Белый лебедь

Из этой истории я сделал вывод, что пить нужно умеренно или совсем не пить. А бить ногами нужно только в крайнем случае, когда жизнь находится в опасности, но лучше совсем не бить и даже кулаками. Стараться обходить острые углы и больше действовать словами и убеждением. В камере я был лидером, и его я сначала не замечал. Раз или два поговорил и оставил без внимания, так как поучиться у него мне было нечему. Потом он совершил проступок, по тюремным меркам, очень серьёзный.

У нас был «общак». Всё делили поровну: тебе половина и мне половина, тебе кус и мне кус. Независимо от того, кому приносили передачи. Многим не носили – не сидеть же им голодным по углам? Он больше месяца питался со всеми на равных, а в мешке было печенье и пряники – всего с килограмм или два. Обнаружили чисто случайно весь кулёк с крошками этого несчастного месива. В воздухе установилась гнетущая тишина: будут бить долго и, возможно, ногами. Такой молодой, такой цветущий – кровь с молоком, а уже с червоточинкой. Где же прогнить успел? Неужели на «химии»? Я оценил ситуацию чётко. Мне стало его жалко. Представил, как будут ожесточённо пинать, и решил предотвратить расправу. Вышел в центр камеры и приказал:

– Иди сюда! – Он подошёл и встал понуро, потом выдавил из себя:

– Виктор, по голове не бей: она у меня болит. – Сломать человека легко, тем более что он чувствует себя виноватым, а вот создать человека трудно, и поэтому я его спросил:

– Ты хоть понимаешь, что сделал подлость?

– Понимаю.

– Считаешь, что заслужил наказание?

– Да, считаю. – Тогда я ударил ребром ладони по шее, по сонной артерии, вполсилы. Он пошатнулся в обмороке и стал падать. Я тут же его подхватил. Он пришёл в себя. В этот момент на него, как стая волков, кинулись остальные.

– Стоять! – рявкнул я. – Он уже своё получил. – Всегда наказание нужно смягчать. Больше прока будет. А через несколько минут он подошёл и спросил:

– Что делать?

– Скажи всем, что больше такого не повторится: этому учат, начиная с детского сада, или ты в детский садик не ходил?

Он попросил прощения у всех, и его оставили в коллективе, а ведь у многих было желание его избить и «опустить». По первой ходке очень многие корчат из себя прожжённых типов с садистскими наклонностями. «Рисуются» – так мы называем эту установку на поведение. Я тоже рисовался, но был справедливым без рисовок, и в моей камере не было «прописок», которые унижали бы достоинство, и издевательств. Вы бы знали, как он обрадовался, когда через несколько дней под утро с металлическим звуком открылась «кормушка» и контролёр объявил:

– Крикунов и Заборских, с вещами на этап.

– Виктор, скорее всего, на одну зону попадём, – радостно констатировал он.

– Ещё неизвестно, – теряясь в предположениях, ответил я.

Попали на одну зону и даже в одну бригаду – в ремзвено. Работа по жилой зоне. То разгружали чурки для бани и кочегарки, то требовалось что-то подремонтировать. Работа простая и по человеческим меркам нормальная. А вот по понятиям, сложившимся в уголовном мире, эта работа вызывала презрительное, уничижительное отношение. Следовательно, это отношение может перейти и на личности. Всё зависит от того, сможешь ли доказать, что ты и один в поле воин. Есть в психологии, уважаемые читатели, такой термин «террор среды»: когда все делают одинаковое, тождественное и похожее, то очень трудно делать и совершать поступки, противоположные общепринятым. Сразу же в этом случае попадаешь в разряд отверженных, превращаешься в белую ворону. Стадное чувство очень хорошо развито в людях, а чем ниже уровень развития, тем оно сильней.

Я, конечно, не видел в этой работе того, что видели остальные. Для меня это была работа как работа, но я ошибался. Первая ласточка – предвестница моего заблуждения – прилетела в первый же день: один из зеков, «ветеран», отсидевший уже 11 лет, презрительно послал меня в известном направлении. Я хоть и был больной, но самолюбие затрепыхалось в возмущении.

– За слова, парень, придётся ответить. Пошли выйдем из секции. – Он пошёл. А когда я оглянулся, то увидел его с молотком печника. «Что за напасть? Одни молотки кругом», – грустно констатировал я и сказал:

– Я тебе не советую драться с молотком, лучше тебе его положить. А тебя я и с ним уделаю. – Я был уверен в себе, и это проявилось в интонации голоса. Он быстро удалился в секцию и долго не выходил. Мне стало аж невтерпёж, я зашёл следом за ним. Оказывается, он создал тройственный союз. «Час от часу не легче», – мелькнуло у меня.

