до смерти.
Кожу навязчиво защекотало, точно арматора облепили мураши.
Рыжий нервно дернулся, бросил взгляд на руки…
Все, все, чем наградила его Башня — отметки на коже, цветные рисунки птиц, змей, зверей, шипов и цветов — все вдруг пришло в движение. От груди, со спины, с плеч — стекло по локтю и обернулось плетью о тысяче хвостов, о тысяче голов, о тысяче когтей…
Проклятая уродина Башня пришла на помощь — а он и не звал.
Арена остановился.
Гаер вскинул тяжелую безмерную плеть, поразился небытийной легкости ея… Размахнулся и огрел выродка.
— Я!
Свист-удар.
— Арматор!
Удар-свист.
— Хозяин! Башни!
Казалось, плеть тяжелеет с каждым замахом, наливаясь, вызревая, напитываясь силой. Арена уже не пробовал защищаться, метался крысой, но и сам бежать не мог. Не пускал тинг. Шелухой слетела одна шкура, за ней вторая, третью спустила плеть… Все кончилось внезапно.
Гаер не заметил, как оружие из его руки исчезло.
Он остался один.
Лежащее навзничь тело было мешочным, пустым — плеть Башни выбила из него всех и все. Гаер поддел парнину мыском, готовый пришпилить тварь Двухвосткой, буде култыхнется.
Тело дрогнуло, как если бы что-то подтолкнуло его снизу, в живот. Гаер сделал шаг назад. Мертвое мясо еще раз пихнуло, нетерпеливо, почти опрокинув на бок. Прорвало бок, вышло бурое, костяное… Подкинуло труп, и пошло вверх, в рост, вширь; потянулись из плоти поверженной, из крови — рога Башни.
***
Было уже — когда другой снял с него фильтры. Так же чувствовал. Освобождение через боль. Стрела отомкнула что-то в нем, сработала — ключом, не орудием. Выпь не знал, убила она голос его или — преобразила.
Тамам Шуд отступил, глядя на него — как впервые.
Ты не Второй, сказал удивленно.
— Уже нет, — сказал Выпь.
Коснулся пальцами горла. Пульсировала тонкая мембрана, затягивая сквозную рану.
Вот почему сиринкс ты не отыскал. Вот почему другие тебя не слышали… Кто ставил твой голос? Кто учил тебя петь? Кто дал тебе — Глас?
Выпь не ответил.
Разве не этого ты желал? Я дал тебе свободу. Ослобонил от всего и всех. Теперь никто не потревожит. Никто не отнимет. Твоя власть — твой голос. Ты составишь свою великую книгу существ, новую книгу глубины, и не будет людей, способных уничтожить их. Ты возглавишь их и поведешь.
Выпь слушал его, слышал, но помнил — другое. Сиаль. Игру с нако. Слова, сказанные не им, но ему: «Проклянут твое имя…»
Помнил темную глубь волос, темноту глаз, прохладу рук.
— Мне это все не нужно, — сказал Выпь трудно.
Чего хочешь ты, спрашивал его Оранжевый Король.
Тогда он не ответил, тогда он — не знал. А теперь место рядом было пусто, и сердце его не билось, лежало мертвой птицей в костяной клетке.
Я ошибся, молвил Тамам Шуд.
Я ошибся, отвечал Выпь.
— Возвращайся туда, откуда пришел, — сказал.
Тамам Шуд попятился, но на краю колыбели успел поймать его за руку — пальцы оплели браслет из зеленых бусин. Желал удержаться или — утянуть с собой.
Выпь качнулся, успел подумать — не дурная смерть.
Браслет сверкнул улыбкой, живой змеей соскользнул с запястья, рассыпаясь в жерло колыбели.
Выпь отступил, наблюдая, как золотой песок поглощает, скрывает.
Возвращает.
Закрыл глаза.
Темно, подумал. Темно мне.
***
Как все закончилось, в какой момент переломилось — Волоха не заметил. Только вот бились, а уже в следующий миг армия Нума остановилась.
Опустила знамена.
А потом увидел, как тянется к небу, встает выше чадов — Башня. На площадке, в рогатом венце ее, застыл Гаер. В крови и изрезанной плоти, как в пурпурном одеянии. Вскинул руку, вздымая прихваченную за волосы отрезанную голову. Пегие космы, оскал…
Отражение завопило на разные голоса, торжествуя, а Нум опустился, распластался ниц.
Заломали, подумал Волоха. Наша взяла.
— По колено ноги в золоте, по локоть в говне! — расхохотался Дятел, кивая на туши локуста.