Шофер

— Могли в любое укромное место прятать, но мне кажется, Радкевич по коридорам и уборным не искал, слишком много любопытных глаз, тут уединение нужно. Ты говоришь, Шестопалова в Гохране работает, может быть замешана?

— Женщина с ребёнком? — Лена почти не задумалась, — Нет, не могла, наверное, голову ей задурили и всё.

— Меня она уже видела, — Травин думал совсем по-другому, но переубеждать не стал, — если ещё раз при ней появлюсь, может сболтнуть. Может и не сболтнуть, но риск есть. Она на работу уходит, ребёнка оставляет с соседями, попробую ещё всё осмотреть.

Молодые люди проговорили до четырёх утра, уже светло на улице стало, когда Лена наконец не выдержала и уснула как была, в одежде и с исписанной и исчёрканной тетрадкой в руках. Сергей задёрнул шторы поплотнее, и тоже улёгся на кровать. Раньше никогда такого не было, а сейчас выговорился, и легче стало, словно разделил ответственность с кем-то ещё, а не наоборот, взял чужую на себя.

В дом с драгоценностями Травин поехал к десяти утра, к этому времени те, кто работает в первую смену, уже давно трудились, а те, кто во вторую, ещё спали. В Гохране, как сказала Кольцова, убирались с раннего утра и до обеда.

У воров и грабителей смен не было, скамейку, на которой днём раньше сидел Рябой, занял Зуля. Илья Лукашин чувствовал себя отвратительно. Сначала челюсть сломали, ел он теперь через трубочку и головой не мог вращать, а потом ещё в грудь заехали, отчего Зуля всё время хотел кашлять. Но не мог, потому что каждое движение горлом и челюстью вызывало жуткую боль. К обеду его обещали сменить, а до тех пор приходилось терпеть. Высматривать он должен был двух людей — во-первых, человека, который с некоторых пор приезжал во флигель на Генеральной, Коврова, а во-вторых, зазнобу самого Шпули, модистку Мальцеву. Шпуля, он же Борис Михайлович, полчаса втолковывал Илье, что кто-то из них может появиться в любую минуту, и отрывать глаз от подъезда нельзя. У Ильи от этого затекала шея, так что к своим обязанностям наблюдателя Зуля относился халатно, он вставал, прохаживался туда-сюда, и уже два раза сходил в сквер справить нужду.

Молодая девушка присела на другой конец скамьи, развернула вощёную бумагу и достала бутерброд с ветчиной. У незнакомки были короткие тёмные волосы и голубые глаза, а ещё расстёгнутая до неприличия блуза. Зуля, позабыв о двери подъезда, уставился на брюнетку.

— Хотите? — девушка разломила бутерброд пополам, протянула ему.

Илья помотал головой и чуть не заорал от боли, перед глазами запрыгали тёмные пятна с ярким ободком.

— Вам, наверное, больно? — участливо спросила незнакомка.

Зуля чуть было не кивнул, но вовремя спохватился.

— Вам нужно ко врачу.

— Уйди отсюда, пока худо не стало, — прошипел Илья, брюнетка начала его раздражать.

Девушка вздохнула, пробормотала что-то про невоспитанных грубиянов, и ушла, качая бёдрами.

Травин сперва зашёл в третий подъезд, поднялся к чердаку, отмычкой открыл навесной замок, закрывающий лаз, и засунул его в карман. Задвижку поставил так, чтобы она от толчка сверху открылась. Потом вышел на улицу, дождался, пока Кольцова отвлечёт Зулю, и забежал в четвёртый подъезд.

Седьмая квартира встретила его тишиной, только одна дверь в длинном коридоре была распахнута, оттуда доносились звуки патефона. Сергей бы оставил его в покое, но комната любителя музыки примыкала к комнате Разумовского. Он постучал по косяку, шагнул внутрь.

— Товарищ Разумовский?

— Нет, вы ошиблись, гражданин, — невысокий худой человек в военной гимнастёрке стоял у окна, при появлении Травина он обернулся. — Моя фамилия Пушкарь, а Разумовского сейчас нет. В соседнюю дверь постучите.

— Так я стучал, не открывает никто.

Пушкарь внезапно задумался.

— Знаете, товарищ, — сказал он, — интересная вещь. Я Разумовского за последние полгода всего раз или два встречал, товарищ время в разъездах, а комнату на произвол судьбы оставляет. Прямо чертовщина какая-то, люди там иногда появляются посторонние, и ладно бы воры или вели себя шумно, нет, зайдут, чертяки такие, посидят час или два, и уходят. А то и сразу. Раньше не задумывался, но выглядит подозрительно.