– Что же ты убежал? – решил я призвать его к ответу за слова. После этих слов здоровый бугай схватил меня клешнёй за грудь. И тут же оказался под двухъярусными кроватями. Такое начало их обескуражило. А после того, как я и второго запустил, как ракету, воинственный пыл у них поостыл. Мы, конечно, ещё немного повозились для приличия. Я очень быстро выдохся, т. к. задыхался в эти дни даже от ходьбы. И, вероятно, от этого злости не было, а они перепугались и поняли абсолютно точно, что с адресом серьёзно ошиблись.

Я ушёл после баталии с разорванной дерюгой, хотя там «милюстин» считался на уровне мировых стандартов. На лбу была ссадина. Вот и все мои награды. Зато сердце от перегрузки готово было выпрыгнуть из груди, как пробка из бутылки шампанского. «Вот чёрт, как же я буду бежать?» А я уже давно мечтал об этом, особенно после жестокого урока, преподанного в тюрьме ментами. Кстати, уроков по воспитанию в духе коммунизма там было очень много, я просто не стал все их описывать. Да и этим описанием, как вы понимаете, я нарушил стройность избранной темы. Но утешаю себя тем, что выявляю остальные причины моего первого побега, и тогда легче вам будет понять главное. Через несколько дней я ещё раз подрался. Авторитет стал расти, как на дрожжах. Меня уже частенько приглашали в гости к лидерам на зоне. Которые на моё сетование по поводу работы искренне убеждали и утешали, что моё безвыходное положение им понятно и зимой они возьмут меня в свою бригаду.

Оказывается, я думал, что приехал в незнакомое место, – место действительно было новое и незнакомое, а вот моя личность им была знакома. Многие знали меня заочно, о нас ходили всевозможные легенды, да и своим поведением в тюрьме – а я воевал за справедливость и за соблюдение элементарных норм – я снискал славу и известность. Также были и такие, которые сидели со мной определённое время в камере. От них, как ни странно, я увидел знаки внимания и благодарности. Видите: на добрые дела люди отвечают только добром. Мне было приятно такое внимание. Но я не забывал главного, что это не жизнь, а каторга, и каждый день готовил себя и восстанавливал свой организм. Разгружал с Виктором чурки, потом их раскалывали колунами и складывали – это была отличная физическая подготовка для больного и разбитого организма. Да ещё в больницу ходил каждый вечер. На одно ухо даже стал слышать. Сбил температуру тела до нормальной. По вечерам боролся с товарищем на полянке. Он всё хотел освоить приёмы борьбы, чтобы в следующий раз не пинать. На нас зрителей собиралось много. У окон да и так, по сторонам любопытных было хоть отбавляй. Всех удивляла моя способность с необыкновенной лёгкостью бросать на траву соперника. Вот что значит не представлять наглядно такой вид спорта, как борьба самбо и дзюдо.

Через две недели положение обострилось до критического. Раздумывать и подготавливать организм уже было нельзя. По нескольким причинам. Самая обыкновенная – это чисто техническая. Побег мы хотели совершить через запретную зону, на рывок. Там была такая узенькая лазейка. Как раз проводили замену забора. Разбирали и сколачивали новый. Да и систему сигнализации меняли на «Кактус-2». И всегда оставался промежуток незаколоченного пространства. Мы сначала по наивности думали проскочить в эту щель ночью, когда будет сильный туман. Ждали, попеременно не спали ночами.

В одну из ночей Витька меня толкнул в бок. «Пора, идём», – прошептал он. Я спрыгнул, и мы на цыпочках вышли из барака. Ночь была прохладная, туман стоял, как парное молоко, белый и такой плотный и осязаемый. Подползли к запретке. И вдруг в проём прыгнула овчарка и забегала по взрыхлённой полосе, а следом солдат с автоматом. Мы вжались в землю, а когда они, как фантомы, растворились в тумане за трёхметровым дощатым забором, мы отползли, напуганные возможными последствиями. До этого мой товарищ рыл подкоп, но здесь нас тоже постигла неудача. Его «запалил» один из осуждённых, которого Витька припугнул: «Смотри, сдашь – не жить!». – «Да что ты, мне до свободы осталось 3 месяца». Я после этого ему запретил соваться под барак. А мне самому приставили с первого дня «хвост» – председателя СВП (секция внутреннего порядка), который ходил за мной как тень, и стоило мне потеряться на полчаса – он бегал в поисках, словно ищейка. Вот это было самое худшее наказание, а бить я его первые дни воздерживался: посадят в изолятор, и прощай, свобода, так как забор уже и с третьей стороны подходил к концу.