— Так и запишем, — Сергей достал из кармана маленькую книжечку в кожаном переплёте, карандаш, для вида поводил грифелем, — значит, будем ставить на правлении жилконторы вопрос о свободных саженях. Может, другие жильцы его знают?

— Порасспросите Шестопалову Анфису из одиннадцатой комнаты, она у Разумовского убирается. И вообще, товарищ, зря я вам всё это говорю, вот вы освободите комнату, подселите туда какого-нибудь пьяницу и дебошира, так житья от него не будет.

— А Разумовский не дебошир? — Травину пришла в голову идея, — молодой такой, тощий, лет тридцати, с зализанными волосами, и нос острый?

— Ну что вы, товарищ Разумовский уже в годах, и совсем он не тощий, наоборот, в теле, — Пушкарь накинул потрёпанный пиджак, посмотрел на карманные часы, показывая, что уже уходит, — да и волос у него чуть-чуть. А тот, кого вы описали, это его приятель, иногда Анфисе вещи заносит, я его только недавно видел.

Сергея такой поворот озадачил. Тот, кого описал музыкант, походил на Лациса.

— Надо бы жилплощадь всё равно измерить, — сказал он. — Ключ, значит, в одиннадцатой комнате можно взять?

Пушкарь помялся.

— У меня от прежнего жильца запасной остался, только вы мне его верните потом. Под дверь подсунете.

Он достал из комода ключ, лично открыл дверь в соседнюю комнату и ушёл, оставив Травина одного.

Поиски в комнате ни к чему не привели, единственное, что Сергей обнаружил, так это что кровать регулярно двигали. Под правой передней ножкой обнаружилось глубокое отверстие диаметром в два сантиметра. Травин нашёл нитку, привязал гвоздик от комода, опустил, получилось почти тридцать сантиметров, если бы не след от ножки, которую упорно ставили на одно и то же место, в отличие от других, он на это отверстие и внимания бы не обратил. Возможно, оно было специально проделано, только открыть скрытый в глубине замок было нечем. И вообще, даже если он не ошибся с комнатой, и тайник был здесь, устроить его могли где угодно, хоть в потолке.

Сергей залез на стул, осмотрел потолок, потом обстучал стены, попробовал сдвинуть шкаф, но тот только чуть наклонился, его приделали и к полу, и к стене. Шкаф загораживал дверь в соседнюю комнату, у соседа Травин видел замок, висящий на обратной стороне. Здесь роль замка выполнял сам шкаф, молодой человек открыл зеркальную дверцу, осмотрел внутренности. Шкафом пользовались редко, заднюю стенку, судя по паутине, не трогали, значит, из соседней комнаты таким путём не проникали.

Отверстие под ножкой никак не давало покоя. Сергей раздвинул шторы, так, чтобы солнечный свет бил по половицам, улёгся на пол, постарался, чтобы глаз был как можно ниже. Доски укладывали качественно, внатяг, без щелей, половицы чуть отличались по высоте, Травина больше интересовали те, что были вдавлены — если у тайника был механизм, то он должен был притягивать плашку. И одна такая нашлась рядом с кроватью, короткая, Сергей наступил на неё ногой, перекатился с пятки на носок, и половица тоже качнулась. Молодой человек достал из кармана раскладной нож, попытался вставить в щель между плашками, но ничего не добился. Из кармана вслед за ножом появилась коробочка с пластилином, в него Травин вдавил ключ сначала с одной стороны, потом с другой. Больше в комнате делать было нечего.

Перед дверью стоял старичок из восьмой комнаты, в этот раз к прежним запахам прибавилось амбре старых носков. Под бдительным взглядом Травин запер дверь, просунул ключ в комнату Пушкарю.

— Ну что, отец, — сказал он, — давай заодно и твою площадь проверю. Норма сейчас шестнадцать аршин на человека, ты один проживаешь?

Старичок оказался прыткий, не успел Сергей договорить, как он исчез, а дверь в его хоромы захлопнулась. Травин усмехнулся, последние несколько лет приучили людей цепляться за жилплощадь, для жителей города отдельные квартиры с ванной оказались верхом роскоши. Недостаток площади и удобств компенсировался низкой квартирной платой, тот же старичок наверняка отдавал жилконторе за свою комнату не больше трёх рублей в месяц.